Во всём виновата война

Написано под впечатлением от реальных событий. Имена и некоторые подробности вымышлены…  

Галина ждала его каждый день, пока шла война, и много дней позже. Видела, как рано или поздно возвращались в родное село израненные и чудом спасшиеся мужики – чьи-то братья, отцы, мужья. Видела, как приходили похоронки, летали чёрными воронами и нередко уносили за собой ещё одну жизнь. Она ждала теперь уже хоть что-нибудь, но Иван точно канул под землю.  

Примерно год назад, весной-летом сорок пятого, Галя на какое-то время предалась грешной мысли, что он уже мёртв. «Не вернётся, мой ненаглядный, а дома дети и мать, надо как-то жить дальше». Хотела примириться, повторяла себе каждый день: «Галя, ты же сама понимаешь, будь он жив – он бы уже вернулся», и не верила себе: не могла верить; сердце ныло, подсказывая, что так невозможно. Она засыпала и просыпалась, зная, что Иван жив.  

Уставшая и отчаянная, женщина часто ходила к реке и делала так, как учила её старая бабка: советовала приложить ухо в земле, закрыть глаза и постараться услышать. Но не слышала она ни единого слова земли: лишь трава продолжала шуметь и шептаться, да цикады и птицы громко кричали своё.  

Галина была в отчаянии. Она ловила себя на мыслях, что попросту сходит с ума, не может жить дальше. В тот день она вернулась домой, заплаканная, отмахнулась от тётки-соседки, которая хотела в очередной раз попроситься «поговорить», попытаться унять бесконечное горе. Она отмахнулась от матери, которая, завидев дочь, без слов поняла, что сегодня опять ничего не случилось хорошего.  

Мать не стала говорить: «Дочка, ты опять ходила к реке… Тебе надо принять это, мне бы тоже больше всего на свете хотелось, чтоб он вернулся! », взамен только тяжко вздохнула и посмотрела в окно, во двор, где играли полуголодные дети.  

Затем они ужинали, и младшая из девочек снова спросила:  

– Мам, а когда па вернётся? Ты говорила, что дядя Семён уже пришёл, а ещё один дядя… – наивный голос был так невинен и чист, что безутешная мать дрогнула, как только его услышала.  

– Он не придёт! – выпалила она, покраснела и тут же выбежала из-за стола.  

– Мама, мама!.. – слышался ещё голосок. Танюша не могла понять: – Почему?  

И Галя не могла так жить дальше. Скрутилась калачиком и зарыдала, заранее заперев комнату на замок, только до самого утра так и не смогла сомкнуть глаз от рыдания… «Так нельзя, – говорила она себе, – нельзя так сильно любить, за что ты его так любишь?!» И не могла ответить, и не могла ничего сделать с собой; каждый день, каждый миг вспоминая глаза и голос младшенькой дочери, она удивлялась, как та, будучи всего шести годов отроду, сумела запомнить Ивана…  

«Ангелочек мой, ненаглядная, папка обязательно придёт! Он вернётся! » – сказала Галина однажды дочери. Теперь ей было безмерно стыдно и совестно за эти слова. Ребёнок не простит её, сочтёт за обман утрату. А во всём виновата война! Но как объяснишь это девочке?  

Галина пыталась успокоиться и взять себя в руки. В тот день, а точней ночь, она твёрдо решила, что дойдет – что бы ни было там – до конца. Если ей дали небеса такую любовь, значит, именно эта любовь и должна привести её к общей радости. Решила не медлить более ни секунды, на следующий же день, завтра же! – как только рассветёт, пойдёт снова в военкомат и будет просить поднять всю информацию. Может, произошла ошибка! Или мёртв, или жив. Он жив. Точно жив!.. Не может быть так, чтобы человек пропал без вести!  

«Надо успокоиться, дыши…» – шептала себе под нос почти до рассвета, каждые пару минут вскакивая, всхлипывая и смотря на часы. Было примерно пять, когда Галина уже собрала сумку и хотела направиться к городу.  

***  

– …Иван? – без эмоций спросили её.  

– Коваленко Иван Савельевич, да! – Галина так и замерла от восторга. – Танкист, призвали в 1941-ом, воевал на Курской дуге. …………Последнее письмо получила от него вот уж два года назад. – Сказала это и опять зарыдала.  

Девушка с папкой в руках внимательно посмотрела на список.  

– Нет, ничего. Никакой новой информации, – а после повысила голос: Женщина, мы ведь уже говорили вам, ваш муж числится пропавшим без вести. От того, что вы будете каждый день приходить к нам, он не…  

– Но вы… Как вы не понимаете? У вас есть муж?! А дети? Они ждут отца? – с исступлением закричала Галина.  

– Я сочувствую вам, но мы, правда, ничем не можем помочь. Простите. – Девушка дала ясный намёк, что больше приходить сюда незачем.  

После неудачного похода в военкомат Гале не оставалось ничего, кроме как пойти ещё раз к старой бабке-гадалке. Жила одна такая на самом краю села, почти в лесу, много о ней ходило историй. Кто-то боялся, кто-то говорил, что она настоящая ведьма, страшная, как сам чёрт, кривая, косая, но очень мудрая. Многие говорили, что к бабке нельзя идти – скажет, что муж в земле, а она и возьмёт себе в голову. Но что ей ещё оставалось?  

Старуха попросила прекратить рыдания, строго глянув своим одним глазом и пригрозив, что иначе карты «не то увидят».  

– Но как… я…  

– Жив твой Иван! Держись, баба. Вернётся, найдёшь, но не будет у детей отца.  

– Как не будет? Так он вернётся, или нет…  

– Найдёшь ты своего Ивана, найдёшь, но ещё, ох, как наплачешься…  

– Спасибо, спасибо вам, – не став спрашивать более, поблагодарила Галина. Оставила на столе хлеб, яйца и масло в дар. Больше ей нечем было расплатиться за помощь, а без подарков нельзя – обстоятельства, говорят, могут стать вмиг печальнее.  

– Благодари не меня, а себя. Настырная ты, Галка, ох, как настырная, такая всюду пробьёшься! Скоро вы встретитесь.  

***  

Но поиски длились долго. Всплывали или вспоминались новые подробности страшной войны, возвращались уже с победой односельчане. Всех и каждого спрашивала несчастная Галя о муже, многие шептались, что девка сошла с ума; не бывает такой любви, не любовь это уже – помешательство! Но она продолжала, не отступалась. Весь май горела надеждой и снова ждала.  

А затем ей, наконец, повезло. Один человек нехотя рассказал про танковую дивизию, в которую попал вместе с Иваном, некоторое время воевали они вместе, потом разминулись. Товарища перевели на другой участок фронта, и так их пути разошлись. Впрочем, даже не пытаясь скрывать свою боль и тоску, человек поведал про место, где они виделись.  

– …Тот бой проходил под Харьковом. Силы уже слабели. Казалось, исход был предрешён. Погибло много наших ребят.  

Вернулся назад лишь один экипаж, – рассказчик не соглашался с мыслью, что в тот день погибли все, потому что он сам в скором времени очнулся в ближайшем госпитале, но пролежал там недолго – ранение оказалось не очень тяжелым. Кажется, вместе с ним было ещё несколько ребят из дивизии, но он плохо запомнил солдат – контузия запустила провалы в памяти.  

«Кажется, там был ещё кто-то из наших», – сказал он, и Галина расценила это как шанс, ещё одно направление поисков. Поблагодарив отзывчивого селянина и разузнав всю нужную информацию, женщина поехала в Харьков, нашла нужный адрес госпиталя, но здание к тому моменту было уже разрушено. Бомба попала в него буквально за год до победы, к счастью, некоторые документы, архив, успели перевезти до бомбёжки.  

С огромным трудом ей удалось найти запись о неком Коваленко И. С., который лечился в 43-ем. Он недолго пролежал там, был перенаправлен затем в неизвестном направлении. Дальше никакой информации.  

Место, куда был отправлен Иван, странным образом скрывалось от всех. Практически никто не знал, что это и где оно располагается, кого направляют туда и почему. Всё было подозрительно засекречено, но нашёлся на великое счастье ещё один человек, который решил помочь Гале…  

Бывший военный хирург, он определённо знал всё и потому долго качал головой, вздыхал и отговаривал мать троих детей от этой «тяжёлой и беспощадной военной дороги». Отговаривал, просил, спрашивал, готова ли она пойти на всё, или что-то может отпугнуть и заставить прекратить поиски. Военврач поведал: далеко-далеко в степи есть один госпиталь, «из которого уже не возвращаются, где лежат те, кто предпочли бы скорее смерть, забвение было их просьбой. Те, кто, поверишь ли, тётка, сами умоляли написать всем, что мертвы».  

– Я найду это место! Найду, чтобы это не стояло мне! – пророчески закричала Галина.  

И вскоре она нашла.  

***  

Этот госпиталь находился на большом отдалении от города. Затенённый с одной стороны лесом, он прятался среди безлюдной степи, и лишь слабая едва заметная тропка говорила, что сюда ещё ходят люди. Высокое здание серело на фоне яркого голубого неба, и мрачное тревожное чувство снова преследовало женщину. Тревога вперемешку с отчаянием, необъяснимая, невыразимая и глубокая, она подталкивала идти вперёд и холодом дышала ей в спину.  

Галина покачала головой, ещё одна мысль настырно настигла её. Молчаливо-белые стены, холодные, мрачные, неприступные, они чуть отливали серым оттенком и так явственно контрастировали с лазурным небом над ним! Природа как будто говорила и пела каждым облачком своим, каждой птичкой, что мы выстояли, победили, война закончена! А тут навечно война.  

В этом госпитале, как сказали ей сестрички, проживали в основном солдаты после страшных ожогов, горевшие в танках. Много повидавшие горя нянечки смотрели на Галину с каким-то нескрываемым беспокойством, точно чувствовали, что эта женщина пришла к ним не просто так, не работу она ищет здесь, а что-то совсем иное.  

Они угадали. Галя пришла сюда, уставшая, измотанная и сгорбленная. Они не знали, как она выглядела ранее, что за время поисков она успела постареть лет на десять, как минимум. Теперь она выглядела гораздо старше себя.  

Галина устроилась в госпиталь нянечкой в надежде отыскать своего мужа. И скверное холодное предчувствие подсказывало ей, что именно здесь она и найдёт его. Если б только тогда она знала, что на самом деле таилось в этих молчаливых стенах…В госпитале доживали свой век воины- инвалиды, отказавшиеся возвращаться домой. Они официально подписывали бумаги, что якобы пали в бою, или пропали без вести (как и сказали ей), и правда надёжно держалась в секрете, так длилось до сего дня...  

К своим обязанностям нянечки Галя приступила сразу же, в первый день. Когда она подходила к палате, её ещё остановили на входе. Сказали, что ввиду высокой эмоциональной нагрузки этой работы, вынуждены спросить, готова ли она к тому, что увидит. И ясно дали понять, что – даже в это тяжёлое послевоенное время, когда многие нуждались в работе, – не все выдерживали и уходили назад.  

– Готова ли ты?  

– Ко всему… – эта фраза сорвалась непроизвольно. Верно, следовало бы подумать ещё, но, увы…  

А когда дверь распахнулась, отступать уже было поздно, увиденного не забыть, память не стереть по желанию. Ещё и совпало так, что в этот самый момент из палаты выходила другая нянечка. Она выкатила на импровизированной коляске одного из здешних пациентов. И Галина сначала даже не поняла, что именно она увидела в этот миг. Это было нечто бесформенное, лишь смутно напоминавшее человека, а впрочем, она различила лишь голову и ворох неясных одежд, нянечка уже была далеко. Не получилось внимательней разглядеть его.  

Потом Галя вошла в зал и поняла, высокие белые стены не зря показались такими холодными. Она остолбенела, застыла от смятения, ужаса, всё-таки была не готова к тому, что ей пытались сказать… Молодой парень, каким помнила Галя Ивана, был длинноногим, спортивным, всегда подвижным и радостным. Но такого человека, каким она его помнила, уже не существовало на свете… Того Ивана навеки сгубила, убила, забрала война. На выглаженных белых постелях лежало шесть человек, точнее то, что осталось от них, одни туловища. У солдат, которые доживали свой век в этом тайном-претайном госпитале, не было рук или ног, а порой и того, и другого.  

Галина чуть не упала, лихорадочно перебрасывая свой взгляд на лица, и единственное, чего она больше всего сейчас не хотела увидеть, так это узнать в одном из лежащих Ивана. Увы… Но именно здесь она и нашла его, так распорядилась судьба, он был жив, но, возможно, лучше б он умер.  

С почти нескрываемым воплем женщина бросилась вперёд, остановилась, замерла у кровати. Сестрички, стоящие у входа, сказали, что «пора уж во двор». Двором они называли прогулки, которые полагались инвалидам утром и вечером. Нянечки вывозили их на специальных колясках, вроде той, которую видела Галя перед тем, как сделать свой первый шаг.  

Женщина остановилась возле кровати и отвернулась, тщетно сдерживая рыдания. Человек, лежащий напротив неё, также отвернул голову.  

– С вами всё хорошо? – где-то далеко-далеко прозвучал голос медсестры. – Может, вам не стоит сегодня выходить на работу? Первый день. Привыкните, подумайте ещё раз, присмотритесь…  

– Нет, всё нормально, всё хорошо.  

– Тогда не задерживайтесь, скорее.  

Медсестра указала рукой в сторону стоящих колясок, а Галина начала убеждать себя, что ошиблась. Нет, он просто очень похож: у Ванюши не было такого шрама над переносицей, такой отметины над глазом и… Конечно, она всё понимала, просто до последнего верила и надеялась, напрасно переубеждая себя. Но правду ведь не обманешь.  

Она усадила на коляску другого, соседнего юношу. И долго молчала, смотря на его неловкие повороты туловища и резкие движения шеи, она не решалась заговорить, не желал говорить с ней и юноша.  

– Вас как зовут? – после проговорила она.  

– Сашка. Вы новенькая?  

– А я Галина. Первый день, если честно.  

И тишина… Они снова какое-то время молчали, стоя в тени под яблоней.  

– Вы из какого города? Служили в каком? Давно здесь?  

Человек отвечал нехотя, но после немного разговорился. У него были красивые сине-зелёные глаза и длинные-длинные ресницы, хриплый уставший голос, окрашенный тенью бесконечной тоски и смирения.  

– Вот уже несколько месяцев. Я служил… – Александр называл имена, припоминал названия, годы, но Галя почти не слушала его, она исступлённо смотрела то на его живые глаза, то на безобразные доходящие только до локтей руки, то на одну ступню.  

– На танке так? – и, не дожидаясь ответа, продолжила: Мой Иван, муж, тоже на танке воевал, муж, да… Пропал, уже два года не было весточки. Сообщили, что пропал без вести. – Так Галина хотела разговорить своего несчастного собеседника, выведать у него о том, кто лежал на соседней кровати. И уже начала говорить, но в последний момент не смогла. Человек, вероятно, всё понял. Видал он за последнее время нескольких безутешных жён – «вдов», – все они говорили и реагировали одинаково. Кивнул себе что-то, мигнул, сказал, что замёрз, и Галя покатила обратно.  

***  

Всю ночь в душе нарастало странное чувство. Она смотрела на себя в зеркало, сжимала кулаки, обхватывала руками плечи. Смотрела на руки и ноги, с ужасом пытаясь представить, как было б сейчас без них. Хотелось сбежать из этого места, полного мук и страданий. Хотелось уйти от этих людей, обречённых на слабость, беспомощность. И в тоже время хотелось остаться здесь – на день, на неделю, на месяц, а лучше всего – навсегда, не зря же она проделала такой тяжкий путь, длинный и полный неверия. Да, кажется, никто кроме неё не верил, что она найдёт своего мужа живым, в лучшем случае услышит, в какой братской могиле он захоронен. Но настало время встретиться с мужем после стольких лет ожидания, поисков, теперь непростительно ждать…  

На следующий день женщина решила собраться с силами и вывезти на прогулку Ивана. Она обратилась к нему по имени, но мужчина сделал вид, что не слышит.  

– Как же, Ваня, ты не узнаёшь меня? Это я...  

Он изменился до неузнаваемости, безрукий и безногий парень, которому едва исполнилось тридцать лет. Он мотал головой и без конца кричал: «Женщина, вы обознались! » Злился, ругался, требовал, чтобы ему принесли водки. А потом с ненавистью добавил:  

– Никакой я не Иван, Захар я! Запомни, нянька, не шути так, нет у меня жены, и детей никогда не было.  

Ложь была слишком видна. Женщина уже успела узнать и родинку над правым ухом, и незабываемый разрез глаз, какой она видела каждый день у своих маленьких девочек. До чего же они были похожи на него! И что теперь будет с ними? Как им сказать?  

Галина Николаевна Коваленко, как следует из некоторых архивных записей, недолго проработала в этом госпитале. Безрукий и одноногий Сашка, единственный, с кем можно было поговорить без истерик и крика, рассказал женщине то, что она поняла уже и сама. Никакой Захар – не Захар, звали его Иваном, по отчеству величали Савельичем. Они вместе в одном танке горели. Он-то и уговорил его подписать эту бумагу, чтобы не возвращаться домой, сам Сашка немного в том сомневался.  

Напряжение в палате росло с каждым днём. Все видели и все понимали, что происходит. От Ивана исходила настоящая ненависть, и он при каждой первой возможности оскорблял и унижал новую нянечку. Он вызывал отвращение даже у своих друзей по несчастью и всё время пил. Как поняла после Галя, спаивание инвалидов было здесь чем-то обыденным. Как сказал врач, «единственным, что мы теперь можем дать им».  

А потом Галя решила, что обязана увезти Ивана домой. Да, будет тяжело, будет больно, и она прольёт ещё не одно море слёз, но он – её муж, и она, а не чужая тётя, должна нести свой крест до конца. Переговорила с главным врачом, получила разрешение, выслушала несколько десятков шепотков и упрёков. Но разве она могла поступить иначе? Галя-то и устроилась сюда только для того, чтоб забрать его, найти – если жив – и забрать. Каким бы он ни был. Как бы он не изменился после войны. Она любила его и помнила, каким он был раньше. Иван был жив, как и предсказывала ей бабка.  

– Не делай этого, не обрекай себя на такую жизнь, ты ещё очень молода, и сможешь найти другого хорошего человека, – говорили ей порядком полюбившиеся няни и сестрички. – Не делай этого, Галка, не заставляй себя ещё больше страдать!  

Но та была непреклонна.  

– Такая моя судьба. Я уже устала искать. Люблю его, как вы не понимаете.  

– Даже теперь, после…  

– Даже после всего! Не нужен мне никто, кроме Ивана! – кричала в исступлении женщина. Она пыталась донести до всех свою боль, хотя тут без исключения каждый насмотрелся на неё предостаточно. Почти каждый пришёл сюда не от великого счастья.  

– Я всего лишь хочу спросить, готова ли ты?  

Галя ответила, что готова.  

…Должно быть, эти громкие голоса услышал кто-то из палаты, где лежал её муж. Как потом отвечал Сашка, он в тот момент спал и потому не мог утверждать, было ли что-то слышно, но иногда такое случается. Иван снова напился. Был с вечера пьян и кричал утром няне, чтоб на завтрак снова подала водки. Точно чувствовал, что это в последний раз, точно понял всё из одного только взгляда Галины…  

Он по-прежнему не решался смотреть ей в глаза. Продолжал ворчать и насмехаться, называть себя другим именем и сквернословить, когда она вынесла его подышать свежим воздухом. Галина тоже опускала глаза, особенно боясь смотреть туда, куда пришлись боевые ранения. Она подняла его и перенесла из коляски, сопротивляющегося и кричащего, и уложила в невысокий мягкий гамак, который установили нянечки, натянув брезент между ближайшими яблонями в саду. Со степи веяло тёплым и сладким воздухом. И на миг казалось, что всё хорошо, это – лишь дурной сон, надо только открыть глаза и проснуться, они убежали далеко в степь, сейчас он поднимет её и закружит на ветру...  

Фантазии.  

Галя очнулась быстро, обернулась буквально на один миг, чтобы смахнуть слезу, и тут же вернулась в реальность, Иван уже пытался перегрызть мягкую ткань, хотел упасть, отбить себе что-нибудь и разбиться.  

– Ваня! Ах, что же ты делаешь? – кинулась она тут же к нему и поняла, что на сегодня прогулка окончена.  

– Ты меня никуда не возьмёшь! Я хочу помереть здесь! Оставь! Здесь я такой, как все! – он кусался и яростно бил головой, единственным, чем ещё мог ударить…  

– Ваня, Ванечка… Но так будет лучше. Дома нас ждут наши детки, да и ты сам, думаю, очень соскучился, хочешь увидеть их, прошло столько лет!.. Мы будем помогать тебе, любить и жалеть. И девочки будут помогать. И мать ещё не так сильно стара. Мы тебя здесь не бросим.  

– За водкой я соскучился, пить хочу! Иди, принеси ещё! Да иди, ты!  

– Нет, ты вернёшься в семью. За тобой буду ухаживать я, я ведь твоя жена. Я обещала: в болезни, и в здравии. Так будет правильнее!  

Сбежать от неё он не мог.  

***  

…Это было сложно, особенно морально, Галину отговаривали и упрекали почти все, кто становился невольным свидетелем или слушателем её истории. Но она стояла на своём до конца. Она рыдала и притом была непреклонна, и ничто на свете не могло изменить её.  

Только знала ли она тогда, обычная деревенская женщина, с какими ужасами придётся столкнуться ей? Знала ли, могла знать, как долго проживёт её муж? Как из-за своего отца будут мучиться Анюта, Танюшка и Машенька? Одна из них не выдержит и умрёт, а другая уйдёт потом из дома. Что обещание папки научить Машу лазить по деревьям останется только мечтой, и они никогда не построят дощатого домика. Не смогут пойти на речку, не будут рыбачить, нырять, пускать из бумаги кораблики. Не будут лепить вместе вареники и пироги, не смогут вместе семьёй прогуляться весной по лесу... Беспомощный Иван постоянно кричал и пил, заставлял детей идти за бутылкой, кусался и не однократно пытался покончить с собой. Пытался скатиться с дивана, или своровать нож, да только ни разу не мог упасть вниз головой. К счастью или к несчастью, рядом всегда был кто-то.  

Во что превратилась жизнь этой семьи, сколько слёз было пролито после того злополучного путешествия! Галина рыдала и молила всех известных богов, иногда сама себе не отдавая себе отчёта, рыдала горючими слезами, истошно заламывая руки, крича. Она отчаянно хотела что-то изменить, что-то сделать, но что уже сделать? Нельзя ничего. Она ловила себя на кощунственной мысли, что в этих порывах беспомощности просит высшие силы помочь ей, унести её от страданий. И только осознание того, что под избавлением она просит прийти скорей смерть, на время отрезвляла её. Отрезвляла работа и девочки.  

И сложно сказать, чего она теперь хотела по-настоящему: уйти от вечной усталости и печали, от которой невозможно оправиться, в могилу, или остаться жить, но чтобы не стало Ивана. Боюсь, замученные несчастные дети также желали отцу только зла.  

Но как бы там ни было, Галина тянула свой крест, безропотно повторяя, что «такая, увы, судьба» и «так ему будет лучше». Она могла жить другой нормальной жизнью и дать совершенно другую наполненную радостью жизнь детям. У них бы не было отца, но было спокойное детство. Так говорили многие знакомые, шептались, горестно качая головой, соседки, друзья, коллеги из сельской школы. Все жалели несчастную женщину, восхищались и в тоже время не могли скрыть явного удивления, не всегда соглашаясь с правильностью её решения. Её осуждали, ей удивлялись, ей иногда помогали. Наверное, всё село в скором времени знало, какая печаль нависла над этой семьёй. А был ли счастлив Иван – об этом никто не знает. Только порой, в бреду и во снах, он шёпотом обращался к своим товарищам, к солдатам-танкистам, говорил, как устал, надоело всё – хочет домой; как спорил с Сашкой, скуля от беспомощности и ужаса, как обращался со страхом к врачу, просыпался в холодном поту, вспоминая, как сначала у него забрали ноги, а затем он лишился и рук, и как говорил своему другу, что им было бы лучше всем вместе – на одинаковых правах и условиях; ещё никогда Ивану не было так тяжело.  

Так прошла жизнь заплаканной и отчаянной женщины. Много лет и десятилетий которая работала на износ, стараясь прокормить мужа, себя и дочек. Отказывала во всём, часто не ела и не спала, исступлённо стараясь хоть как-то облегчить старания «Ванечки». Вся её жизнь прошла в стирке, готовке еды и ухаживаниях. И, это может показаться странным, а муж, даже несмотря на свой тяжёлый многолетний алкоголизм и уныние, прожил довольно долгую жизнь, удивительно долгую в его обстоятельствах. Он скончался уже седым стариком, примерно на седьмом или восьмом десятке. Он забрал с собой и её, выпив из неё всю жизнь и все соки. Галя, Галина, как сейчас вспоминаю с дрожью её имя и образ, сумасшедшая, влюблённая, бесконечно больная, решившая пожертвовать всем ради любви, нашедшая и потерявшая всё…  

Но она не смогла по-другому…  

Севастополь, апрель 2021, 484