Закрытая дверь

(Без посвящения. )  

Я любви не чувствую в сердце  

И хотела бы знать, почему…  

Снова поздняя осень началась с обильных дождей. Почти каждое утро рождалось в тумане, рыжие головки деревьев едва проглядывали через него. С каждым днём их золотого убранства становилось всё меньше и меньше – всё глубже пробирались туман и печаль, пожирая пространство у дома.  

А дом, к слову, большой, в классическом готическом стиле, немного напоминавший замок, снова стоял безмолвный, хотя совсем не безжизненный. Вокруг него цвёл огромный и пёстрый сад, и не было, пожалуй, ни одного времени года, когда бы он не был красив. Весной наливался сочной молодой зеленью, летом – благоухал неземными ароматами, переливался цветами радуги, а осенью, как я уже сказала о том, был золотой. Рядом с домом лепился небольшой фонтан, выполненный из белого мрамора, небольшой, невысокий, с фигурками двух ангелочков по самому центру. Когда было тепло и светло, вода журчала, светилась, тоже была как будто подсвечена солнцем.  

Но не сегодня. Безмолвным и хладным был красивый фонтан. Белый мрамор прекрасно сочетался с туманом, и от того лишь ещё больше погружал мир в какое-то меланхоличное настроение. И так, по секрету скажу, было всегда во время самой ранней ещё не проснувшейся от объятий снега весны, во время высоких сугробов, и осенью, в октябре, ноябре, незадолго до появления снежной красавицы. Всё умирало, но в этих последних мгновениях жизни была какая-то своя особая неповторимая красота.  

Туман исчезал. На его место приходила роса. Медленно и неспешно вставило солнце. Небо, как и вчера, было серым, никакого тебе розового восхода, как раньше, никаких заливистых трелей или щебета птиц! Хорошо, если хоть одна что-то пискнет. Только тихо шуршали яблони, почти полностью облетевшие, голые, с большими плодами на ветках. Такими же были сейчас и другие деревья, почти все, что росли в саду.  

А рядом с ними, или между, не знаю, как лучше сказать; прямо перед высоким и мрачным домом был небольшой клочок сада, который не унывал даже в такие часы. Он и зимой оставался цветущим и очень ярким. Хозяйка часто бывала там, а помимо неё бывали ещё садовые феи.  

Они часто шептались о ней, удивляясь нетипичной красоте, силе и стойкости этой одинокой молодой женщины. Мисс Энесса вопреки разговорам нерадивых соседей-завистников сама выстроила свой холодный дом, к слову, холодный лишь с виду, а к ним, маленьким жителям сада, была всегда очень добра, как и ко всей природе. В шутку или всерьёз она величала фей птичками, сооружала небольшие домики и вешала их на ветки деревьев. Она оставляла в кормушках сладости и тем самым почти каждый день подкармливала маленьких крылатых жителей. А те были и сами рады найти себе пропитание, но не могли отказаться от подобной щедрости, доброты. Возможно, Энесса делала так, потому что знала, что такие действия рано или поздно вернутся и к ней. Когда-нибудь, да вернутся. Но вряд ли только по этой причине.  

…Сегодня дом снова был окутан белыми облаками, чёрные доски и камни громоздились друг на друге, образуя собой нечто невообразимое и с виду даже пугающее. Но стоило было путнику зайти в этот «страшный» дом, как он удивлялся обилию царившего там тепла и света, сушёных трав и цветов, а также различных книг, магических атрибутов и снадобий. В народе шептались, что Энесса – ведьма, но говорили также и то, что благодаря её методам, сводящимся к околостихотворным заклинаниям и незатейливым советам по дружбе с природой, можно было вылечить любой душевный недуг, ту боль, которая незрима глазами. Она без преувеличения владела огромной силой, неподвластной большинству обывателей, таинственной, неукротимой. А потому, мне кажется, от незнания, шептались даже о том, что она могла создать абсолютно из ничего любое живое создание, и это было как чудо! Все, кто знали её, слышали что-либо или пересекались в действительности, считали или самой холодной ведьмой, или наоборот самым светлым из всех, увиденных в этой жизни. Её боготворили, называли ангелом, человеком из другого мира и времени, её ненавидели, стараясь отобрать дар и убить. …А тем временем факт оставался фактом, и те, кто любили её, знали, что в каждом человеке можно отыскать хорошие стороны.  

Садовые феи снова шептались о своей грустной и гордой хозяйке. Они знали о ней очень многое. Им было известно, что за дар дева подписала себе вечное одиночество, и ни один человек не был вправе разрушить его, разделить. Как бы сильно её не любил, что-то начинало случаться, и менялись взгляды, мечты, его чувства и обстоятельства. Искра, даже если и вспыхивала, оставалась навеки фантазией. А порой злые и жестокие люди, изнывающие, точно волки, ночами от зависти и желающие заполучить от неё только дар, напрасно тратили сотни красивых слов, претворяя ложь искусными вымыслами. Они забывали все одно «но», что ведьма видела их насквозь и знала, что такая любовь – не любовь. А ещё была рада тому, что жила именно такой жизнью.  

Когда-то очень давно она предавалась бессмысленной меланхолии, подпевая опавшим листьям и голым ветвям в саду. Она грустила, рыдала на пару с дождём, вторила всем силам природы. Она знала, что может найти в этом лишь временную отдушину – надо принять себя именно такой, как ты есть, но для принятия нужно время… И небо останавливало свой бег облаками, и птицы меняли темп песен, оборачиваясь хотя бы на миг, чтобы взгрустнуть вместе с ней или дать напутствие в светлое будущее.  

Сложно сказать, но, кажется, однажды это время настало – время, когда она, уже смиренная и обновлённая, вступила в жизнь, ничего ни от кого не желая и ни на что ни от кого не рассчитывая. Ей больше не была нужна любовь человека, как, впрочем, и нечеловека тоже; её устраивала та душевная связь или близость, которая образовалась за долгие годы, будучи наедине с собой и с природой, и эта радость, спокойная радость души, разве нужно было ей ещё что-то, тем более то, земное, способное разрушить связь?  

Дева пускалась в ненужные разговоры, точно оправдываясь перед другими, наивно, иногда с болью, крича, только крик был в пустоту. «…Я не знаю, почему так, я не верю в неё, но мне отнюдь не печально. Я любви не чувствую в сердце, всюду только осенняя грусть. И хотела бы знать, почему, но, увы, я не знаю ответа», – напевала она. И со стороны подобное признание, действительно, напоминало проклятие – плату за дар, полное отсутствие чувств, впрочем, лишь романтических.  

…Садовые феи снова шептались о своей любимой хозяйке, кто-то надеялся, что ещё просто не пробил час, кто-то находил, что ей недостаточно времени. Кто-то радовался за неё, признавая тот факт, что не каждому дано столько созидать, и это – альтернатива. И в тоже время в тайне души своей, наверное, каждая крылатая крошка желала ей только счастья, надеялась, что ещё будет час, когда раскроются тёмные облака, кончится эта осень, настанет снова весна, а затем придёт лето, и вместе с летом заглянет в сад влюблённое солнце.  

Они мыслили так отчасти потому, что сами не представляли своей жизни без этого чувства, жили парами, всё делали только на пару. Любили свои цветочные домики, любили другие цветы, которые качались на ветру, любили, без сомнений, и ветер. Радовались зелёным листам и траве, скользили и летали над ними, и редко поднимались на большую высоту, точно бабочки, боящиеся буйного ветра.  

…Две такие феи наблюдали за Энессой и сейчас. Это были Илвисса и Ко. Когда-то Ко перепутали с бабочкой и чуть не схватили, ранили соседские дети, с тех пор он сильно боялся потерять свою подружку, ценил любовь и жаловался на болящее сердце.  

Они сидели, обнявшись, прижавшись друг к другу, точно замёрзшие.  

– …Что-то подсказывает мне, что это и к лучшему, то, что она ещё одинока. Не те это люди – было бы только хуже. А помнишь… – вдруг начал Ко. – Как Тейлор предлагал тебе целое ромашковое поле? И точно также один человек сватался недавно к нашей хозяйке. Стихи читал, книги дарил, подарки на пороге оставлял. А она даже дверь не открыла.  

– Тейлор? – аж подскочила Илвисса. – Ещё бы не помнить? Чудак! Да, было такое, было. Но он не сравнится с тобой. – И тут же смущённо заулыбалась.  

– А я просто подумал, что у неё, наверное, так. Тоже ведь сколько всего предлагали, много, очень много… Кто что ей только не предлагал. Но чувств, видишь, нет. Или это на самом деле проклятие? Или их нельзя купить, нельзя подарить вместе с чем-то.  

– Как ни старайся, а любовь, она или есть, или нет… Возможно, она, как и я, не знала, что именно она хочет и что ей надо.  

– Мне тоже так кажется. Но, знаешь… – снова тихо пробормотал он, ещё сильнее прижав к себе сидящую рядом феечку. И эти распахнутые объятия, это тепло, эта возможность коснуться незащищённого больного и влюблённого сердца, не они ли были доказательством и проявлением самой высшей на свете любви?  

– Что ещё надо? Ничего не надо, ты прав. Оно как-то само получается.  

– Лишь ощущение, не знаю, каким законам оно подчиняется и с каким настроением приходит к нам всем… Ты просто чувствуешь, что хочешь провести жизнь именно с этим созданием. Или чувствуешь, что не хочешь жить так. Кем бы оно ни было, как бы оно ни старалось, что бы ни предлагало, ни говорило, ни обещало…  

– Не нужны никакие клятвы, слова. Значит, просто не пробил час. Когда встретится именно тот – она поймёт сразу, ты это хотел сказать?  

– Да, именно. Напрасно они стараются. Вот, смотри, идёт один по дороге. Сворачивает. Идёт в нашу сторону! Снова с подарками! Мне их жаль.  

– А если она не почувствует ничего – пусть будет так. Значит, так будет лучше... – Их философские размышления затем затронули новую тему. Ветер встрепенулся и разбросал осенние листья. Отрицающие это, но всё же немного замёрзшие, феи вернулись вскоре домой, их порция свежего воздуха на сегодня была переполнена.  

…Рядом с садом громоздился в небо высокий и чёрный дом. Он был страшным с виду, но очень красивым внутри. И, должно быть, в это мгновенье хозяйка, наречённая всеми ведьмой, преспокойно пила сладкий ромашковый чай, разговаривала со своим котом или вороном. Она жила среди людей и в тоже время вне них, рядом со звенящим лесом, но, поверьте на слово, теперь она больше никогда не грустила. Закрытая и неприступная для большинства, ни за что на свете не променяла бы свою судьбу на чужую.  

Севастополь, 15 октября 2020, 456