Божья кара

БОЖЬЯ КАРА  

Вот и миновало Крещение с его традиционными крепкими морозами, освящением воды и купанием в прорубях. Многочисленные толпы людей осаждали в эти дни соборы и церкви, наполняли ныне привычные и удобные пластиковые емкости водопроводной или ключевой водичкой, долго стояли у наспех грубо сколоченных прилавков, дожидались таинства превращения её в святую и, осенив себя крестным знаменем, чинно, одухотворенные, шествовали по домам.  

Глядя на этот смиренный людской поток, я, почему-то вспомнил другое Крещение, которое у нас в просторечии называлось более возвышенно – Иордань. Было это на Западной Украине в далеком и грозном 1942 году. Война быстро пронеслась по тем краям и укатила далеко на восток. Я, семилетний мальчуган, волей судеб жил в том селе у дедушки с бабушкой, родители же были в эвакуации.  

Внешне деревня жила обычной привычной жизнью: подавленные, угнетенные и растерянные люди, как и прежде, трудились в колхозе, который, непонятно почему, на польский манер теперь назывался фильварок, выращивали хлеб для фатерлянда и его армии. Оккупанты назначили старосту, нескольких полицаев и только изредка наведывались посмотреть, как они несут службу и верны ли «освободителям». Больше того они проявили некую снисходительность и лояльность, разрешили для личного пропитания пользоваться подсобным хозяйством и даже открыли школу.  

Вопрос, какой ей быть: светской или церковно- приходской, как до революции, решили очень просто, пусть будет и та и другая. Первый урок «Закон божий» вел батюшка, а далее обычные учителя. Вот в такой бурсе я и проходил свои первые университеты. Просуществовала она не долго: ученики разбежались после того, как на наших глазах полицаи зверски порешили какого-то бывшего советского активиста, забежавшего от погони прямо в наш класс.  

Но это потом, а пока чуть-чуть об учебном процессе. В памяти очень четко сохранились только первые уроки, где мы вначале, стоя, читали «Отче наш…», потом заучивали другие молитвы и псалмы. Вел их бородатый верзила неопределенного возраста с громогласным голосом и весьма строгими манерами. Был он явно из пришлых: деревенские его не знали, своих попов у нас извела советская власть.  

Считая, что главное в вере послушание, он на этом стоял твердо, не допускал никакого разброда, ереси и озорства и беспощадно их пресекал. То ли была такая установка властей, то ли родители не пускали: девчонок в школе не было, одни мальчишки, причем, как на подбор сорванцы в самом шаловливом возрасте. Короче, наставнику было чем заняться. За небольшие проступки он просто драл за уши, если побольше – в угол на кукурузные зерна, ну а, за слишком на его взгляд, крамольные – руки на парту и линейкой или розгой по ним.  

Как, уж в натуре заведено природой у пацанов, это вызывало ответную реакцию, поэтому все мы были лопоухими, с синяками, ссадинами и разрисованными смесью слез и соплей лицами. Мучителя ненавидели, но боялись, решались только при разучивании молитв про себя шептать: «боже, покарай попа! ». Разве мог всевышний игнорировать детскую мольбу: нет, он милостивый, и наказал обидчика. Как это произошло, опишу ниже.  

Приближалось Крещение, власти решили, в пику советским праздникам, провести его с большим размахом, с соблюдением былых традиций и ритуалов. Зима в том году была на редкость суровой, снежной и морозной. На одном из прудов очистили приличную площадку от снега, во льду выпилили большую полынью в виде креста, из вырезанных льдин соорудили помост, окрасили его свекольным отваром, водрузили аналой, высокую табуретку – шедевр топорных краснодеревщиков. Рядом воткнули чудом сохранившуюся выцветшую хоругвь: все выглядело довольно нарядно и торжественно.  

В назначенное время, кто добровольно, кто понукаемый полицаями, миряне потянулись к месту молебна. Уже известный священник взошел на ледяной постамент и с особым вдохновением и азартом во всю мощь своего Шаляпинского баса затянул тропарь в честь праздника. Чувствовалось, что это ему нравится, что он испытывает особое наслаждение быть в центре внимания, показывать и проявлять свой молитвенный и пасторский талант, поражать глубиной и таинством пространной и поучительной литургии. Не знаю, наверное, он действительно был не плохим божьим служителем, хорошим знатоком церковных канонов, был религиозным фанатом, образованным человеком и незаурядным мастером своего дела не по нужде, а по призванию. Может он испытал муки гонений, и эта служба стала для него вторым рождением, возможностью отдать должное его беззаветной вере, хотя обозленная натура требовала отмщения, и он находил разрядку на беззащитных отроках, на учениках.  

И он достиг своего: зачарованные величием и сладостью речей ритора, люди стояли тихо и покорно слушали. На глазах старушек и сердобольных женщин появились слезы, мужчины онемели в тяжелых раздумьях, угнетала обстановка безысходности и неопределенности. Все неистово крестились: одни привычно, другие неумело, кто слева направо, кто справа налево, ведь половина жителей православные – половина католики, сказалось соседство с Польшей. Но это никого не смущало, все предались чарам божественных речей с ледяного амвона.  

Толпа разрасталась: задние теснили передних всё ближе и ближе к проруби, и лед стал проседать. Вот уже вода сравнялась с верхом, а когда прихожане начали наполнять свои бесхитростные емкости уже освященной водой, она выступила сверху льда, и постамент оказался в её окружении. Но иерей так увлекся своим красноречием, что не сразу обнаружил потоп, а когда спохватился, уже было поздно, он оказался на маленьком островке, отрезанном от суши.  

Помочь ему никто не мог или не хотел. Тогда у людей ещё не было такого богатства, как резиновые сапоги. На селе в мороз ходили в стеганых ватных чурках, звали их тоже валенками. И хотя они были подшиты кожей, в воду в них не полезешь.  

Поп, видя, что помощи не будет, с отчаянья решился и смело, в чем был, шагнул с постамента. Но перестарался, лед под водой, как полированный, и он растянулся во всю величину своего богатырского роста. Ряса задралась и предательски во всей красе обнажила рваные с цветастыми заплатами исподники, уже упомянутые истоптанные тряпичные валенки, улетевшая далеко митра высветлила незаурядную и позорную плешину на голове, кадило с шипящим ладаном нырнуло в прорубь.  

Величественный, важный и сановитый слуга церкви в мгновение превратился в жалкого её мученика, несчастного страдальца и грешника. Смиренные до селе, прихожане враз разразились мощным хохотом, улюлюканьем и неистовым свистом. Хоть и грех потешаться над страждущим, но им так давно уже было не до смеха, что здесь их прорвало, даже вопреки угнетенной воле. Особо визжали от наслаждения мы, несмышленые пацаны, ведь наши молитвы дошли до бога, и он достойно наказал нашего инквизитора.  

В этот момент мы действительно поверили, что бог существует, помогает, оберегает и защищает нас, даже не щадя своих слуг.