Тишина

Эва толкнула дверь с такой силой, как будто бы дверь эта нанесла ей личное оскорбление одним своим наличием. Между тем, дверь не была виновата в том, что её установили в галерее замка между Малым Залом Совета и лестницами, что вели уже в разные стороны. Эта дверь вообще часто становилась объектом воздействия грубости и хамства со стороны обитателей замка, наверное, в этом участь всех дверей, что скрывают за собою коридоры и комнаты министров, магистров, королей и советников.  

–Ненавижу…- прошипела Эва, ни к кому не обращаясь, и, разумеется, ответа не последовала. Ненавидишь? Пожалуйста. Если тебя никто не слышит, или ты не видишь, что тебя явно подслушивают, можешь делать что угодно.  

Особенно, если на совещании Малого Совета, которое закончилось меньше пяти минут назад один из не самых умных, но довольно влиятельных министров совершил довольно беспощадный манёвр в твою сторону, припомнив дела минувших уже дней. Впрочем, перед Его Величеством королём Габриелем она оправдалась давно, но вот репутация, репутация, дурная ты трактирная девка!  

А репутация Эвы хромала на обе ноги едва ли не всю жизнь. Судьба заводила её в самые жестокие рамки, позволяла себе вольности и, теперь оказавшись в числе Совета, да и на хорошем счету перед короной, Эва точно знала, что ей все равно не отмыться от всего, что давно залило ей душу. Даже с поддержкой короля. Король ведь не всемогущ.  

Эва уже не шла, а почти летела по коридору. Она торопилась сорвать с себя непривычное тяжёлое платье, что мешало ей вздохнуть полной грудью и сменить его на более удобный наряд, а перед этим, конечно, смыть усталость и раздражение от всего тёплой водою, обтереться розовой водою… и, может быть, тогда она сможет поверить в счастье? Хоть ненадолго.  

–Эва! – советница замерла, словно налетела бы на невидимую стену и едва-едва сдержала рвущийся с губ стон.  

Нет, Франсуа – министра финансов в землях Авьерры Эва почти что могла считать другом, но сейчас ей не хотелось видеть даже его.  

У Франсуа была несчастная и тяжелая судьба. Как и Эва, он тоже поднимался до своего места из низов. Более того, они были примерно ровесниками, советница была старше его на полгода. Разница же состояла в том, что Франсуа пробивался за счёт своих многочисленных талантов, он мог проворачивать дела по-настоящему потрясающие: благодаря ловкости его и оборотистости, капиталы могли разрушаться и создаваться, словно бы по воле магического вмешательства. Никто не представлял, как это ему удаётся, но Франсуа уверенно чувствовал себя в торговых землях Яра, что легли чуть восточнее Авьерры. Но путь привел его сюда…  

У Эвы сложились с ним очень теплые, насколько это было возможно, доверительные отношения с министром финансов. Она прикрывала кое-какие его мелкие просчеты, и даже защищала от нападок совета. Сама же Эва не знала, что ее больше привлекает в нем: ум или его какая-то магнетическая, лукавая красота. У Франсуа были очень запоминающийся взгляд – пронзительно темно-синие глаза, очаровательная вечная полуулыбка (которая скрывала маленький шрам уголке губ), острые скулы и темные волосы по плечи… он был любимцем женской части двора, но, в каких романах и приключениях его не подозревали – он обходился без скандалов.  

Злые языки же полагали, что у Франсуа и Эвы тоже есть какая-то тайная линия, может быть увлечение, но ни один ничего подобного не демонстрировал, и подкрепить подозрения было откровенно нечем. Франсуа очень ценил Эву за ум, жестокое чувство юмора и умение мыслить нестандартно – эти вещи были понятны ему и близки. Что до внешности советницы – до ее невысокого роста, темно-каштановых волос, неухоженных по образцу придворных дам, больших тёмных глаз, не самых тонких, но очень запоминающихся черт… его не влекло. Франсуа находил советницу интересной, но ставил разум выше и по этой причине не позволял себе даже предполагать какое-то сближение.  

–Не сейчас! – Эва обернулась, Франсуа, ну, конечно же, это был он, уже спешил к ней по коридору.  

–Я понимаю, что ты не хочешь никого видеть, – министр финансов ни разу не смутился ее откровенной недружелюбности. Привык.  

–Но?.. – Эва вздохнула. Она уже понимала, что если Франсуа бросился за нею, если не ушел, несмотря на то, что ясно видел все ее состояние, дело и впрямь серьезное.  

–Но есть безотлагательное дело, – он подтвердил ее догадку, приблизился. – Мои люди…  

Эва усмехнулась – его люди, надо же!  

–То есть, мои друзья, – Франсуа и сам сообразил, что погорячился, – мои друзья, да… доставили мне это письмо перед совещанием.  

Эва безразлично взглянула на желтоватый прямоугольник в руках министра. Письма она не любила, и то, что связывалось с ними неизменно – тоже. Ей по нутру были больше открытые споры, а не тайные игры в переписках, не подлоги и бумаги. Но она взяла из пальцев министра прямоугольник и развернула его, вчитываясь в полумраке коридора (дальний факел на стене почти погас), в нервно выведенные строки:  

«Я спешу сообщить вам, что в вашем окружении есть опасный враг. Вы напрасно приблизили к себе эту ведьму…Эву. Да,, простите, я не имею права говорить так с вами, но молчать нет сил. Эта женщина – убийца, предательница, отравительница! Она не имеет права ходить по земле. У меня есть все доказательства. Я могу предоставить их вам, но я опасаюсь за свою жизнь, боюсь ее мести. С моим человеком передайте ваш ответ»  

Франсуа внимательно следил за лицом Эвы, но ничего не дернулось в нем. Прочитав, она также безразлично пожала плечами и вернула желтоватый прямоугольник министру.  

–Ничего не скажешь? – не удержался он.  

–Ничего, – подтвердила Эва.  

–Мои друзья перехватили это письмо в почте, что была отправлена в Совет, – Франсуа понизил голос. – Оно лежало в пачке донесений, которые мы должны были разбирать на этом заседании. Знаешь, к кому оно было адресовано? К Рудольфу.  

Эва выругалась, очень тихо, но это было уже хоть что-то, что сменило это напускное равнодушие.  

–Так что? – Франсуа испытующе глянул на советницу. Он знал, конечно, что у Эвы не все дома, но ожидал хоть какой-то другой реакции. Она должна была удивиться, испугаться, поблагодарить его, а не прошипеть только еле слышное ругательство. Не по плану!  

–Мало ли что передают в совет, – Эва овладела собою. – Плевать!  

–Это должно было дойти до Рудольфа! – Франсуа упорствовал.  

–Ну и что? – Эва глянула на него, и ничего не отразилось в ее глазах, кроме усталости и плохо скрытого раздражения, – Франсуа, все знают, что я и наш великий военачальник Рудольф никогда не ладили и вряд ли поладим. Наши споры часто становятся известны слугам замка, а оттуда уже стекаются по улицам, словно в стоковую канаву. Чему удивляться, что кто-то захотел воспользоваться ситуацией?  

–Но…  

–«Но», – передразнила Эва, – нельзя оставаться хорошей для всех. Я знаю, что обо мне говорят на улицах города, поверь, я еще не глуха!  

–Ладно, – Франсуа слегка смутился, – но могут быть какие-то…  

–Доказательства? – угадала Эва и дернула плечом, – не знаю. Что она предъявит?  

–Она? – Франсуа был внимателен. Это качество помогало ему пробиваться в жизни. Он пробежал взглядом письмо, но так и не нашел упоминание мужского или женского рода. Тот, кто написал это письмо представлялся обезличенно, так как же Эва узнала, что это «она»?  

Эва застыла. Ее глаза метнулись по лицу Франсуа. Она сообразила, что погорячилась, что выдала себя. Немой вопрос уже виднелся в глазах министра, и тогда советница попыталась выкрутиться:  

–Она…он, да какая разница? Мне показалось, что писала женщина. Я не права?  

–Нет, тут нельзя понять, – Франсуа хмыкнул, протянул письмо Эве, – может быть – возьмешь?  

–Не возьму! – Эва для верности даже сунула руки в складки платья, – сам храни этот мусор! И вообще…я спешу!  

–Эва! – Франсуа попытался ее остановить, но Эва уже развернулась и бросилась опрометью по полутемному коридору на выход, к лестницам, где уже было куда более оживленно и не было возможности поговорить.  

Франсуа спрятал письмо в карман, решив, что вернется еще раз к этому вопросу, хотя и сомневался, что достигнет хоть какого-то результата, если Эва не ответила сразу, она уже, вернее всего, не ответит.  

Эва же, напугав резким своим появлением присутствующих дам и вертлявых слуг, ни на кого не глядя, не отвечая никому (не было особенно много и охотников до беседы с нею – только дежурные, привычные фразы о добром дне и пожелании здоровья), бросилась к самой крайней лестнице и взбежала наверх, где, миновав два коридора почти бегом, оказалась, наконец, у своей комнаты. Она вошла, оглянувшись на проходившего мимо стражника, и плотно заперла за собою дверь, после чего тяжело привалилась к ней и попыталась унять нервную дрожь.  

Только робкий голос служанки – тоненькой юной девочки Лимы, отрезвил ее полностью и заставил вернуться в реальность из омута тяжелых и гнетущих мыслей. Лима, услышав появление Эвы, выскочила из своей каморки, примыкавшей к комнате госпожи, и замерла в полумраке, ожидая распоряжений, которых не последовало.  

Несколько мгновений Лима наблюдала с удивлением юности и неопытности, как прожженная всеми видами лжи советница стоит у дверей, словно бы обессилев от всего мира. Не зная, что уже и думать, ведь без приказа думать Лима не умела, служанка решила нарушить все-таки покой Эвы и осторожно позвала:  

–Госпожа?  

Эва круто обернулась на голос, и Лиме показалось, что в полумраке глаза советницы блеснули красноватым огоньком, но все это было лишь игрою воображения, не более.  

–Все в порядке, – успокоила Эва глухим голосом и отошла от дверей.  

Свечей в комнате советницы было мало – она не любила яркого света, находила его болезненным. Даже когда она работала за длинным столом из черного лакированного дерева, свечей не прибавлялось.  

Комнаты Эвы были обставлены роскошно и с некоторым шиком, но в каждой вещи: будь то Черная Книга Судеб в жесткой обложке, оставленная на нежном шелковом покрывале, или брошенный темный плащ с капюшоном на смятое покрывало кресла, какие-то милые сердцу пустяки вроде серебряной чернильницы в виде черепа – везде оставался отпечаток души владелицы. В каждом предмете сквозила тень ее силы и неприкаянности.  

Она прошла сквозь нищету, но быстро свыклась с новым своим обитанием, приняла его с должным равнодушием. Презрение сопровождало ее путь до прибытия ко двору и возвышения в нем и осталось тенью после. У нее не было чувства, что она находится на своём месте, напротив, иногда замок Авьерры становился ей удушливой клеткой, тюрьмой. Но здесь, по крайней мере, Эву ценил прошлый король Абигор и она перешла после его смерти в преданность его сыну – Габриэлю.  

Эва знала, что вся Авьерра еще со времен деда Габриэля пребывает в нищете и нищете ужасной, она сама прошла через голод и совершала ужасные поступки, чтобы выжить, но, прибыв ко двору, дав клятву верности Абигору, Эва как-то смогла это отпустить. Она решила, что если народ смотрел на нее с презрением там, в жизни за стенами замка, то и она сама тоже будет так смотреть.  

Нельзя было сказать, что Эва была верной слугой. Выживание, гонка за едой и крышей над головой очерствили ее сердце так, что ей было, в сущности, почти плевать, кому служить и как. Отсутствие в жизни главного – идеи, сделало ее уязвимой настолько, что она стала холодна. Вопросы жизни и смерти больше не волновали ее. Ничего не волновало ее, она не понимала цели своего существования и потому не пыталась даже вникнуть в то, что царило сейчас за стенами Авьерры и не касалось ее напрямую сиюминутно.  

Услышав же от Франсуа о записке, она поняла, разумеется, для чего это было отправлено. Записка, попавшая в почту к Рудольфу в Совет, как и все документы, попавшие к советнику, должны были быть проверены. То есть, записка, порочащая Эву, должна была запустить расследование о ней. Не то, чтобы в замке короля Габриэля не знали, что Эва не самый светлый ангел, нет. но одно дело, когда о деяниях не знает народ, а другое, когда уже из народа приходит открытое возмущение.  

Следствие должно было начаться. Эва не сомневалась, что вмешательство Франсуа только оттянуло этот процесс. Но было ли советнице страшно? Нет. Она была готова умереть. Хотя, в том, что ей предстояло бы умереть, она сомневалась. Эва присягала еще отцу Габриэля, куда более жесткому человеку. Его же сын был милосерднее и всегда стремился не доводить до казни. Ее ждала бы ссылка…может быть, временная.  

Может быть, ее бы просто убрали от замка на время, пока Габриэль не позатыкает рты. Ну, если сможет, конечно.  

Словом, Эва утратила уже давно чувство опасности и была бы рада ощутить его хоть немного, но нет, тщетно. Она не сомневалась в том, что происшествие – пустяк. Другой вопрос занимал ее сейчас больше – что делать с Рудольфом? Он решительно не выносит ее!  

–Госпожа? – Лима снова позвала ее, видимо, не убедившись в том, что все в порядке.  

–Да, – Эва кивнула ей, попыталась улыбнуться, угадывая, впервые, что, наверняка пугает эту славную девочку до жути. Если подумать, вряд ли Лима хотела бы попасть в услужение именно к ней, хотя и требовала Эва мало.  

–Помоги мне переодеться, – попросила советница, протягивая к ней руки, чтобы Лима развязала рукава и освободила ее от этого жесткого, невыносимого платья, – и ванную…  

Лима была послушной и юркой. Она опрометью бросилась выполнять поручения своей странной госпожи.  

Если честно, Лима никак не могла разобраться в своих чувствах по отношению к Эве. С одной стороны – советница пугала ее до жути, когда врывалась в комнаты, взбешенная мелкими неудачами, или замирала вот так, у дверей, разом обессилев. Она пугала служанку своим странным взглядом, в котором было очень…холодно. Словно что-то, что горело в ее сердце, было запрятано в коконе, и только взгляд иногда выдавал какую-то затаенную страсть. И это пугало тоже! Не говоря уже обо всех слухах, которые Лима слышала о ней в городе, когда была еще ребенком и в замке, когда уже была принята ко двору.  

Говорили, что Эва была на войне, пытала людей, была убийцей по найму и трактирной девкой. Лима, конечно, понимала, что совмещать все это и успевать подниматься к королю, было невозможно, и явно где-то была ложь…  

Но слухи множились. Говорили, что Эва была любовницей короля, но когда он решил от нее избавиться, отравила Абигора, и возвела на престол его сына – Габриэля, этим объясняли то, что по поводу Эвы никогда не было поднято ни одного судебного дела и не было произведено ни одного расследования – Габриэль явно ее боится!  

Говорили вообще о многом. Лиму трясло, когда она узнала, что ее назначили в служанки ей. Она не сомневалась, что советница – исчадие Тёмного Бога Маола сведет ее в могилу в угоду своим деяниям…  

Но этого не произошло. Более того, родилась вторая сторона чувств Лимы к Эве. Это была странная жалость, смешанная с сочувствием и благодарностью.  

Эва никогда не нагружала Лиму сверх меры. Она не придиралась к не самым вычищенным подсвечникам и кубкам – ей было плевать, не цеплялась к тому, что ее наряды как-то не так уложены или смяты – опять же, плевать. Эва сама одевалась, расчесывалась, приводила себя в порядок…  

В редкий раз она просила Лиму помочь ей. В основном же служанка только готовила ванну да бегала (опять же – редко), на кухню за вином и ужином для Эвы, если та не желала спускаться в общую обеденную залу.  

Да и обращаясь к ней, Эва скорее просила… тон ее был тихий, словно бы извиняющийся.  

Обжившись подле своей госпожи, Лима поняла, что сочувствует ей. Эва была явно одинока. К ней приходили редко и то – по делу. Без дела, но все же нечасто заглядывал Франсуа, но в основном – Эва, одинокая, бесприютная, словно бы ненужная и безжизненная, оставалась в комнате и корпела над какими-то бумагами в полумраке.  

И вот тогда Лима испытывала острое сочувствие к этой женщине. Ей казалось, что никакой ужасный слух не оправдывает, даже если он правдив, такого жуткого существования. Ее не любили при дворе женщины, и это было взаимно, некоторые советники заискивали перед ней, но было видно даже служанке, что при случае, ее уберут с пути и будут рады. Король же был слабохарактерным, мягким человеком и Эва была нужна ему…так говорил его отец. Ценности же в ней он сам не видел.  

Если сравнивать состояние Эвы с чем-либо, то, вернее всего, это было как сон с отрытыми глазами. Она действовала, шевелилась, ругалась, спорила, отстаивала что-то, раздражалась, ела и пила, но при этом оставалась как бы неживой, спящей ко всему.  

Лима наполнила ванную и подошла к госпоже, чтобы помочь ей высвободиться из-под тугого платья. Ее пальцы – длинные и ловкие привычно расшнуровывали длинные ряды плетений, высвобождая кусочек за кусочком.  

Наконец, тяжелая ткань самого платья оказалась в руках Лимы и та, поспешно уложив ее в сторону, принялась распутывать рукава платья, которые надевались отдельно. От рукав Эве, видимо, было хуже и неудобнее всего, но она ни взглядом, ни словом не укорила Лиму за нерасторопность и только терпеливо ждала, когда ее тонкие руки окажутся свободными.  

Лима отложила рукава к платью и спросила:  

–Какой наряд вам подготовить к выходу из ванной, госпожа?  

Эва взглянула на нее и Лима поняла, что Эве плевать. Во взгляде советницы ясно читалось, что она даже вспомнить не может, что у нее есть и это было правдой. Платья обновлялись часто, и Эва не могла, а главное, не имела душевного расположения к тому, чтобы следить за переменами гардероба.  

–Как насчет темно-синего с острым воротником? – Лима взяла инициативу в свои руки, – оно прекрасно оттенит вашу бледность и к волосам подходит. А еще – с острым воротом не нужно подбирать украшения на шею.  

Эва кивнула. Даже с благодарностью. Ей это подходило как нельзя лучше – меньше суматохи, меньше подборов… догадалась.  

Лима провела Эву до ванной комнаты, где уже все было готово: разложены полотенца, розовая вода, ковши, мыло, и сама ванная уже наполнена горячей водою.  

Эва прошла в комнату смело и спокойно, абсолютно ровно и равнодушно. Не доходя до ступенек, на вершине которых стояла сама ванная, она сняла свои тяжелые туфли, от которых у нее немели ноги.  

–Что вы делаете?! – Лима возмутилась, – полы холодные!  

Она знала прекрасно, что Эва иногда ходит босая по холодным полам замка, а в ванной хоть какое-то тепло стояло, но все же не могла не возмутиться.  

Эва не отреагировала. Покачиваясь, она дошла до ступенек, замерла на мгновение и, вздохнув, стянула обеими руками через голову тонкую шелковую бельевую рубаху.  

Лима привычно зажмурилась. Нет, не нагота смутила ее. Шрамы…  

Когда служанка увидела в первый раз исполосованную тремя грубыми шрамами спину, она не удержалась от вскрика и Эва, услышав ее, обернулась к ней.  

Лима смутилась тогда своей реакции и сжала руками горло, невольные слезы подступили к ней, она устыдилась несдержанности.  

–Что, так жутко? – Эва спросила почти весело, но эта веселость далась ей огромным трудом.  

–Нет, госпожа… – Лима пискнула тоненько и неубедительно. Эва погрозила ей пальцем:  

–Не пытайся лгать, у тебя не выходит.  

–Да, госпожа, – Лима слегка мутило от ужаса. Она смотрела на белую бархатную спину женщины и поражалась тому, как грубо пересекли ее три зарубцевавшиеся грубые линии.  

–Ступай, – сухо промолвила Эва и, отвернувшись от служанки, сама взошла в ванную.  

–Но, госпожа… – Лима стояла помертвелая, испуганная, она была уверена, что её карьере придет конец.  

–Я справлюсь без тебя, – отозвалась Эва, – ступай в комнату.  

Пока советница находилась в ванной, Лима не находила себе места. Она ругала себя последними словами, поражаясь тому, как глупо поступила. Ну, шрамы…ну и что? Подумаешь! Шрамы – это ведь ещё не…  

Не что? Не конец света? Для Лимы, вступившей в услужение юной и неопытной, самым важным пунктом была красота. Она была уверена, что человек с красивыми чертами, правильными – всегда пробьется. Эва не была красивой – у нее не было правильных точеных черт, но в ней был какой-то странный завораживающий шарм. Забыть ее лица было невозможно…  

Но эта спина! Такая может быть у той, кого жизнь мотнула по всем возможным шипам, протащила по камням. Как…  

Лима попыталась представить на своей спине такие шрамы и ужаснулась, осознав, что рука, которая их нанесла, должно быть, причинила боль и боль жуткую. Служанка поняла, что не вынесла бы и одного такого удара, что располосовал бы кожу.  

Стыд стал тяжелее. Когда Эва вышла из ванной так, словно бы ничего не было, в чистой бельевой рубашке, Лима торопливо бросилась ей помогать облачиться, а советница ничего не сказала ей.  

На следующий день, когда Эва вошла в купальню, Лима смогла снять с нее платье и помогла стянуть рубашку.  

–Ступай, напугаешься, – ответствовала Эва, но Лима покачала головою и взяла губку, готовая помочь своей госпоже совершить омовение. Эва пожала плечами – равнодушно и холодно, дескать, поступай так, как считаешь нужным.  

С тех пор Лима научилась не вскрикивать, но все еще зажмуривалась прежде, чем тело Эвы погружалось в воду, а сама Лима брала одеревеневшими пальцами губку, смачивала её мылом и принималась омывать советницу.  

Эва не дергалась, когда Лима слишком сильно проводила губкой по ее телу, лишь слегка сжимала зубы и в эти минуты служанке казалось, что в целой Авьерре нет человека несчастнее, чем эта женщина. Она все гадала, за что и как Эва получила свои шрамы, особенно эта мысль приходила к ней, когда она задевала их – грубые и неприятные на ощупь. Ее рука останавливала движение и Эва не могла этого не заметить.  

Вот и снова..пальцы скользнули по рубцам, замерли…  

Эва, почувствовав это, открыла глаза и спросила:  

–Знаешь, что это за шрамы?  

–Нет, госпожа, – Лима пыталась сохранить в голосе твердость, но у нее не выходило.  

–Это наказание, – Эва поежилась, хоть и сидела в теплой воде. Лима дернулась и бросилась к ковшу, чтобы влить горячей воды, – наказание за то, что я совершала. Эти шрамы были оставлены мне за то, что я прославилась как убийца.  

–Убийца…- Лима не знала как реагировать. Ее тело било дрожь. Она сама замерзла и даже горячий ковш не спасал.  

–Мне платили, – Эва пожала плечами, – за деньги я могла купить себе еще день-два жизни. Смерть обходила меня стороной…  

Лиме захотелось оказаться как можно дальше от этой жуткой женщины и одновременно как-то утешить ее. К счастью, служанка так и не находила слов для этого.