Франсуа

Тяжело быть очаровательным каждый день и каждую минуту, зная, что все эти ответные взгляды и улыбки – орудия змей. Тяжело выносить глухоту костюма, отличающего принадлежность к великому королевскому дому и точно знать, что этот наряд – единственное, что позволяет тебе быть подле трона.  

А что самое худшее – об этом знаешь не только ты, но и матушка, и твой старший брат – король, и еще один брат, и сестра, и каждый присутствующий в душной зале, каждый, кто не лишен слуха и зрения, каждый, кто еще сохранил способность думать, или же притворяться думающим. Притворствовать перед ним, заискивать, невыгодно, но особенно дальновидные дома всё-таки не оставляют и его своей милостью, хотя шансов, что он займёт престол ничтожно мало. в семье его существование и вовсе на уровне пренебрежения…  

Карл – старший брат, болезненный и достаточно слабый, но подозрительный, насмешливый и грубоватый в манерах, имеющий одно лишь достоинство – корону. Он король. Король по старшинству и матушка скрипит зубами, раздражаясь на это обстоятельство, ведь Карла она недолюбливает, что, к слову, взаимно, но терпит, улыбается ему сквозь желтоватые зубы и держит себя как его опора… но на деле давно думает, как бы передать трон своему любимому сыну, второму плоду от её неверного и насквозь пропитанного ложью и уже умершего брака – Генриху. Незабвенному Анжу, милому…Анжу.  

И хочется проклинать в минуту наблюдения за нежностью Екатерины к своему сыночку, к своему Генриху, к своей гордости, проклинать, зная, что ты её третий сын…  

–Франсуа…- это пренебрежение сквозит в каждом её взгляде и в каждом её движении, хочется отомстить, сделать ей больно, как можно больнее за…  

Франсуа даже не может понять, за что он так ненавидит свою мать. За то, что он третий сын? За то, что она любит больше своего второго сына – Анжу? За то, что Франсуа не младший в семье, но младший ребенок Екатерины – девочка, Маргарита, которая находится на привилегированном положении?  

И только он, Франсуа, словно бы лишний!  

И что хуже, двор и придворные дамы и мужчины знают об этом. Каждый дворянин шепчется за спиной Франсуа, кто-то притворно жалеет его и от этого тошно, кто-то жалеет его по-настоящему и от этого ещё хуже.  

Кто-то просто придумывает про него дурные слухи, выставляя дураком, который влюблен в собственную сестру Маргариту. А между тем, ничего из этого неправда. Карл безумен. Но не дурак. Генрих жаден, но не дурак тоже, а Франсуа распутен, но всё же умен. Такова черта их дома. Ум и какой-то порок. Безумие, жадность, распутство, властолюбие…но не глупость! Никогда глупость! Это не их черта.  

Их черта – идти по головам, их черта – топить в крови тех, с кем не удаётся договориться. Вот только Екатерина, относящаяся к нему с пренебрежением, почитающая лишь своего Анжу, сам Анжу, называющий младшего брата «обезьянкой» – как-то забыли об этом, словно бы вычеркнули Франсуа из своих памятных листов, забыли, что он – часть их семьи.  

Непонятно, помнит ли Карл об их родстве? Он иногда подолгу останавливает на нем свой взгляд, словно пытаясь прочесть на его лице какой-то ответ, мучается, терзается, но не решается всё же спросить напрямую. Он насторожен к Франсуа, но не испытает к нему такой ненависти, как к Анжу, которого так любит Екатерина…  

Маргарита точно помнит. Она не глупа, но её ум еще не позволяет ей раскрыться так рано и в таком юном возрасте. Маргарита приходит к нему, они играют в какую-нибудь популярную поэтическую игру, или же читают друг другу Евангелие вслух.  

Но Маргарита скоро должна выйти замуж. Она сама еще не знает наверняка, лишь догадывается о том, что это ее единственный путь, как принцессы, но Франсуа не глуп – он имеет глаза и уши по замку, даже стены Лувра пропитаны слухами, которые он уже научился считывать. Франсуа знает наверняка – судьба Маргариты решена, над нею висит брак с Генрихом Наваррским.  

–После которого она, быть может, уедет в Наварру, – сам с собой размышляет Франсуа, зная. Что более ему не с кем поделиться своими мыслями. – И я…  

Рассвет проникает внутрь спальни, освещая покои принца, бархатную расшивку подушечек и штор.  

–Останусь один, – выдыхает в рассветную пустоту Франсуа. – Один с любимой семьёй.  

Что странно, он действительно любил их всех. И мать, утонувшую в Анжу и интригах, и самого Анжу – жадного до золота и вина, и Карла, безумного, но, кажется, самого ясно мыслящего и здравого в этом гнезде, и Маргариту, которая только начинала понимать, в какой переплет угодила, и что ей предстоит жить в аду на земле. Что совсем нестранно – он ненавидел их всех с одинаковой силой. И Екатерину, завравшуюся, затерявшуюся в своей паутине, и Генриха, который только и обладал одним навыком подхалимства и Карла, что жаждал крови и восхвалял бойню…  

И Маргариту, которая смотрела на мир так наивно и так пошло, что хотелось лишь смеяться и открыть ей правду:  

–Ты в аду, сестрица.  

Франсуа ненавидел и проклинал всех также яростно, как и любил. Он не знал, что его жизнь вся пройдёт через эту полосу ненависти и ярости, что он умрет в раннем возрасте – в двадцать девять лет (Карл в двадцать три, Генрих – в тридцать семь), но последние годы его будут омрачены провалом за провалом.  

И то, что окончательно подкосит его – письмо матери после поражения в битве, поражения, на которое сознательно отправили Франсуа. Поражение без права на победу. И в этом письме будет лишь пара строк: ««лучше… тебе было умереть в юности…»  

И это подорвет его здоровье, он вернется в Париж и будет вынужден находиться рядом с Анжу, который к тому времени примерит уже свою королевскую корону.  

Но всего это Франсуа не знает, и сейчас, стоят в зеркалах Лувра, не таких масштабных, как зеркала прошлого, он ожидает прибытия послов из Наварры к королю. Франсуа даже не удостоили чести произнести речь перед послами, но он точно знает, что готов будет сражаться за свою власть, за свое право быть хоть кем-то в этой семье, пойдёт против собственного брата…и другого брата. И предаст мужа сестры. Он будет лгать, и он уже предвидит это.  

Франсуа знает то, что он – плод чужой интриги и чужого решения, что его жизнь – череда разрешенных шагов, и он готов идти дальше, топить в крови, выйти из повиновения чужой жестокости и сам вершить свою судьбу. это он знает наверняка.  

Но солнечный свет, проникающий в витражные стекла, отбрасывающий блики по стенам, отражающийся в каменьях у дам, в их серьгах и кольцах, в их декорированных вырезах платья, бегает по стенам…и зовет, зовет, зовёт.  

Франсуа нет еще и восемнадцати и он не лишен романтического чувства. Ему хочется поймать солнечный блик и рука так и чешется, он с трудом перебарывает себя, едва заметно улыбаясь, и понимая, что Карл хмуро кивнул ему на его улыбку – наверное, и он думает о том же?  

Солнечный зайчик касается Франсуа, пробегает по его руке и растворяется навсегда.