Лили

-Знаешь, а ведь я боюсь воды, – Лили, как всегда, нелогична и непоследовательна. Что-то в ней творится такое, неземное. Она уходит в свои мысли, подолгу сидит, обнимая колени, не реагирует ни на кого, а потом вдруг выдает что-то в таком вот духе.  

–Боишься? – я привыкла. Я знаю, что Лили – особенная. Так всегда говорит мама. Да и сама я это вижу, чувствую. Немножко завидую ее тонкому и гибкому стану, длинным и густым светлым волосам, большим темно-зеленым глазам…всему! Внешностью Лили пошла в мамину породу – та такая же, гибкая, тонкая. Только вот Лили даже ее переплюнула, оказавшись еще тоньше и грациозней, легче, резвей.  

Она всегда…такая. Почти что сказочная. Обряди ее в платье принцессы, а, впрочем, можно и не обряжать даже: и без того – вылитая героиня сказки, где всегда зло побеждено добром, прекрасная дама спасена и все уезжают в закат. Но жизнь – это не сказка. И я всерьез опасаюсь за Лили, за всю ее тонкость и хрупкость, за неумение кричать и драться. Она всегда избегала конфликтов, предпочитала уступать, виновато улыбаясь.  

Моя несчастная и слабая сестра!  

А я же пошла в папину породу. Волосы у меня темные, непокорные, роста я невысокого, сложена плотнее и не так звонка и хрупка. Я старше Лили на три года, а это значит, что и без того, как старшая, я обязана была ее защищать, учитывая же абсолютное неумение Лили постоять за себя – защищать в два, в три раза больше.  

Я дралась, никогда не показывала, что мне больно, защищала сестру от нападок, злясь на нее: почему она сама не может разобраться хоть в чем-нибудь? Почему наши родители твердят мне только о том, что Лили – особенная, что она слабее, младше, а я должна заботиться о ней? Обо мне бы кто так заботился…  

Благо, хватило мне ума все-таки не держать зла на сестру, хотя, каюсь, ей от меня тоже знатно доставалось, особенно, когда мне было пятнадцать-семнадцать лет, и разница в три года была катастрофически ощутимой. Мне казалось, что на мои плечи легла тяжелая плита имени моей сестры, а я теперь хожу, пригибаясь к самой земле, чтобы это эфемерное и инфантильное создание не пропало в учебных коридорах, в насмешках (хоть и редких – я, все-таки, отучила), в конфликтах, которые так и норовили собраться над головой моей младшей сестры.  

Серьезно, ни у меня, ни у моих друзей никогда не было столько конфликтов, сколько у Лили. И это при условии, что сама она никого не задевала, и вообще, даже редко замечала. У нее не было друзей, так откуда взяться было врагам? Ан нет, находились и находились с потрясающей быстротой.  

–Она просто – вечная жертва! – страшным шепотом сообщила мне Лиззи, когда я поделилась недавним происшествием: кто-то вытащил из шкафчика Лили мобильник.  

Лиззи была не только моей близкой подругой. Она еще была нашей соседкой и прекрасно знала Лили, видела, как та часто спотыкается еще маленькой, о камни, раздирает коленки, пачкает платья и регулярно бывает облита из шланга какой-нибудь хулиганской швалью. Лиззи всегда говорила то, что думает на самом деле и эта ее черта мне нравилась. Как и то, что она пишет все конспекты, что мне часто играло на руку – мы учились вместе не только в школе, но и в колледж попали один, сойдясь в выборе без сговора.  

–Я тоже начинаю так думать, – честно сказала я тогда. Кажется, сказала я так впервые. Но с тех пор только укоренилась в своем мнении.  

Лили была воплощением идеальной жертвы. Она тихо плакала, блуждала в своих мыслях и оказывалась до ужаса рассеянной как на учебе, так и дома.  

Кто регулярно обжигался кипятком? Кто часто путался в учебных предметах и приносил не тот учебник на занятие? Кто не мог взять нож в руки и отрезать себе кусок сыра, не порезавшись при этом? кто попадался на издевки и шутки, принимая заранее все за чистую монету?  

Лили. Всегда – Лили.  

–Почему ты боишься воды? – спросила я, когда поняла, что ответа на мое «боишься? » не последует.  

–Она снится мне, – Лили поежилась. – Я во сне. Встаю и иду. И вода блестит, как блестит зеркало. И обязательно луна над водой. И дорога, что серебро… понимаешь?  

–Вообще ни разу, – я развернулась к туалетному столику и принялась наблюдать за сестрой в зеркало, параллельно пытаясь поправить маникюр. – Ты же с удовольствием плаваешь каждое лето!  

Лили – великолепная пловчиха. Если меня учили плавать с трудом, с учителями и бассейном, обложив спасательными кругами, то Лили, кажется, научилась самостоятельно и рано. Она плескалась в воде с удовольствием, ее даже предлагали развиваться в этом направлении, участвовать в соревнованиях, но она отказалась.  

Мама спросила тогда, в чем причина ее отказа? Но Лили так и не ответила. Она очень часто не отвечала.  

–Так плаваю я днем! – словно бы объясняя очевидное, ответила Лили.  

Я поморщилась и зашипела: пилочка неожиданно соскользнула и острым краем как-то неудачно пропорола кожу. Выступили темные капли крови.  

Не очень и больно, но обидно.  

***  

Кровь. Да.  

Помню, к моей сестре пытался приставать один мерзавец. И нет, то, что он мерзавец – это не мое мнение, а общее. Он был наглым, не знал отказа ни в чем и никогда, а что хуже всего – красив.  

Лили, не умеющая противостоять ничему, сдалась ему сразу. Сколько ей тогда было? Пятнадцать? Шестнадцать? Не знаю точно, знаю только, что я ее предупредила, просила не связываться с ним, а она смотрела на меня своими темно-зелеными глазами, смотрела наивно и отвечала с возмущением:  

–Он исправится! Он сказал, что я – его вдохновение, его муза, его любовь, что он изменится ради меня.  

У меня очень чесались руки отвесить и Лили пощечину. Я предупредила ее раз, заговорила во второй, Лиззи, учуяв беду, угадала ее источник без труда и тоже предприняла свою попытку поговорить и достучаться до Лили, но если Лили не послушала меня – свою сестру, ту, что защищала ее всегда – то к словам Лиззи она и вовсе отнеслась наплевательски.  

–Непроходимая дура! – в сердцах отозвалась Лиззи после и, взглянув на меня, усовестилась, – прости, пожалуйста, прости. Я не хотела тебя обидеть, но твоя сестра – это такое дикое воплощение наивности…  

–Мне нечего прощать, – возразила я. – Сама думаю о том же, но что делать? Она – как блаженное дитя, спит с открытыми глазами и не знает, что вокруг жизнь, ничего не знает.  

–Ну, – Лиззи поставила передо мной чашку кофе, – у меня к тебе два варианта: поговорить с родителями и рассказать им про ее увлечение…  

–А второй? – первый вариант мне решительно не нравился. Родители всегда говорили, что Лили – необыкновенная, что она слабая, что за ней надо смотреть. Пожаловаться на какую-то ситуацию значит отвесить пинок самой себе: я уже ясно представляла разочарованный вздох отца и мамин вопрос о том, где была я, когда Лили не смогла противостоять в очередной раз.  

–Второй вариант – оставить всё как есть, – Лиззи хмыкнула.  

–Что? – мне показалось, что я ослышалась. – То есть как это? Она же может…  

–Может, не может, – Лиззи закатила глаза, – послушай, сколько ты будешь бегать за нею, оберегая от каждого провала и ямки? Пусть упадет в лужу, пусть пострадает, в конце концов, ты ей не нянька! Должна же у нее быть своя голова на плечах! Пусть учится думать, пусть учится…то есть, я понимаю…  

–Ничего ты не понимаешь! – тут вспылила уже я. – Она – моя сестра. Она слабая. Она нуждается в защите. И…знаешь, мне пора. Спасибо за кофе.  

Лили прибежала ко мне в слезах через два дня от этого разговора. Кажется, тогда, увидев ее обиженной, слабой и униженной, я не выдержала и сломала ее неудавшемуся и развязному кавалеру нос.  

Нет, вру. Нос я сломала Роду – музыканту без особенных талантов к музыке, но с потрясающим самомнением, на следующий год. Или то был Гаспар?..  

Сложно припомнить. Я отбивала сестру столько раз и от стольких, что уже путаю, кому я что сломала, кого подстерегли мои друзья, а кто отделался устным серьезным предупреждением. Впрочем, кажется, стая мерзавцев вокруг Лили не редела, несмотря на все мои усилия.  

***  

–Тебе больно? – Лили бросилась ко мне, услышав мое шипение, но при этом запнулась о пуфик и сама чуть-чуть не упала на пол, чудом удержавшись на ногах.  

Глядя на то, как она умудрилась все-таки получить синяк, мгновенно проступивший на ее почти прозрачной коже темным некрасивым пятном, я почему-то вспомнила слова Лиззи:  

–Она просто – вечная жертва!  

–Нет, Лили, мне не больно, – запоздало ответила я, прогоняя противные скользкие мысли о том, что из-за Лили я не могу даже вдоволь понаблюдать за своими мелкими ранами, ведь сестра, обладающая потрясающим милосердием и любовью к ближнему, непременно перетянет в порыве своего сострадания и это одеяло на себя. Кто вспомнит о порезе пилочкой старшей дочери, когда младшая тонко-тонко всхлипывает, разглядывая синяк, образовавшийся на пустом месте, пришедший из ничего?  

Мама вот никогда не переживала за меня. Зато на первый вскрик Лили, увидевшей паука, гусеницу, синяк, порез – неслась, как сумасшедшая, умудряясь ввалить и мне: почему я недоглядела?  

Отец был лояльнее ко мне, но всегда, жалея меня, напоминал, что Лили может пострадать сильнее…  

***  

Лили бледнее прежнего. Лили ничего не ест. Мать тревожится. Мать ласково заглядывает ей в глаза и готовит говядину в прованских травах, печет гранатовый пирог, надеясь, что это пробудит в ней аппетит.  

Лили ест кусочек. Лили благодарит, отодвигает тарелку, встает и уходит к себе. Мать бросает на меня злой взгляд:  

–Почему она такая?  

–Да кто ее знает? – устало отзываюсь я. На учебе завал, на работе – аврал, держусь силой Лиззи, которая прилежно пишет два конспекта, давая мне возможность поспать.  

–Как это…- от возмущения у матери нет слов. – Ты же старше! Ты должна…  

–Мама, я есть хочу, отстань, – прошу я. – Не знаю я, что с Лили, ну не знаю! Лучше бы спросила, что со мной!  

–В самом деле, Эрмина…- неловко кашляет отец, – дай…  

–Да кто же не дает-то? – вспыхивает мать. – Ешьте, ешьте! Ешь, доченька! Ешь, пока твоя сестра там сидит, в темноте, голодает…  

Почему в темноте я так и не поняла. Судя по взгляду отца – он тоже.  

–Ей не пять лет. ей двадцать. Она может о себе позаботиться! – напоминаю я, поражаясь вдруг в один миг, что так долго терпела и ждала и только сейчас, не в силах больше выносить этой плиты имени родной сестры, прорываюсь…  

–Она младше, слабее, она такая робкая…- мать всхлипывает.  

А меня вдруг начинает мутить. Я понимаю, понимаю не мозгом, а сердцем, что о себе я мало что знаю. Кто я? Кто я такая? Чем я живу в перерывах между, учебой, работой и Лили?  

Гнев… я не была особенно гневлива. Может быть, въедлива, да. Но гнев приходил ко мне редко.  

Стало трудно дышать. Я встала, отшвырнув тарелку так, что та, проехав через всю столешницу, упала с обратной стороны и весело разбилась.  

–Да к черту! – прошипела я. – К черту вашу ненаглядную Лили!  

Пять минут шока матери и вот она стучится в мою комнату, пока я судорожно ношусь по ней, наугад запихивая в сумку вещи.  

–Открой! Открой немедленно!  

открываю. Резко. Рывком. Мать едва не вваливается внутрь, но успевает схватиться за дверной косяк.  

Она хочет заорать на меня, набирает полную грудь воздуха, но осекается:  

–Ты куда?  

–Прочь, – я легко отталкиваю ее неловкую попытку остановить меня и ухожу. Отец бросается следом:  

–Куда ты пойдешь? А как же мы? А Лили?  

–А плевала я на вашу Лили, – тихо шепчу я. А может быть – кричу.  

Переезжаю к Лиззи, конечно. Выхожу утром через заднюю дверь, чтобы не попасться на глаза матери или отцу. Если бы они приложили хоть немного фантазии и действительно хотел бы меня найти – нашли бы.  

Но проходит день, другой, третий – а на пороге дома Лиззи так никто и не появляется.  

–Знаешь что, – Лиззи смотрит на меня, убитую горем, очутившуюся вдруг в пепле, проклинающую не то себя, не то родителей, не то Лили и весь мир, – вообще-то, Лили – их дочь. Это прежде всего. Это их долг возится с нею, а не твой.  

–Они любят ее.  

–Они любят вас обеих, просто она…- Лиззи осекается, – пропадет она. Утонет.  

–Утонет? – неловко и страшно вспоминаются слова сестры о том, что она боится воды, я сажусь, с ужасом глядя на Лиззи.  

–В людском море, – пытается улыбнуться та, по лицу моему замечая, что сказала что-то не то.  

***  

Забывается все. Переезжаю я легко и быстро, с легкостью – неожиданной легкостью находя квартиру в неплохом спальном районе, получаю повышение на службе и легко сдаю последние экзамены. Даже дышится легче.  

Когда нет на спине груза имени родной сестры и ее проблем поверх моих.  

Неужели все так просто?  

Мать не выходит на связь. Обижается. Отец пишет смс три раза в месяц, сообщая, что все по-прежнему и не говоря ни слова о Лили.  

Через полгода после ухода из дома, я начинаю чувствовать, что мне что-то недоговаривают и спрашиваю напрямик.  

«А как Лили? Что с ней? »  

«У нее небольшой стресс. Она в кошмарах. Похудела»  

Небольшой стресс. Папа всегда меня жалел. Я представила этот «небольшой стресс» и не так важна даже причина, зато ясно – Лили не может справиться с очередным конфликтом в своей жизни и страдает.  

«Мне приехать? »  

Приезжать я не хочу. Выруливать чужие проблемы тоже, но и чувство того, что в трудный момент я предала семью, не покидает меня.  

Ответа я не дожидаюсь ни в этот день. Ни через день.  

Еду.  

***  

Белый гроб укрыт нежной резьбой. Я стою, не в силах поверить, что это происходит наяву. Отец совсем седой. Неужели так…за полгода? Мать рыдает, впадает в истерику и ненавидит меня, не скрывая.  

Лиззи стоит кротко, придерживает меня за плечи, а я тупо стою, глядя на гроб своей сестры, не веря, что он вот-вот опустится в землю.  

А больше никого и нет.  

Заканчивается тяжелая церемония. Мать теряет сознание, отец подле нее. Лиззи отводит меня в сторону, закуривает, предлагает сигарету и мне.  

Не реагирую.  

–Как это случилось? – я уже слышала. Но я не могу поверить, что так бывает. Ей было всего двадцать. Как так случилось, что она мертва? Почему этот белый гроб? Почему на нем такая резьба? Это ведь шутка?  

–Ну, – Лиззи выпускает колечко дыма, – сама я мало что знаю. Она редко выходила из дома. Мать приглашала к ней врачей. Потом…не знаю, но решетки поставили на окна.  

Она осекается, нервно смотрит на меня.  

–Дальше, – ледяным тоном отзываюсь я. Лиззи покоряется:  

–Ловили ее у воды дважды. В ночи. Полиция, рыбаки. Говорила, что море ее зовет. Что оно светит серебряной дорогой.  

–И?  

–Отводили домой. Она как зомби. Ее должны были три дня назад отвезти в лечебницу, но ночью она как-то вырвалась, бросилась к воде. Утром полиция уже приехала на ее труп.  

–И ты это знала? – я не знаю, что чувствовать. Мир годами строился вокруг Лили, а теперь ее нет.  

–Знала, – Лиззи не отрицает. – Знала, что она больна и откровенно спятила. Море ее позвало…ха, да она больная. Идеальная жертва. Спятила…  

–Мне почему не написала? – вопрос на миллион долларов, не меньше. Я надеюсь, что Лиззи смутится.  

–Потому что она – идеальная жертва, – Лиззи спокойна, – я надеялась, что она…как-нибудь избавит всех от своего существования. Тебе еще жить, а от нее одни…  

Она не договаривает. Не успевает.  

Я со всего размаха ударяю ее по лицу. Рука у меня тяжелая. Я это уже знаю.  

Не дожидаясь ни окрика, ни вопля, ни слез со стороны Лиззи, отца или матери, я сажусь в машину и уезжаю прочь. Навсегда.  

Мой мир строился вокруг Лили годами, но теперь мне придется строить его заново. В нем не будет моря. Никогда не будет.  

Лили не могла утонуть просто так. Она – великолепная пловчиха. Это был путь в никуда. Пропасть…  

Или дорога, которая к ней так часто приходила во сне. Может быть, у нее был дар предвидения? Или я совсем обезумела, пытаясь оправдаться?  

Куда кричать, что чувствовать, что искать? Ветер? Небо? Луну? Дорогу?  

Что произошло на том берегу, где прожила последние секунды Лили? Может быть, какие-нибудь русалки приняли ее за свою сестру? Недаром ведь она так блуждала и грезила на земле? Может быть, не для нее она была рождена?  

Кто же ответит.