Замурованные наглухо

– Ну все, пипец нам! – обреченно взвизгнула Полина.  

Тяжеленная и толстенная, как в подземном бункере, дверь морозильной провизионной кладовой с издевательской плавностью захлопнулась секунду назад под крен судна, наглухо замуровав нас с Полиной внутри.  

А минуту назад я еще мирно жарил для экипажа куриные отбивные, и тут из недр коридоров услыхал призывный клич шеф-повара Полины: помочь ей надо было в провизионке с мороженным мясом, что готовилась вытащить она на завтра. Вот, я и прибежал впопыхах.  

Я слышал истории про повариц, что, будучи однажды внезапно закрытыми в провизионке, потом уж наотрез отказывались дальше рисковать в одиночку: «Ты постой здесь, пока я там буду! ». Женщины, что с них возьмешь? Я же никогда подобного панического страха не испытывал – в каждой провизионной кладовой есть волшебный рычажок на виду, у самой двери: надавишь на него многократно рукой дрожащей, и начнет тренькать-звенеть в машинном отделении: «человек в провизионной кладовой». И тогда уж прибежит вахтенный моторист, или сам рефмеханик проведать – не ложная ли то тревога. Конечно, если та сигнализация на уже далеко не новых судах еще работает, и вахта не дремлет.  

Надавил я от души на рычажок – оставалось ждать.  

На нашем же судне, которое было почти что флагманским, кто-то когда-то еще и «приспособу» – механизм для открытия двери изнутри соорудил – спасибо, продумали и сделать не поленились! Изнутри был никелированный набалдашник, по которому надо было от души вдарить – тогда штырь, надавливая нехитрым рычагом на обратной стороне двери ручку, приводил к ее открытию. Беда была лишь в том, что штырь провисал вкривь и вкось, и попасть им по невидимому мне сейчас узенькому рычагу было очень проблематично. Но я попробовал – пинком. Не попадал пока.  

– Лупи, лупи! – верещала Поля.  

Я всегда был хорошим футболистом: все шло пока что мимо.  

– Ну все, нам пипец!  

Надо сказать, что за крепким, солёным словцом «шефиня» в карман сроду не лезла. Крепка Полина была и умом, и в кости. Только вот оделась сейчас беспечно – легкая кружевная кофточка с коротким рукавом, и только: даже фуфайки, что висела теперь за дверью, не накинула.  

Так же легко – в поварской униформе – был одет и я. Но, знойный повар не был мерзляком с детства, которое прошло в резко континентальном климате (летом – страшная жара, зимой – трескучие морозы), да и двадцать пять лет, с душой отработанных в милом морозном трюме, давали себя знать. К тому же я слышал, что замерзнуть – очень легкая смерть. Но, настоящий моряк всегда должен верить, что обязательно вернётся на берег!..  

В конце концов, можно еще согревать друг друга телами: спина к спине, скажем. Но, эта мера была пока преждевременной: не испытывал еще я даже и легкого озноба, как и внутреннего волнения от лёгкости наших одежд и близости тел в внезапном таком уединении. При всем уважении к начальнице и наставнице, как к труженице и к человеку, это все же была не та женщина, с которой я хотел бы скоротать последние минуты своей жизни.  

Я был абсолютно спокоен внутренне, потому что знал и помнил сейчас явно больше Поли. Не только, китайскую мудрость: «Будь безмятежен, словно цветок лотоса у подножия храма истины», – но и еще одно обстоятельство… Но, длинен, непонятен, и уж конечно неуместен был бы перевод сейчас для Полины, поэтому пришлось сказать подлинным и открытым китайским текстом:  

– Ни сы, Поля! Сейчас, через пять минут отбивнухи на сковородке сгорят – пол парохода сюда сбежится: нас обязательно спасут!  

То было чистой правдой: через пять – семь минут дым от подгорающих отбивных потянулся бы по всем коридорам, и встревоженный народ (пожар – самое страшное на судне) был бы тут, как тут. Помощь бы нам поспела вовремя. Вот только, партию дивных куриных отбивных в кляре – девять штук на большой моей судовой сковороде умещалось – было очень жаль! И, думая больше о них, сочных, с хрустящей корочкой, что обязательно должны были бы порадовать благодарных едоков, я в очередной раз саданул ногой никелированный набалдашник. И попал-таки в ту самую нужную точку – дверь наконец распахнулась.  

И уже с коридора, пропуская вперёд заполошную Полину, увидел сковороду: отбивные, призывно и уже тревожно шкворчавшие в пупырышках подсолнечного масла, были еще живы! Только, как выяснилось минутой позже, когда немедленно подскочил к плите и живо перевернул стойкие на другую сторону, поджарились чуть румянее прочих.