Девушка в кигуруми.

Предрассветная прохлада смирительной рубашкой обнимала отходящий ото сна город и, проникая через открытые окна, бросала в дрожь всё ещё спящие тела людей. Через несколько знобящих мгновений от неуютного утреннего холодка останется только память и капельки на траве, которые испарятся будто их вовсе не было.  

Бодро поднявшись с постели, Монэтта переоделась в розовое кигуруми и тихо — так, чтобы никого не разбудить, — приготовила себе омлет с кофе. Это было частью ежедневного ритуала, о котором никто не подозревал, — по крайней мере, ей так казалось.  

Ещё не было шести часов утра, когда она покинула свой тёплый дом и нелепой походкой направилась к пирсу, где каждый день её встречала морская свежесть прибоя. Здесь, возле парка, находилось её уютное местечко, которое смело можно было называть вторым домом, — лавочка под могучим и мощным стволом древнего дуба.  

Прямо напротив лавочки располагалась широкая набережная, а за ней — бескрайнее, всепоглощающее море. Солнечный диск в это время светил слева, придавая белизне волн блестящие очерки. Лавочка находилась в таком месте, что по утрам, когда по городу бродил холод, тень от дуба не падала на неё, и лучи грели Монэтту; зато днём, когда находиться на солнце становилось невыносимо, над лавочкой была уютная и прохладная тень.  

Это был её санктум, а её сакральный долг — дождаться Эребус.  

*5 лет назад*  

— А когда я вырасту, меня генерал возьмёт юнгой к себе на корабль, представляешь? — сказал преисполненный радостью Чарли.  

— Здорово! — с искренней радостью пропищала Монэтта. — А кто такой этот юнга?  

— Не знаю, — уныло поник Чарли. — Но ведь главное, что корабль будет плыть по морю! По настоящему морю!  

— Я тоже хочу плыть по морю!  

— Нет, девчонкам на корабль нельзя — плохая примета!  

— Ну и пожалуйста!  

Монэтта встала и обиженно ушла в свою комнату. Эти слова закрались ей в душу и с каждой новой секундой всё больше аккумулировали её натянутые до предела нервы и детскую обиду.  

Нет, теперь она его точно не простит!  

***  

На дворе был конец августа — ещё чуть-чуть и придётся снова носить с собой дзабутон; конечно, здесь не бывает слишком холодно, но сидеть весь день на промёрзшем дереве — было сомнительным удовольствием. Уж она-то знает: два года ожиданий дают о себе знать.  

На протяжении этих двух долгих лет она каждый день приходила к пирсу и ждала его. В полном неведении. В полной неизвестности.  

Монэтта достала пачку Lucky Strike`a и зубами вынула сигарету. Холодные ладошки почувствовали тепло от крикета, а длинные тёмные ресницы утонули в дыме. Глаза закололо, поэтому ей пришлось отвернуться. Отвернуться навстречу ветру и увидеть восход солнца.  

Её пепельные волосы развеялись как в тот день когда отчалил корабль. Монэтта снова ощутила тяжкий груз расставания. Она была одна, а её молчаливыми зрителями были одиночество, страх и отчаяние.  

*2 года назад*  

— Может, ты всё-таки останешься? — с надеждой спросила Монэтта. — Просто выбери любой колледж и будем вместе учиться.  

— Ты же знаешь, я мечтал об этом. Печально, что девушек не берут на военно-морскую службу. Даже в качестве сопроводителя.  

Чарли мечтал об этом с пелёнок. И она понимала это. Ей становилось до безумия грустно расставаться с ним. Ну разве это справедливо — вот так терять человека?  

— Обещай мне, что через год ты вернёшься и больше никуда от меня не уйдёшь, — прошептала она вытирая слезы.  

— Обещаю, — сказал Чарли с полной уверенностью, что он не сдержит своё слово. Даже в мирное время экспедициям не всегда удаётся уложиться в запланированные сроки, так что сейчас можно даже не надеяться.  

Он молча протянул ей сигарету, а она молча её взяла. Они стояли на пирсе и курили, вглядываясь в горизонт.  

— Знаешь, что самое важное в службе на флоте? — спросил Чарли.  

— Что?  

— Уметь просить сигареты на любом языке мира.  

Делая затяжку, она вдруг почувствовала себя невероятно одинокой и бесполезной.  

Чарли научил её курить, и тем самым избавляться от грусти. Для неё сигареты были памятью. И эта память становилась полем битвы тоски и надежд. Говорят, одиночество имеет вкус ванильной колы. Но это не так. Одиночество имеет вкус сигаретного дыма.  

Конечно, в своей печали она винила только себя. Не нужно было его никуда отпускать, вцепилась в руку и держишь — это так сложно?  

Да, это её ошибка. Но в этом мире опасны не ошибки, нет. Они наоборот делают нас сильнее. Наибольшую угрозу представляет пассивность — отсюда и вырастают все наши проблемы.  

Потушив сигарету об урну, Монэтта закрыла глаза и стала вслушиваться в шум волн. Приподняв личико кверху, она сделала глубокий вдох и пустила в душу частичку моря, слилась с волнами на другом, понятном только ей, уровне безумия.  

Так она чувствовала себя живым человеком, способным мыслить и чувствовать. У неё появился простор для развития мыслей, внутреннее спокойствие и некая отчуждённая рефлексия.  

*2 года назад*  

— Я знаю, что ты очень хотела эту пижаму, — Чарли с улыбкой протянул кигуруми Монэтте. — Не помню, как она называется.  

Она молча поднялась с кровати и, тщетно пытаясь скрыть улыбку, обняла его.  

— Ки-гу-ру-ми, — усмехнулась она. — Спасибо тебе огромное!  

— Примеришь?  

Через несколько минут она вышла к Чарли уже в кигуруми:  

— По-моему превосходно!  

— Да, очень миленько, — согласился Чарли.  

После этого они пошли в парк и веселились до самого утра. Это была самая лучшая и самая худшая ночь в её жизни, ведь утром он покинет Монэтту на ближайший год.  

Она стояла на пирсе и смотрела как Эребус скрывается за горизонтом, сама не зная, что ей делать — жизнь казалась сплошной ошибкой. Но что она могла сделать?  

Ушла домой она глубокой ночью, когда серп полумесяца, который только что наточили ушедшие облака, горел вовсю. Какое-то время она просто выгуливала своего призрака по городу, но, совсем выбившись из сил, решила пойти домой.  

Сил не было ни на ужин, ни на что либо другое — эмоции истощали, притупляя другие чувства. Депрессии, говорят, не существует, но именно она подобным образом и убивает человека. Хотя, может, тут я ошибаюсь...  

Уснуть сразу не получилось, поэтому она лежала и смотрела раздражёнными от слёз глазами в потолок. В зияющей темноте и прохладном вакууме комнаты витало гнетущее чувство вины. Оно пылью наседало на грудь Монэтты и смотрело ей прямо в глаза. Она буквально чувствовала её взгляд на себе.  

Как только разум Монэтты погрузился во тьму, перед глазами всплыла картина, на которой она — другая Монэтта — беспощадно сжигает кигуруми во дворе за своим домом, а Чарли с улыбкой наблюдает за происходящим. На её лице была подлинная улыбка, в глазах противоречивая жестокость и дикий азарт.  

Глаза у неё были обведены тёмными тенями, ресницы смолянисто чёрные, губы ярко красного цвета, а кожа анемично бледная.  

Нет, это была не она. Это был кто-то вместо неё. Настоящая Монэтта не могла так поступить. Но почему Чарли так реагирует на это? Что происходит?  

— Что ты делаешь?  

— Избавляюсь от ошибок прошлого.  

— Прекрати сейчас же!  

Монэтта бросилась доставать из огня остатки пижамы, но Чарли остановил её, взяв за руку, и грозно сказал:  

— Проваливай к чёрту отсюда. Ты меня отпустила, теперь и я тебя отпускаю.  

Монэтта заплакала и убежала прочь. Пробежав метров пятьдесят, она взглянула назад. Они смеялись над ней. Весь мир смеялся над ней.  

Она бежала пока полностью не выбилась из сил. Конечно, бежать можно сколько душе угодно, но от себя убежать не получится, как бы сильно ты не старалась. Плакать она уже не могла — настолько была обессилена.  

Он прогнал её. Резко и бесповоротно. Выбрал оторву вместо Монэтты. Вот так жизнь над ней глумилась. Это был даже не Чарли. А сжигала пижаму не она. Это было чудовище. Чудовище, которое вышло милее Монэтты.  

Она проснулась в холодном поту и больше не смогла уснуть. Её мысли занимали размышления о том, что всё происходящее просто не может вписаться в созданную ей литературную реальность.  

Надо же как мало нужно человеку для счастья… Всего один человек…  

***  

Больше всего её терзал страх оказаться забытой единственным дорогим ей человеком. Порой, Монэтте казалось, что она слышит тот смех чудовища. Может, это ангелы смеются над ней?  

У неё к Чарли, можно сказать, была самая настоящая Тургеневская любовь, поэтому она терпеливо ждала его второй год. Неважно, что он не сдержал обещание. Важно, чтобы он вернулся.  

Ведь как устроен мир? Всё наперёд прощено, а значит, всё цинично дозволено.  

Когда человек растёт с братом или сестрой, с другом или кем-то очень близким, то ни к чему хорошему это не приведёт — рано или поздно вы оба останетесь одни и это будет оказывать на вас давление, как гидравлический пресс. Вы будете не в состоянии сделать что-либо сами. Эта беспомощность порождает в вас зависимость и нужду в другом человеке. Отвратительное чувство.  

На всей Земле было сложно найти более одинокого человека, чем Монэтта. Только с волнами она могла разделить свою грусть. И никому больше её не понять.  

Подкурив сигарету, она смотрела на тлеющий закат и представляла себя на Эребусе рядом с Чарли. Наверное, в открытом море небо было куда суровее к кораблям. Но ей было плевать на вид, плевать на климат, плевать на всё. Главное — он будет рядом.  

Сумерки начинали спускаться на Землю, но она всё сидела и ждала. Мало ли чего.  

***  

Корабль слегка качало из стороны в сторону, но ни единого признака непогоды не было. Всего лишь качка на волнах.  

— Чарли, генерал попросил привести твой взвод к нему в каюту через час.  

— Спасибо, заглянем.  

Плюсом в службе Чарли бесспорно было дружелюбное обращение генерала к нижестоящим. По плану у них не было никаких сроков экспедиции — просто ходили неподтвержденные слухи что через год всё закончится. А если сроки и были, то держались в тайне.  

Чарли был командиром взвода и точно также, как и генерал не проявлял никакой агрессии к своей команде, даже пытался не напрягать их лишний раз.  

— Через полчаса всему взводу быть у генерала в каюте, — чётко произнёс Чарли.  

Спустя отведённое время в каюте генерала началось то, о чем многие вскоре пожалели.  

— Итак, юноши, — начал генерал. — Для вас, как лучших в своём деле, есть задание. Добровольное. После него вас на авиации доставят домой. Ваша служба закончится. Это задание имеет некую особенность: вам придётся умереть для всех своих родных до тех пока вы не вернётесь домой. Ради их безопасности. Государство оплатит похороны. Подумайте. Через час я жду ответ.  

***  

Было уже темно, когда Монэтта собиралась пойти домой. Только покурит и пойдёт.  

В ночной тьме, нарушенной светом луны и фонарями, её пепельные волосы казались белоснежными. Звёзды снегопадом рушились на небо, даже хотелось слепить из них снеговика. Интересно, где она это уже слышала?  

Подкурив сигарету, она подумала о том, что курящие люди — самые одинокие. Было ли это так на самом деле она не знала.  

В это время вдоль набережной шёл невысокий тёмноволосый парень лет двадцати. Судя по походке слегка пьяный.  

Он подошёл к лавочке, где курила Монэтта, и немного косноязычно сказал:  

— Я присяду?  

Она не ответила. Наоборот, старалась делать вид, что его рядом нет.  

— Меня зовут Фрэнк, — он сел на лавочку. — Я слегка пьян и мне нужен собеседник. Нет, даже не собеседник. Просто хочу выговориться. Как тебя зовут?  

— Монэтта.  

— Монэтта, — задумчиво повторил он. — Красивое имя. Не подумай, это не гнилая попытка подкатить. Имя правда красивое.  

Она предпочла не отвечать на это, а он тем не менее продолжал. Причём так легко, словно уже сто раз так делал. Или просто был вусмерть пьян.  

— Тебе никогда не было интересно почему люди такие лживые собаки? Почему им важно то, что о них думают? Вот, к примеру, взять Бетховена. На кой ляд нужно рассказывать, что сейчас Бетховена слушать невыносимо, а в годы его жизни это было верхом блаженства? Хотите сказать, что о нем все говорили и никуда нельзя было от этого деться? Да как бы не так. Его знали только в определенных кругах и почти никто не слушал из простых людей. Только критики и парочка друзей. В наше время любой художник таков. Зато как пафосно говорить, что Бетховен — любимый композитор. Да ты не слушал даже часть его композиций!  

Монэтта по-прежнему сидела молча. Ну а что ей сказать?  

— Ну конечно. Что могут люди кроме того, как разыгрывать спектакль друг перед другом?  

Он смотрел перед собой, прямо в глубокую пучину тьмы над морем. Видимо, ему правда нужно было просто выговориться.  

За два года Монэтта много видела на этой набережной: тупые подкаты, пьяные драки. Но с таким она встретилась впервые.  

— Я такой человек, который считает, что из одной метафоры может родиться любовь. Вот было когда-то такое произведение… Черт как там его. В общем, там девушка в пещере пряталась. Вот это я могу назвать искусством.  

Понимаешь, технологии дали людям возможность сделать прорыв во всех сферах жизни, в том числе и в искусстве. Но люди — ленивые свиньи, смогли только наплодить миллионы гигабайт говна, прости Господи.  

Он откашлялся и продолжил:  

— Там вроде как автор утверждал, что произведение написано по Врубелю. Чушь собачья. Для отвода глаз это написано. Любой таракан умеет прыгать, но не любой человек умеет читать между строк, я бы сказал. Ну как по художнику можно написать литературное произведение? Там всё написано по диалектике Гегеля.  

С этими словами он деловито посмотрел на Монэтту, которая в сидела и смотрела на плитку под ногами.  

— Я дословно не помню, но вроде согласно диалектике Гегеля, любое понятие при ближайшем рассмотрении оборачивается своей противоположностью. Так в произведении свет оборачивается тьмой, легкость — тяжестью, надежда — отчаянием. Попробуй взглянуть под этим углом на рассказ. Точно также меня позабавил такой момент, — Фрэнк издал смешок. — В конце написано, что она шла на свет фонаря. В начале произведения написано, что фонари не горят. Понимаешь что к чему? Она умерла.  

Ей не было дела до его рассказов — у неё своих проблем было достаточно. Может ей просто нужен собеседник?  

Повисла тишина, наполненная звуками морских приливов. Несколько минут они сидели и вслушивались в завывания ветра.  

«Раз он раскрывается передо мной, то почему бы мне не выговориться? Совсем немного. Всё равно он пьян, и ничего не вспомнит» — подумала она и, немного помолчав, сказала:  

— Я прихожу сюда каждый день уже на протяжении двух лет, хотя обещали вдвое меньше. Жду кое-кого. Это была его мечта, поэтому я не могла помешать.  

— Человек, мечтающий покинуть место, где он живет, явно несчастен.  

Монэтта промолчала.  

— Тут главное не расстраиваться. Ты ведь разочаровываешься не в человеке, который это обещал, а в своей системе ценностей. Ты сама себя так настроила, а когда это не исполнилось, ты выпала в осадок. Андерстенд?  

Она снова промолчала.  

Фрэнк встал и продолжил лить воду в уши.  

— Тут ведь как? Всё зациклено само на себя. Слышал, что одиноким людям, порой, бывает лучше всех. Даже Бог, создавая Землю, был одинок. Подумай над этим.  

После этих слов он ушёл в неизвестном направлении. Что это было? И что всё это значит?  

Монэтта сидела и пыталась понять смысл его слов. Выходит, она должна радоваться? Чушь какая-то.  

Её раздумья прервал звук вибрации телефона, который лежал в портфеле. Она достала его и посмотрела на экран. Мама Чарли. Интересно, что ей нужно в такое время?  

— Привет, — рыдая, произнесла она. — Звонил генерал Штальбц. Чарли… Он погиб. Погиб, Монэтта.  

У неё перехватило дыхание — она не могла сделать вдох. Сердце вырывалось из грудной клетки, как после марафона. Глаза начали тонуть в слезах и вместе с этим поплыла действительность.  

— Завтра похороны. Приходи, прошу, — сказала мама Чарли и под тихие рыдающие звуки положила трубку.  

Монэтта компульсивно встала с лавочки и подбежала к краю набережной. Ветер дул со стороны моря, обветривая лицо и высушивая ручей слёз. Новость о смерти Чарли высекла на ней гримасу боли. Глаза мигом покраснели и стали дико болеть. Она облокотилась на ограждение и смотрела в воду. В голове были мысли лишь о том, как сильно она себя ненавидит.  

Волны жадно впитывали в себя её слёзы. Может, море полностью состоит из слез? Впервые, волны не могли понять Монэтту, она больше не доверяла им. Ты пускаешь их в свою душу, а они уносят на себе всё, что тебе дорого.  

Грёбаные волны! Грёбаный генерал! Грёбаный флот! Чтоб вы все там подавились его смертью!  

Она стояла и обвиняла всех подряд, но глубоко в душе понимала, что это только её ошибка — и ничья больше.  

За что ты так со мной?  

Глухие рыдания не прекращались ещё несколько часов. Что ей теперь делать?  

Пронзительный крик человека, который потерял всё, пронёсся над водной гладью. Но своего крика она не слышала. В беспредельной тишине разума нет разницы между молчанием и криком. Больно. Очень больно. В один миг она потеряла всё что любила. Всё, о чём мечтала.  

Говорят, счастье любит тишину. Бред это всё: счастье ничего не любит — это слишком привередливый зверь. Вы не сможете его прокормить.  

— Пошёл к чёрту, ублюдок! — дико рыдая, прокричала Монэтта в сторону горизонта.  

Она замахнулась и так далеко, как только могла, выкинула свой телефон в пучину тьмы. Наверняка, он упал Посейдону на голову.  

В считанные секунды горящий экран телефона скрылся за толщей воды и ушёл ко дну, не оставив ни следа после себя.  

Прикрывая свои страдания руками, она простояла здесь до самого утра. Тело полностью онемело. Её маленькие ладошки полностью были мокрыми. Волосы запутались и переплетались между собой при очередной попытке поправить их.  

Мне нужно быть на похоронах. Последний штрих — положить белую лилию ему в руки. Это важно.  

Ей по-прежнему было трудно представлять Чарли мёртвым. Почти нереально.  

Мыслей больше не было. Только жалкое подобие на мысли.  

Не чувствуя ног, она в последний раз посмотрела на рдеющий восход солнца и подумала о том, что Чарли оставил после себя. Но ничего в голову не лезло. Пусть этот вопрос полежит до дней, когда ей будет особенно его не хватать.  

Жаль, что море нельзя забрать домой, как в том мультике. Ведь теперь Монэтта была одна. Морская гладь могла бы сгладить её одиночество. Но есть ли повод верить морю ещё раз?  

*2 года назад*  

Тёплый майский день заканчивался и на небе постепенно начинали появляться звёзды. Монэтта и Чарли лежали на ещё не остывшей траве и смотрели на чистое небо, усеянное миллионами кристалликов. Их руки жадно переплетались друг с другом — невозможно было рассоединить без пилы.  

— Когда тебе будет меня не хватать — смотри на полярную звезду, — тихо сказал Чарли. — И будь уверена, что в этот миг я, где-то далеко в море, тоже смотрю на неё.  

— Мне всегда будет тебя не хватать. Получается, мне всё время нужно смотреть на неё?  

— Нет, просто не забывай меня.  

— Никогда не забуду!  

— Я люблю тебя.  

После этих слов их губы слились в нежном поцелуе. Для них обоих это была вершина наслаждения. Такие ощущения остаются с людьми на всю жизнь.  

***  

Именно эти ощущения и схватили её за горло. Прошлое клином ударило по чувствам и разрубало сердце на маленькие кусочки. Кроме опустошённости в ней была только боль. Настоящая нестерпимая боль утраты, которая со временем перерастёт в меланхолию, и останется с ней навсегда.  

Она медленно повернулась и пошла вдоль набережной на похороны Чарли. Эту плитку под ногами она знала, как свои пять пальцев, а они, в свою очередь знали её. Солнце больше не грело. Возможно, для неё оно навсегда потухло.  

А может это она та девочка из рассказа, который поведал ей Фрэнк? Там ведь тоже солнце потухло. А она в итоге умрёт. Вернее не она — её надежда.  

Размышление. Сражение. Поражение.  

Монэтта даже не понимала куда идёт — она просто шла. А что если тот сон с милым чудовищем вовсе не простой сон? Вдруг этим чудовищем была смерть? Смерть в самом простом её обличии, которая с лёгкостью забрала моего Чарли.  

Утро было прохладным. Она шла и дрожала. Солнечные лучи не грели, только надоедливо выедали глаза своим светом.  

— Ты мог смело пропустить четвёртый день, Бог. В солнце больше нет смысла.  

Тушь на её лице размазалась, глаза всё сильнее краснели, волосы неопрятно мешались, но ей было плевать. Какой во всём смысл, если смысла больше нет? В существовании судьбы она сомневалась, но если что-то такое было, то смысла в её жизни никогда не было. Прочувствовать боль можно лишь заперев её в себе.  

Подняв голову, прямо перед собой, в метрах двадцати, она увидела Чарли. Широкоплечего мужчину, которого в последний раз она видела два года назад на этой набережной. Он стоял и смотрел на неё настоящим живым взглядом. Именно этот взгляд Монэтта искала в лицах прохожих последние два года.  

Её разбитое сердце вмиг замерло. Вдох ей дался с огромным трудом. Она вся дрожала, каждая мышца тела и души напоминала натянутую гитарную струну, которая вот-вот порвётся.  

Портфель выпал из рук на выцветшую плитку, теряя всё, что было внутри. Монэтта бросилась к нему, заливаясь истерикой.  

На лице у неё не было ничего кроме слёз радости. В голове не укладывалось, что его мать могла так разыграть её. Этого она никогда ей не простит.  

Чарли нечего было сказать — он понимал всю нелепость ситуации, созданную им самим. Что было бы, поступив он по-другому? Кому стало бы легче?  

Он крепко прижимал к себе Монэтту и всем своим естеством чувствовал её дрожь. Её страх.  

И только в этот момент они оба поняли как сильно скучали друг за другом. Как им обоим не хватало тепла родного тела, особенно в такие прохладные утренние часы.  

Монэтта долго обнимала его, захлёбываясь слезами. Китель сразу стал мокрый от рыданий. Её ногти впились ему в кожу, но ни он, ни она, не заметили этого. Им не нужно было ничего говорить, они всё понимали без слов. Да и слова, увы, не имеют сейчас никакого веса. Но это неважно. Сейчас важно лишь то, что они вместе. На этот раз навсегда.  

И правда, что люди могут кроме того, как разыгрывать спектакль друг перед другом?  

***  

Эй, Бог, сильно мир изменился после тех семи дней? Это помогло тебе справиться с одиночеством? Я очень сильно в этом сомневаюсь. Создав семь миллиардов человек, тебе, как творцу, вероятно, стало ещё более одиноко. Столько людей вокруг, а ты всегда один.  

К чему здесь этот эвфемизм? Что было сначала: вдох или выдох? Нарочно ли ты допустил такую полиаморию мыслей? И если бы бытие носило имя — чьим бы оно было?  

Хотелось бы узнать: почему люди никогда не смогут познать глубину полотна, закладываемую художником? Почему мы берём напрокат чужие взгляды и принципы? Почему держат за идиотов там, где собирали по крупицам? Почему то, что должно приносить спокойствие, приносит стресс?  

Нужен ли ты, Бог, кому-нибудь со своим творением? Земля — полотно, а люди — выцветшие краски. Так это уложилось в твоей поэтической памяти?  

— Так а чего мне твоя история… Это всё хорошо, да?  

— Не знаю. Просто в конечном счёте так получилось.