Информация во имя... Москва и москвичи 1950-х

Повод для рассказа представился совершенно неожиданный: приятель прислал фотографии, на которых видно, как строился Университет на Воробьевых горах, мой Дом преподавателей МГУ, куда меня перевезли в возрасте нескольких месяцев в 1954 году, и весь этот уникальный район Москвы. Из глубин подсознания нахлынули воспоминания детства – я как будто перенёсся в конец 50-х, свою сладкую дошкольную пору всеобщей любви и беззаботности. А когда вдогонку он прислал и полную статью об «остывающей сложности» в градостроительстве середины этого десятилетия, то в памяти всплыли сравнения помпезного советского довоенного ампира с его богатой лепниной и скульптурами, черпавшего вдохновение в грандиозной русской имперской архитектуре, с убожеством пятиэтажек хрущёвской эпохи. Какие личности, такая и история, застывшая в камне…  

Фотографии были лишь эмоциональным спусковым крючком, уведшим мою память в то сказочное время, когда информация, поступавшая в восторженный мозг, дозировалась и укладывалась на свои полочки, чтобы потом систематизироваться, обогащаясь из самых разных источников – от сказок, ласково прочитанных на ночь, от новостей из газет и журналов до великолепного разностороннего образования, на которое не скупилась внешне жёсткая, но после военных испытаний познавшая ценность человеческой жизни система. Мне припомнилось, каким значимым человеком был рядовой почтальон, каждый день, а то и дважды в день, приносивший в каждую квартиру новости. Да, уже были радио и телевидение, делавшее свои первые шаги из огромных ящиков с микроскопическим чёрно-белым экраном, перед которым находчивые граждане ставили аквариум с рыбками, как лупу. Но почтальона знали в лицо и по имени и были благодарны ему, а чаще ей, наматывавшей десятки километров каждый день с огромными сумками печатной информации. В отличие от последующих лет нараставшей оптимизации надо было не просто рассовать периодику по ящикам. Нет! В те годы человеческой порядочности и доверия, когда не было железных дверей в подъезды с кодовыми замками и уж тем более бронированных входов в квартиры с видеокамерами, в стандартных деревянных дверях зачастую с единственным нехитрым замком была прорезь для просовывания газет и журналов, которые либо покоились в приделанных почтовых ящиках, либо просто падали на пол, маня свежими новостями. Помню, многие почтальоны были военными инвалидами без руки или с иными увечьями, для которых не находилось другой физической работы. Но они, приученные к мужеству, каждый день выполняли свою нелёгкую миссию. Вообще инвалиды, это страшное наследие самой ужасной войны – воспоминание из детства 50-х. В отличие от Северной Кореи, где их увозили подальше (а то и уничтожали, что греха таить) после кровопролитной Корейской войны, наши были всё-таки поколением победителей. Вот только жаль, что о безногих и безруких вспоминали большей частью лишь 9 мая… Во многих домах не было лифтов, зачастую они не работали или ломались, и почтальонам с тяжеленными сумками приходилось пешком подниматься на верхний этаж (пока не придумали делать секции ящиков на первых этажах), чтобы доставить корреспонденцию в каждую квартиру. А её ждали. Вспоминаю, что родители выписывали ежедневные «Правду» и «Известия» (это партийная и государственная «обязаловка»), еженедельники «За рубежом» о событиях в мире, «Неделя» (менее политизированное издание, читала мама) и, конечно, журналы: в профессорской семье была в почёте «Наука и жизнь», позднее появился журнал «Химия и жизнь», так как отец был химиком. Но это был отнюдь не отраслевой химический журнал, испещрённый формулами, а очень популярное, во многом новаторское издание с великолепными художниками, публиковавшее фантастику и много интересной информации о тайнах окружающего нас мира. Можно сказать, что это было печатным воплощением крылатой фразы М. В. Ломоносова о том, что «далеко простирает химия руки свои в дела человеческие». Специально для меня выписывали потрясающий детский еженедельник «Весёлые картинки» – советский ответ западным комиксам, истории про Незнайку и его друзей, со множеством стихов, сказок и увлекательных сюжетов. Я собирал их, перечитывал… и хранил. На сегодняшний день у меня на антресолях уникальная коллекция журналов «Весёлые картинки» и «Химия и жизнь». А ещё был журнал «Крокодил» – с него, как и с журнала «За рубежом» (удивительно, но потом в Институте восточных языков я учился с дочкой главного редактора журнала, которая была арабисткой) началось моё посвящение в политику. Тогда там печатались Кукрыниксы, Борис Ефимов и многие выдающиеся карикатуристы. Информация, не только прочитанная, но увиденная художественно, да ещё в гротескной форме, запоминалась навсегда.  

Конечно, в средствах массовой информации было много лжи, а в идеологизированном советском государстве тем более. Вспоминаю карикатуру из «Крокодила» конца 50-х годов: в помойных вёдрах лежат мелко порубленные президент Тайваня генералиссимус Чан Кайши и лидер Южной Кореи Ли Сын Ман, из вёдер свешиваются их никчёмные ордена и сломанные сабли. Мог ли я тогда представить, что буду общаться и трапезничать с сыном Чан Кайши и его внуком (министром иностранных дел Тайваня) и возлагать цветы вместе с Анатолием Собчаком к монументу в его Мавзолее в Тайбэе? Мог ли я вообразить, что окажусь в Сеуле в очень скромном доме, где жил Ли Сын Ман, посвятивший себя не личному обогащению, а служению нации? А были ещё карикатуры на Иосипа Броза Тито из Югославии (где я тоже почтил букетами не только память маршала, но и генерала Врангеля, похороненного в Белграде). Кстати сказать, о белогвардейских генералах, вершивших свой патриотический подвиг и взошедших на свою Голгофу, было столько грязи, выплеснутой в картинки, что до сих пор диву даёшься, как и зачем продолжали воевать уже с покойниками. Но, слава Богу, была семья и другие источники информации, были живы дворянские бабушка и дедушка, от которых узнавалась правда. Уникальность тогдашней России в том, что она существовала как бы в двух параллельных информационных мирах – официальном, придуманном и домашнем, человеческом. Это с детства приучало относиться к любой информации настороженно, получать её из нескольких источников и анализировать, кому это выгодно. «Крокодил» был политизированным продолжением «Весёлых картинок», а ещё журналом, где публиковались анекдоты, фельетоны, басни. Поскольку отец был родом из Одессы – столицы советского юмора – и сам я проводил там у родни все летние месяцы на море, посмеяться у нас в семье любили. За анекдоты уже не сажали, как при Сталине, а смех продлевает жизнь и делает её качественно лучше, воспитывает оптимизм и жизнелюбие.  

А ещё была ежедневная «Вечерняя Москва» – городская сплетница, которую почтальон приносил по вечерам и которую тоже очень ждали. Телесеансы в то время были короткими, каналов раз-два и обчёлся, поэтому читали много книг, а для лёгкости перемежали это газетами. Запомнилась с детства фраза о том, что «журналистика – это история, написанная в спешке», так что серьёзно к второй древнейшей професии никогда не относился. А тем более потом, когда из Института стран Азии и Африки в МГУ наших студентов за неуспеваемость по восточному языку выгоняли на факультет журналистики, что был че6рез улицу Герцена (ныне Большую Никитскую). Знал ли я, что судьба приведёт меня на работу в Главную редакцию информации Центрального телевидения и Всесоюзного радио в Останкино?  

Помню, за завтраком отец в шёлковой пижаме, которую позволял себе только утром (весь день он дома ходил в костюме и галстуке, как и положено было университетскому профессору по традиции еще с императорских времён), знакомил нас с новостями в стране и в мире. Меня особенно интересовало, что творится в мире, потому что внутренние новости были либо партийными, либо колхозно-заводскими в соответствии с идеологией коммунистической партии о нерушимом союзе пролетариата и трудового крестьянства. Спустя годы я думал, может быть, поэтому я стал международником. В мире было столько всего интересного, что пробивалось даже через частокол репортажей о загнивании капиталистического строя. Журнал «Крокодил» способствовал моему быстрому переходу от «Весёлых картинок» к журналу «За рубежом». А ещё была «Литературная газета» – флагман большой литературы, занимавший отдельный особняк, куда приходили серьёзные писатели и где печатали произведения, вошедшие впоследствии в школьные учебники.  

…И вот, когда я беру в руки современное убожество под старым, но ставшим фальшивым брендом «ЛГ», которое снимает одну комнату в городской писательской организации и готово за деньги (! ) напечатать любой бездарный бред, я задумываюсь, в какой момент информационного развития мы свернули не туда. Да, это было смешно и грустно одновременно, когда государство хранило в спецхранах за семью печатями не военные секреты, а журналы «Тайм» и «Ньюсуик», выходившие по всему миру многомиллионными тиражами. А технологические секреты открыто печатало в журнале «Наука и жизнь», который японцы изучали самым внимательным образом, беря оттуда идеи инноваций. Щедрой русской душе было достаточно, что информация не осталась в столе, а увидела свет. Ну, а деньги? Не жили богато и привыкать не будем. Или ксероксы и любая множительная техника регистрировалась компетентными органами (а раньше даже печатные машинки), потому что могла получить распространение нежелательная информация. А тонны лжи про отечественную историю? Кто контролирует прошлое – контролирует будущее.  

Что первично: система зашаталась и начала разваливаться, когда ослабла жёсткая политическая хватка и контроль над информацией? Гласность, свобода… Или развитие информационных технологий привело к потере информационного суверенитета? Паутина стала глобальной в одночасье. Интернет и смартфонизация – два рычага управления сознанием, когда мозги становятся вставными и критическое восприятие информации теряется. А ещё это – методы стадного управления, когда можно проводить выборы и революции, придумывать мифы и заставлять в них верить, изобретать виртуальные денежные единицы, независимые от национальной эмиссии, создавать кумиров буквально из говна через социальные сети. Информация – это зависимость. И неважно, что это – газета к утреннему кофе или мемы, которые тебе присылают друзья «чисто поржать».  

Наверно, образование будущего (да и уже настоящего) сведётся к умению находить, верифицировать и усваивать информацию. Но это всё равно знания, а не навыки, к чему призывает господин Греф, а до него господа Гиммлер и Гитлер, говоря о славянских народах. Это умение взаимодействовать с искусственным интеллектом, не теряя свой собственный. Говорят, весь технический прогресс и все инновации продиктованы ленью, так как любое изобретение сокращает объём физических усилий и времени, затраченных на выполнение работы. Важно, чтоб это на новом витке не стало фактором регресса, как невесомость в космосе, которая приводит к атрофии мыщц и рассасыванию костной ткани. Мы должны познавать, думать и анализировать и притом самостоятельно. У нас должна быть память, оперативная и врождённо историческая. И у нас должна быть система координат «добро – зло», как в известном стихотворении «Что такое хорошо и что такое плохо».  

…Смотрю на фотографии начала 50-х годов и вспоминаю, как же застраивался район Университета. Ещё не всё было заасфальтировано и было много грязи, поверх которой кидали доски. На месте цирка на проспекте Вернадского была большая горка, с которой мы, детвора, катались на лыжах в огромных шароварах, на которые вечно налипал снег, потому что падали мы регулярно, бравируя друг перед другом отчаянной детской смелостью, не изведавшей настоящей боли. И хорошо помню лыжные палки, сделанные из настоящего бамбука (что еще могли тогда поставить в Советский Союз наряду с термосами китайские «братья»? ). Сейчас, в эру синтетических материалов, это такая же экзотика, в которую скоро могут превратиться бумажные книги. Дальше по проспекту Вернадского в сторону Университетского был огромный овраг, куда свозили строительный мусор со стройки университетского комплекса, а зимой на грузовиках – снег. Собственно, не было бы и Университетского проспекта, если бы сначала не завалили ту часть оврага, которая сегодня простирается на территорию Дворца пионеров (уж и не знаю, какое ему сегодня дали название, но для нас он навсегда останется таковым). Овраг с этой стороны (улицы Коперника) засыпали много лет, пока, наконец, не поставили жирную точку с началом строительства Детского музыкального театра, похоронив там последний мусор со стройки и присыпав сверху чернозёмом. Так возник парк, гуляя по которому сегодня, горожане не знают, сколько всего на много этажей вниз погребено под его аллеями. Как не знают они и о захоронении радиоактивных материалов посреди Ленинского проспекта между улицами Крупской и Марии Ульяновой. Когда-то это было достаточно далеко от Калужской заставы (площади Гагарина) где заканчивалась Москва, да и отношение было сиюминутное: зарыли, приказ выполнили и концы в воду. Но долгое время даже при застройке Ленинского проспекта это место оставалось пустырём, который «фонил». После распада Союза рухнула и система ответственности, в районе пустыря был возведён элитный дом, а дорогие квартиры были проданы большей частью гостям столицы, не владеющим этой информацией.  

Я люблю свою малую Родину в районе Университета. В зрительном плане это – последний оазис архитектурной традиции советского монументального классицизма или «сталинского ампира». Здесь расположены знаменитые «Красные Дома», которые сейчас, кажется, прибрал себе Совет Федерации (во всяком случае, на кованых воротах красуются вензеля «СФ»). Юго-Запад строился от периферии к центру. Кварталы 1 и 2 между Ломоносовским и Университетским проспектами, считающиеся центром Юго-Запада, стали сооружать позже «Красных Домов». Через год после начала строительства Домов, в 1953-м, когда они уже понемногу заселялись, началось строительство огромного Дома преподавателей МГУ, достроенного в своей центральной части в 1955-м, – младшего брата московских высоток, во многом похожего на них внутренней планировкой и внешним оформлением. Теперь это мой дом № 14 по Ломоносовскому проспекту. Некоторое – недолгое, но яркое – время Юго-Запад был территорией архитектурного прорыва, смелого, даже дерзкого созидательного мышления. Градостроительное развитие района можно описать как «остывание сложности». Постепенное упрощение, стадии которого мы можем наблюдать по стоящим здесь разным домам, где уже чувствуются шестидесятые с их аскетичными поджарыми формами: никакой лепнины, никаких торжественных арок. А дома, среди которых я вырос, были замыслены и начали строиться на самом излёте «сталинского ампира» – в самой, пожалуй, кульминационной его точке. Они успели воплотить в себе все его характерные черты: медленную пышность, крупную тяжеловесность, подробные украшения («фрукты», как мы их называли, глядя на каменные корзины, отлитые в специальной плитке). Каждый из них – дом-церемония, дом-праздник, дом-собрание цитат из того в мировой архитектуре, что принималось за наиболее значимое. Немного дом-дворец в духе итальянских палаццо. Отличительные черты стиля, напомню: ансамблевая застройка улиц и площадей; синтез архитектуры, скульптуры и живописи; разработка традиций русского классицизма (которому в архитектуре свойственны «симметрично-осевые композиции» и «регулярная система планировки городов»); использование архитектурных ордеров; барельефы с геральдическими композициями и изображениями трудящихся (как раньше античных героев и мифических персонажей); использование мрамора, бронзы, ценных пород дерева и лепнины в оформлении общественных интерьеров. Многое из этого так греет душу в кварталах и домах Юго-Запада по контрасту с расчётливым наращиванием квадратных метров на продажу. Когда «Красные Дома» ещё заселялись, а мой дом достраивался – в 1954 году в советской архитектуре начался коренной переворот: преодоление так называемых «архитектурных излишеств» (а с ним, на самом деле, – радикальное изменение восприятия пространства). В бескомпромиссной хрущёвской манере воинственного дилетантства были подвергнуты резкой критике «недостатки в области строительства и особенно в области архитектуры и архитектурной науки» («недостатки» – читай, избытки и излишества). И 4 ноября 1955 года ЦК КПСС и Совет Министров (эдакий двуглавый партийно-административный орёл) приняли постановление, в котором провозгласили «борьбу с эстетским формализмом за всестороннее понимание архитектуры». Именно эта дата считается официальным концом «сталинского ампира». На смену ему отныне приходит – и длится уже до конца советской власти – «функциональная типовая советская архитектура». «Всестороннее понимание архитектуры» – блестящий нонсенс партократов, учивших крестьян сельскому хозяйству, а планировщиков и строителей их профессии. Вскоре после выхода знаменитого постановления проектировочные и уже начавшиеся строительные работы на Юго-Западе «были подвергнуты критике свыше»: «отвлеченность планировочного узора и господство симметричных композиций, – говорили критики, – привели к противоречию с рельефом местности, к излишним земляным работам, к нарушению удобства жизни трудящихся». Но поздно: наши-то дома уже стояли… Вообще Москва на семи холмах – это сплошное противоречие с рельефом местности.  

Архитектура – это тоже информация. Я искренне сочувствую тем, кто вырос в безликих спальных районах хрущёвских и брежневских панельных домов, стиравших различия между разными городами, в этих бетонных гетто, каменных пчелиных сотах с прямыми линиями. Помните, на этом основан сюжет навязшего в зубах нудным ежегодным повторением рязановского кинематорафического опуса «С лёгким паром». У людей, сформированных в сером градостроительном однообразии, не развивалось воображение, складывалась депрессивная психология. Снимаемая водкой и агрессией. Да ещё этот тополиный пух, как скрытая диверсия для мегаполиса… А мы – дети солнца. И обязаны этим средиземноморскому теплу арочных очертаний наших домов, где в богато обустроенных внутренних дворах даже в традиционные морозы мы играли со сверстниками в «царя горы», кувыркаясь в огромных сугробах и ели самое дешевое мороженое по 7 копеек, когда на улице было минус тридцать и наши детские щёчки смазывали жиром от обморожения (потому что никаких кремов не было), выпуская дошкольников на самостоятельную прогулку и не опасаясь за их судьбу. Этих времён не вернуть, как и детства, как романтики и доверчивости, как отзывчивой, доброй Москвы, которую мы потеряли, как восприятия информации не во имя развлечения, а во имя познания и формирования личности… Во имя силы.