Как это было

Олег Вайнтрауб  

КАК ЭТО БЫЛО  

(повесть продолжение)  

Как-то мне попалась в руки книга “Шхуна Колумб”, которую я буквально “проглотил”, и тут же дал прочитать подруге. Книга была очень интересной, в ней говорилось как молодой парень и девушка, случайно оказавшись в плену у немцев в подводной лодке, сумели объединить усилия для того, чтобы вырваться, только благодаря знанию азбуки Морзе. Теперь под впечатлением этой книги мы с Виолой стали изучать азбуку Морзе и вскоре овладели ею настолько, что могли переписываться и вести дневники, не боясь, что посторонние смогут узнать наши секреты. Я выбрал себе позывной “Сокол”, а Виолетта – “Голубка”.  

Никаких чувств, кроме связывающей нас дружбы, казалось, мы не испытывали друг к другу. Вместе мы ходили купаться на речку, катались на велосипеде, играли в волейбол, часами могли просиживать в темной комнате при красном свете, печатая фотографии. Сидя в темноте рядышком друг с другом, и занимаясь общим делом, мы как-то духовно сближались. По вечерам мы часто танцевали на веранде под радиолу. Особенно нам нравились медленные танцы типа танго.  

Впервые я почувствовал к своей подруге нечто большее, чем просто дружба, когда к нам приехал брат матери дядя Игорь вместе со своей семьей. У меня было два двоюродных брата: Евгений, мой ровесник и Игорек – первоклассник. Женька, как постоянно звали его в семье, был симпатичнее меня. Темные волосы, глаза чайного цвета, спокойные сдержанные движения и такой же спокойный и мягкий тембр голоса очень привлекали девчонок. Он быстро влился в нашу компанию, и у него нашлось много общих интересов с Виолой. Но гости приехали они надолго, и вскоре подошел день их отъезда.. За время, пока двоюродные братья были у нас, они “нащелкали” много пленок, и теперь перед отъездом нужно было отпечатать все фотографии. Накануне дня отъезда мы с Женькой почти на весь день заперлись в темной комнате, занимаясь фотографией. Теперь работу, которую обычно делала Виола – проявляла фотографии, тогда как я сидел за увеличителем, выполнял Женька. И вот во время работы он вдруг, отложив пинцет, с горечью сказал:  

– Мне так не хочется уезжать...  

Я понимающе кивнул, приняв это на свой счет, что брату было хорошо у нас.  

– Ничего, на следующий год приедете еще, – постарался успокоить его я.  

– Да не в том дело. Ты знаешь, мне так понравилась Виола, что я просто не могу уехать. Никогда со мной такого не было. Она просто стоит у меня перед глазами. Она мне даже ночами сниться. Я просто не смогу без нее.  

И он начал делиться с братом своими переживаниями. Я отложил работу, внимательно слушал влюбленного юношу. С таким жаром он говорил о своей любви к ней, с такой болью о предстоящей разлуке, что невольно тронул мою душу. В его глазах чайного цвета, еще более высвеченных красным фонарем, блестели слезы. Слезы первой любви, первой разлуки.  

Сочувствия у меня он не вызвал. И мало того, когда на следующий день, когда братья уже уехали, при встрече с Виолеттой я по-дружески передал ей содержание нашего разговора с Женькой. Рассказывал это я ей немного с юморком, подтрунивая над чувствами брата. И каково же было мое удивление, когда она вдруг мне заявила:  

– Чего же ты мне раньше не сказал? А еще друг называешься... У тебя адрес его есть?  

При этих словах я впервые почувствовал что-то наподобие жгучей ревности, и после этого стал по-другому относиться к девушке.  

Но вскоре это забылось и все стало на свои места. Женька не писал, а Виола первой не рискнула ему написать.  

Нет, это еще не было любовью. В этом возрасте возникает потребность любить, страдать, искать любовь, и каждый молодой человек готов проецировать свои мечты, свои чувства на мало-мальски подходящий объект. В этом возрасте скорее любят свою мечту, свой созданный образ, чем реальный объект.  

Но вскоре нам было суждено расстаться. В семье нарастала напряженность и мои родители вынуждены были переехать в другой город. А пока еще я встречался с Виолеттой, в основном, по выходным. У каждого из нас были свои заботы, свои увлечения. Но дружили мы как добрые товарищи, хотя я был по-прежнему влюблен в созданный мной самим образ с чертами и обличием Виолетты. Но ответных чувств от нее я не ощущал. Скорее всего, это было потому, что она видела в мне только хорошего товарища и не более.  

Наступила зима, заканчивалась вторая четверть, близилась наша разлука. Об этом теперь я стал чаще задумываться и все чаще садился за свой дневник, и все чаще Сокол открывал Голубке свои чувства. Для себя я принял решение, что отдасм этот дневник ей при расставании.  

Уже назначен был день отъезда. Решено было, что свой день рождения в январе я отмечу еще в Виске со своими друзьями и уеду на следующий день.  

И в тот январский день собрались друзья, чтобы поздравить меня с шестьнадцатилетием и заодно и проводить. Весь вечер прошел с каким-то налетом грусти. Расставаться всегда грустно, прощальный вечер был печальным. Игры как-то не шли – не то было настроение, только танцевали и беседовали. Как было договорено, гости уходили по одному. С каждым я прощался индивидуально. Они заходили в мою комнату и мы минут пять беседовали. При этом говорилось самое сокровенное, открывалась душа. На прощанье я каждому дарил на память какую-нибудь безделицу со значением.  

Виолетту я попросил уйти последней. Прощание было трогательным и печальным. Свой дневник я передал ей, как самое ценное свое сокровище. Мне тогда казалось, что как только она прочтет мое пламенное признание в любви, то тут же воспылает ко мне ответными чувствами. На прощанье я попросил разрешения ее поцеловать. Она молча кивнула. Я как-то неумело чмокнул ее куда-то не то в щеку, не то в ухо. И она ушла. А на следующий день я уехал.  

Новое место, новая школа, новые знакомые на некоторое время отвлекли меня от романтических чувств. После своего устройства на новом месте я написал подробное письмо Виолетте и стал с нетерпением ждать от нее ответа. Больше всего я рассчитывал на то, что она прочтет мой дневник, узнает о моих чувствах к ней и ответит взаимностью. В письме я спрашивал, прочла ли она мой дневник.  

Прошло почти три недели, которые показались мне годом, прежде чем увидел долгожданный конверт. Первым же порывом было тут же распечатать его и прочитать немедленно. Но я взял себя в руки, решил, что вначале сделает уроки, потом, оставшись один в своей комнате, прочту ее послание, чтобы ничто не отвлекало меня от полного восприятия этого священнодействия.  

И вот, наконец, письмо вскрыто. К моему сожалению, письмо оказалось коротким. Виолетта писала о последних новостях в школе, о знакомых и в конце, отвечая на мой вопрос о дневнике, сообщала, что в связи с большой занятостью в школе и дома еще не успела прочесть его. Письмо было простым дружеским и даже несколько холодноватым. Во всяком случае, я ожидал совсем другого.  

Тут же под впечатлением нахлынувших чувств сам сел писать ей письмо. Писал долго, о том, что я чувствуеют, как вспоминаю то время, когда мы были вместе, как сейчас скучаю по ней. На следующий день письмо было отправлено, и снова началось томительное ожидание ответа. Новое письмо пришло снова тоже только через три недели. Оно еще больше разочаровало меня. Подруга писала, что с трудом читает мой дневник, что там встречается много ошибок, которые сильно затрудняют чтение. А что касается моих чувств к ней, то ей сейчас мне ответить нечем. Что если бы они продолжали встречаться, то может быть, у нас что-нибудь и получилось. А сейчас нужно думать об учебе, о поступлении в институт. И что в любовь по переписке она не верит.  

Я обиделся и долго ей не писал. И только в мае я поздравил ее открыткой с днем рождения. Она ответила мне письмом, хорошим письмом, словно ничего и не было между ними размолвки. Но в нем не было и намека на наши отношения.  

От моих воспоминаний меня оторвала очередная команда.  

– Не растягиваться! Подтянись! – слышался голос сержанта.  

Задние шеренги ускоряли шаг, догоняя идущих впереди рослых ребят. На несколько секунд это отвлекало от мыслей, после чего я снова возвращался к ним.  

Взвод остановился у бани. Баня была старой, еще дореволюционной постройки. Ее серое четырехэтажное здание замыкало угол Пролетарской площади. К ней примыкал небольшой сквер с низкой чугунной оградой, на которой, словно птицы расселись уставшие путники, когда сержант распустил строй и направился узнавать, когда настанет наша очередь заходить мыться. Уже совсем стемнело, шел девятый час вечера. От усталости даже говорить уже не хотелось, ребята сидели молча понурые и нахохлившиеся. Время шло.  

Наконец, появился сержант и повел взвод мыться. Навстречу нам вышел банщик в застиранном когда-то белом халате, и объявил, чтобы все вещи, которые мы снимем с себя продели в специальные металлические кольца и повесили в сетчатый металлический контейнер. Я сразу догадался, что мы попали в настоящий санпропускник, вещи наши будут прожаривать, чтобы ликвидировать всяких возможных насекомых. Деньги, часы, прочие мелкие предметы из карманов мы оставили еще в училище в своих вещах под присмотром дневального.  

Когда ребята разделись и повесили свои вещи на кольца, узнать никого практически было невозможно. Все стриженные, голые, все одного возраста и практически одного телосложения, казались все одинаковыми. Только подойдя ближе и взглянув в лицо, можно было кого-то узнать.  

Разобрав шайки и получив по четверти кусочка банного мыла, ринулись в помывочный зал. Мылись долго, с наслаждением смывая с потом и грязью усталость этого дня. И действительно, вода вернула силы.  

Вышли в предбанник, и еще долго пришлось ждать, пока из помещения с железной дверью покажется контейнер с нашими вещами. Будущие воины столпились и стали хватать свои вещи. А смеха сколько было! Дело в том, что под влиянием высокой температуры все пластмассовые детали одежды расплавились. Еще не так страшно это было, когда это была рубашка, но вот когда на брюках не осталось ни одной пуговицы – это уже было интересно. Выходили из положения, кто как мог. Хотя они уже вместе делили первые тягости военной службы, это еще не был воинский коллектив. Это была еще группа единоличников, каждый друг в друге видел соперника. Конкурс есть конкурс. По самым скромным подсчетам на одно место претендовало 3-4 человека. Сейчас никто из них не помышлял о взаимовыручке или помощи друг другу. Неприятность другого или несчастье вызывало только злорадные улыбки. И даже тот, кто мог поделиться с другим булавкой или брючным ремнем, чтобы выручить товарища, пока об этом даже не помышлял.  

Еще пройдет немало времени, прежде чем эти ребята, или вернее те из них, кто поступит в училище в дальнейшем станут буквально братьями, друзьями на всю оставшуюся жизнь, готовыми отдать другу все. Армейская дружба – одна из самых сильных видов мужской дружбы. Но сейчас эти вчерашние школьники были каждый сам за себя.  

Одевшись, ребята вышли на улицу. Было приятно ощущать прохладу вечера после жаркого дня и жаркой бани. Но долго нам прохлаждаться не пришлось.  

– Взвод, в колонну по четыре становись! – прогудел голос сержанта.  

– Равняйсь, смирно! Шагом марш!  

И снова дорога длинной в шесть километров до училища. Усталость опять подступает стеной, возникает какая-то тупость и безразличие ко всему. Не хочется ничего: ни разговаривать, ни думать, ни смотреть по сторонам. Шли, преимущественно молча, и даже сержант, который шел рядом со строем, перестал покрикивать на отстающих.  

Вернулись в училище почти в одиннадцать, когда было совсем уже темно. А над головой не было у нас ни крова, ни крошки во рту. Кое-как почти в полной темноте разобрали свои пожитки.  

– Получать наволочки для матрацев и подушек! – раздалась команда карантинного старшины.  

У старшинской палатки выстроилась очередь. Старшина выдавал каждому по старой уже выцветшей и даже с дырами наволочке для матраса и наволочку поменьше для подушки.  

– Сейчас вас сержант отведет к стогу соломы на хоздворе. Там набьете соломой наволочки и подушки, – объяснил старшина.  

Шли к стогу толпой почти в полной темноте. Окружили его, стали дергать клочки соломы и запихивать в наволочки. Молчали, было тихо, только шуршала солома, и слышалось сопение. Назад поплыли дирижабли матрацев и подушек.  

– Взвод, строиться! – снова командовал сержант.  

Выстроились в полутьме у командной палатки, слабо освещенной лампочкой на столбе. Сержант разбил взвод по 12 человек на каждую палатку и назначил старшего.  

– Палатки ставить умеете? – спросил он у стоящих в строю.  

– Умеем, умеем, – раздались из строя неуверенные голоса.  

– Разбирайте палатки.  

Свернутые полотнища палаток лежали кучей рядом с командной палаткой. Столбы и колья лежали рядом. Быстро расхватали мотки палаток и потащили их к неглубоким ямам специально подготовленных для установки палаток. Начали устанавливать. Оказалось, что толком никто не умел это делать, и ребята едва не передрались. Каждый считал себя лучшим специалистом в этом деле, командовал и тянул полотнище за веревку в свою сторону, а в результате все рушилось и приходилось все начинать сначала.  

Выручил их старший. А старшим нашей группы сержант назначил солдата Виктора Радченко, который приехал поступать в училище наравне с гражданскими ребятами. Высокого роста, спокойный и уравновешенный, по возрасту немного старше остальных ребят, он уже отслужил один год в какой-то авиационной части, и по ее направлению приехал поступать. Он сразу невольно вызывал уважение у остальных ребят, и ребята почти безропотно повиновались ему. И вот и сейчас с его помощью, и по его командам нам, наконец, удалось установить палатку. Забили колья, закрепили растяжки. Теперь можно было внести свои вещи и матрасы. Матрасы уложили на деревянные решетки на земле по 6 штук в ряд слева и справа от прохода. Мне досталось место в правом ряду на предпоследнем месте. Не раздеваясь (одеял-то не было), благо ночь была теплая, бесконечно уставшие будущие воины свались, и через пять минут все уже спали. Над палатками стояла тихая звездная украинская ночь. Так закончился для меня первый день в училище.  

(продолжение следует)