Извозчик

– Куда на этот раз путь держите, ваша милость? – спросил управляющий биржи.  

– В само средоточие искусств, в лоно драмы, – жеманно выразился помещик, а потом, после недолгого молчания, добавил: в театр!  

– А у нас по такому случаю для вас имеется особый экземпляр.  

– В самом деле? – поинтересовался Колесников.  

Управляющий отвел его в небольшое помещение, которое состояло из секций – в каждой обедал извозчик. Колесников нашел это забавным.  

– Тем паче он артист невысокого театра, – начал нахваливать управляющий, – да и дед у него, арлекин еще тот.  

– Вы сказали…  

– Арлекин, вы не ослышались. Дед Трофима уверен, что в их роду течет итальянская кровь, – перебил управляющий.  

Колесников Павел Геннадьевич – так звали помещика – хотел спросить совсем не то, но имея репутацию внимательного и чуткого человека, не стал перебивать.  

– Простите, а кто такой Трофим?  

– Как кто, извозчик! Тот самый особый экземпляр, между прочим.  

– А что за невысокий театр?  

– Иногда мужики собираются в корчме и некоторые из них устраивают небольшое представление, за водку. Так вот, Трофим… – управляющий прервался. – Почему мы остановились?  

Колесников внимательно наблюдал за извозчиком, что с большим аппетитом набивал рот едой: кусал хлеб и черпал какой-то отвар из чашки. Помещик положил свою руку на плечо управляющему и заключил: годится!  

– Как, что, погодите, постойте, что значит годится? А как же Трофим?  

– Бог с ним, с Трофимом! Вы что не видите? Вот, лучший экземпляр!  

– Воля, конечно, ваша, но, как вы это поняли?  

– Вразумите же! Мой отец говорил: если кучер ест мало и без аппетита – добра не жди; увидит он по дороге зверька, отвлечется на него от вдруг вскруженной от голода головы и баста! Да и кто его знает, побежит вдогонку, а его потом ищи.  

Управляющий молчал. Неизвестно, то ли его убедила мудрость отца Колесникова, то ли дело было в ступоре управляющего. Что бы это ни было, эффект оказался настолько сильным, что управляющий забыл сказать помещику очень важную деталь относительно извозчика.  

Павел Геннадьевич осмотрел повозку Якима и, удовлетворенный этим, обмолвился с ним парочкой слов.  

– Сегодня ты мой кучер, Яким, – заявил Колесников.  

– Прошу простить, ваша милость, но я простой извозчик, никакой не кучер.  

– Нет нет нет, сегодня ты самый что ни на есть кучер! Ты слышал что-нибудь про театр?  

– Как не слышать, конечно, у нас Трофим каждый четверг театр устраивает, – отвечал Яким, при этом, не отводя глаз от Колесникова.  

– Так вот, представь, что ты артист, как Трофим. Это проще пареной репы, если вдруг кто спросит, просто отвечай: я кучер Павла Геннадьевича Колесникова.  

– Но ведь это обман.  

– Да брось, театр это искусство! – воскликнул Колесников и дал извозчику целковый.  

– Куда едем то? – сдался Яким.  

Павел Геннадьевич улыбнулся и ответил: ну, запоминай…  

Через некоторое время, после того, как Колесникову надоело рассматривать окрестности, саму повозку и Якима, он начал беседу. Впрочем, беседой это назовет только самый наглый плут.  

Павел Геннадьевич Колесников, будучи помещиком, никогда не брезговал в общении с человеком любого рода: с кухарками он мог делиться своими переживаниями, с рабочими крестьянами – сыграть в штос. И у него все же имелся свой кучер, однако работать ему приходилось донельзя редко.  

Тому виной являлся образ Павла Геннадьевича, ведь он сам своего рода артист. Если бы хоть одна душа – из его сорока семи – узнала, что таится на сердце у их дорогого помещика, они бы ему посочувствовали. Ведь Колесников это вжившийся в роль артист.  

Он не был богат, но и не был беден, не был жаден, но и не смотрел в сторону сбережений. Павел Геннадьевич жил одним днем, одевался так, чтобы в глазах других людей быть богаче и важнее чем является на самом деле. И это не от того, что он стыдился своей сути, не потому, что хотел выглядеть выше других. Такова его роль, вот и вся недолга.  

В себе он чрезвычайно строго выдрессировал такие черты как внимание, наблюдательность, чуткость и вежливость. Тот, кто никогда не видел аристократа, со всей уверенностью бы сказал: вот же он! Слабость и порок Колесникова крутились вокруг его страха, а тот в свою очередь, крутился вокруг них. Если в жизни помещика происходило что-то из ряда вон выходящее – он терял контроль, страдала и его наблюдательность, он сразу становился слеп к деталям; а иногда, мог сказать то, чего бы никогда не сказал в обычном состоянии духа.  

– Ты не против, если я поведаю тебе о своем недавнем везении? – спросил помещик, но ответа не последовало. – Молчание знак согласия.  

– Если честно, я не театрал. Все свое внимание я уделяю другому представлению, более живому и настоящему. Понимаешь о чем я? О жизни. Каждый человек по-своему интересен, особенно если получится его разговорить. Я ловлю каждую мелочь, будь то ворсинка на фраке или осанка, собираю эти образы в группы, а потом размышляю, сравниваю.  

Яким не реагировал, они проезжали по короткому мостику, под копытами лошади раздалось потрескивание досок.  

На голове у извозчика покоился поношенный гречневик, скрывавший лысину владельца. Волосы росли у Якима лишь по бокам, помещик усмехнулся, разгадав маленькую загадку мужичка. Плотно намотанный кушак, поддевка и бритое лицо, вот каким был кучер Колесникова тот день.  

– Таким манером я заполучил расположение многих дворян. И сегодня они соберутся в компании на бельэтаже, в театре, начнут свои аристократические разговорчики, любезности, а потом явлюсь я. Учтиво поприветствую их, спрошу как дела, обходя каждого, как бы мимоходом, вскользь. Затем я встану так, чтобы мой абрис, на фоне фонарей, был виден всем и достану свое сокровище.  

– Да, как ты уже понял, это и есть предмет моего везения. Театральный бинокль. Но не простой, архаичный, во всех хороших смыслах слова. Внушительного вида, словно сам Петр I некогда обладал им. Он был поношен в тех местах, треснут там, где это было нужно, для столь грандиозного эффекта богатой вещицы. Впрочем, к чему толки, сейчас я покажу тебе!  

Колесников долго искал бинокль, вытащил все вещи, что лежали в сумке, а затем прощупал каждый предмет, на всякий случай. Но ничего не нашел. Держась за борта повозки, он перевел взгляд из стороны в сторону. То самое из ряда вон выходящее настигло его. Последовало бессвязное бормотание, понимание произошедшего и накатывающая тревога.  

Они ехали так еще несколько верст, после чего Колесников вскричал: разворачивай!  

– Ох, Яким, Яким, это трагедия. Главный предмет сегодняшней пьесы утерян, сценарий разрушен, я не знаю как мне себя вести с ними. А ведь я, ведь я заранее придумал, что сказать, как ответить на их разного рода вопросы, но теперь…  

С десять минут они ехали в полной тишине.  

– У меня теперь нет вообще никакого бинокля. Я не могу приехать туда ни с чем, это разрушит все над чем я трудился все это время. – Павел Геннадьевич сидел, обняв колени руками, а иногда брался за голову и вздыхал. Теперь, его черный фрак, отороченный по краям красной стоячей тесьмой, – начиная с рукавов и заканчивая фалдой, – смотрелся не так, как прежде. Кто бы мог подумать, что вид Павла Геннадьевича столь многим был обязан его образу и манере поведения.  

— Ну почему именно сейчас, в такой день?! — скулил Колесников и глядел на Якима. С лица извозчика стекла слеза, это до глубины души тронуло помещика.  

Вот значит, какой ты, — подумал Колесников. — Добросердечный, честный, способный понять чужую боль, словно сам ее пережил.  

Помещик вспомнил то, что заметил ещё в самом начале пути. Снаружи, на бортах повозки красовались резные фигурки животных. Собаки и лошади. Забавный извозчик, — размышлял помещик, — у него тоже есть дело, которому он отдает всего себя.  

— Не видать мне пьесы, не насладиться главным представлением на бельэтаже. А я уже представил их лица, любопытство, которое бы я медленно удовлетворил сладкой легендой. Но не судьба, слышишь Яким, не судьба простому помещику воссиять. Не в этот раз. — Окончательно выговорившись, Колесников вздохнул, но тут же вздрогнул.  

Яким, тихо выругавшись, ударил кулаком по облучку. Колесников поднял на него глаза и сказал, чтобы тот сильно не переживал.  

— Так мне и надо, Яким, сам виноват. Я не тот, кем притворяюсь, кого играю. Судьбу не обманешь.  

Вдруг, где-то позади них послышался топок копыт; другая повозка сравнялась с ними, и Павел Геннадьевич узнал своего знакомого.  

— Павел Геннадьевич! — радостно поприветствовал его мужчина, судя по одежде, тоже помещик.  

— Федор Михайлович? Добрый день, что вас привело сюда? — спросил Колесников.  

Федор Михайлович рассмеялся, оценив шутку Колесникова, которая ею не являлось. Выяснилось, что повозка Павла Геннадьевича не повернула назад, а все еще направлялась в город И.  

Колесников улыбнулся своего другу, а после, шепнул на ухо Якиму, чтоб он поддал ходу. Тот обернулся, попросил повторить, не отводя глаз от помещика, и повиновался.  

— Почему ты не повернул назад? — возмутился Колесников, громко шепча Якиму, чтобы их не услышали.  

— К чему же назад, ваша милость? Мне было заплачено, вот я и везу вас в город И.  

— Так это из-за денег? Тьфу ты! — Павел Геннадьевич начал рыться в кармане.  

Яким непонимающе смотрел на него.  

— Зачем вам обратно-то? — вдруг спросил Яким.  

Это повергло Колесникова в ступор. Он почувствовал себя оскорбленным, что его не слушали, когда он говорил от чистого сердца, когда исповедовался. Но гнев отступил, стоило Якиму ответить, почему так вышло.  

— Я глух, ваша милость.  

— Как это, глух? Ты верно шутишь? Ха-ха, вот пройдоха! Хорош артист!  

Яким оказался в самом деле глухим, а говорить он мог лишь когда смотрел на собеседника, читая по губам. Это именно та деталь, о которой управляющий забыл поведать Колесникову.  

— Тогда зачем же ты плакал о моем горе, зачем с чувством ударил кулаком по облучку, не соглашаясь со злой судьбой?  

— А, это. Это мне в глаз песок попал, зараза. Да и потом, я увидел рядом с собой большого жука и как шмяк его! Никогда не любил крупных насекомых.  

Колесникова это признание оглушило словно гром. Он еще некоторое время сидел и не мог ничего сказать, как воды в рот набрал. Яким постоянно поворачивался, в случае, если Павел Геннадьевич решит заговорить. Колесников игнорировал Федора Михайловичу, который вновь догнал их повозку. То самое, из ряда вон выходящее, снова взяло верх.  

Но на этот раз молчание помещика длилось недолго, он резко встал, оглянулся; улыбнулся Федору Михайловичу и сказал Якиму: Яким, едем в город!  

— Ну да, мы туда и направляемся, вот, уже подъезжаем, — ответил извозчик.  

Так эта история и закончилась. Стоит только упомянуть, что именно решил для себя Павел Геннадьевич. Он намеривался в этот вечер побыть собой, ведь каким бы он доселе не казался — это была игра; а он устал, устал от игры.  

И к тому же, чуть позже, когда Колесников прощался с Якимом, тот передал помещику бинокль. Извозчик сказал, что получил его от управляющего. По указанию которого, Павел Геннадьевич должен был получить своё сокровище лишь в конце пути.  

Эту загадку, Колесников, в дальнейшем так и не разгадал. Управляющего, по прибытию помещика домой, на бирже не оказалось. Даже больше, никто из тамошних извозчиков слышать не слышал про такого. Никто, кроме Якима.  

А в театре все прошло хорошо, Колесников Павел Геннадьевич, сам того не ведая, смог поразить общество дворян, перед которыми он вечно играл спектакль. Сам бинокль, в тот вечер, он так и не достал.