Плащ и лаковые туфли

Она не хотела больше просыпаться. Шли дни, тянущиеся густой, безвкусной жвачкой. Все стало так опостыло и грузно. Она чувствовала себя отлаженным механизмом, отличным исполнителем, бездушным роботом, бытовым прибором, отбывающим свой срок эксплуатации в этой назначенной ей семейной ячейке. То, что она принадлежит к женскому полу ей редко напоминали критические дни раз в месяц и дешёвые букеты цветов на 8 марта и в день ее рождения. Основная ее функция была направлена на материнство. Она мать. На ней вся ответственность вселенной – выкормить, вырастить и отпустить в мир приличного человека, стоящую личность. И она вертела, крутила, спешила, манипулировала и выкручивала свои привычные дела изо дня в день.  

Ей было сорок пять. У нее были морщины, две залысины на висках, варикоз и головные боли. Той звенящей, летящей, ослепляющей девочки, которая была в ней 30 лет назад уже давно нет. Остался только ее отдаленный привкус – лёгкий отблеск в черных глазах, все ещё красивая фигура и любовь к высоким каблукам. Та прекрасная нимфа вылетела в окно после рождения третьего ребенка и звонко разбилась об асфальт одинокого отчаяние, домашнего быта и полного безразличия к ее внутренней женщине. Она свела счеты с этой жизнью, пока ее внешняя оболочка исправно отрабатывала вверенные ей функции. И мечтала когда-то так же улететь в манящие дали голубого окна.  

И она вылетела в открытые двери своей квартиры, накинув на плечи свой старенький, поношенный плащ, прыгнув в любимые красные лаковые лодочки на сумасшедшем каблуке и весело, громко отстукивая по ступенькам парадного, выбежала в мир полный жёлтой, туманной осени. Она громко и медленно втянула сырой, сладкий запах опалых листьев и поплелась на поиски желанной свободы.  

В далёкие времена своей былой беззаботной жизни, она любила ходить в парк возле дома. Там всегда пели птицы, жужжали насекомые, шумели листья над головой и весь этот живой природный механизм обновлял ее и давал силы на новые мечтания. Она тогда садилась на первую попавшуюся свободную лавочку, доставала из кармана длинные, мятные сигареты и вкусно, затягиваясь курила, выпуская тонкие, белые струйки ароматного дыма. Вот и сейчас она первым делом купила пачку сигарет в табачном ларьке, хотя уже пятнадцать лет, как бросила эту ужасно нездоровую привычку, и поспешила в свой парк. Там она умостилась на чудесную лавочку тонущей в оранжево-желтых кустах и достала свои грешные сигареты. Но увы, совсем забыла купить зажигалку. Раздосадованная своей оплошностью, она стала осматриваться по сторонам.  

На соседней лавочке сидел аккуратный, одинокий мужчина с небольшой бородкой, гладко уложенными седыми волосами и истрепанной книгой. Он дымил сигаретой и увлеченно читал. Она, стесняясь и красная, обратилась к нему с просьбой.  

– Добрый день. Я очень извиняюсь, что отвлекаю вас… Понимаете… Я не могу найти свою зажигалку, -она быстро пролепетала свои короткие слова, бегая глазами сначала по молчаливым деревьям, а потом по его большим пуговицам на сером пальто, -вы бы не могли мне помочь? Вот, -и она достала из кармана свои сигареты.  

Мужчина улыбнулся, кивая и спеша, ловко, будто из воздуха достал зажигалку и с треском щёлкнул ей перед ее сигаретой.  

–Да, пожалуйста!  

Несмело, аккуратно, прикрыв глаза она затянулась. Горький ментоловый дым больно обжог ее горло, она сильно и часто закашлялась. Из глаз хлынули слезы и закрывая рот руками, отвернулась.  

– Что-то поздно вы начали вести этот нездоровый образ жизни, – засмеялся он, вскакивая с лавочки и усаживая ее на свое место.  

–Может я могу принести вам чая? Я сейчас очень быстро! -и не дожидаясь ответа, незнакомец устремился в сторону кофейной лавки, расположенной совсем рядом. Через мгновение он стоял возле нее, заботливо держа в руках, парующую чашку черного чая.  

Она обомлела. Она, сидит на лавочке в парке, с поплывшей на глазах тушью, пекущим горлом, спутанными мыслями, а перед ней стоит улыбаясь совершенный незнакомец. Он заботится о ней, он галантен, он мужчина, а она такая неловкая, неуклюжая, растрёпанная и слабая женщина! Она женщина! Та самая, которая шлепнулась об асфальт. Она вернулась, и ей было хорошо и уютно пить сладкий чай на лавочке осеннего парка вместе с этим волнующим и интригующим мужчиной.  

–Что вы читаете?, – делая глоток спросила она.  

–Читаю о лете. О чем ещё можно читать в такую осень, -сказал он улыбаясь, и протянул книгу обложкой вверх. На ней она прочла «Вино из одуванчиков» Рей Бредбери. Грустно улыбнулась и поняла как давно она ничего не читала… ни одной книги, ни одного стиха, кроме детских потешек и сказок. Эта книга, словно была протянута ей не человеком напротив, а потусторонними силами с другой, забытой ей жизни.  

–Судя по истрепанной обложке, она того стоит. -резюмировала она.  

–О, безусловно! Вы любите лето?  

–Наверно, люблю…я не помню.  

Он открыл книгу и прочёл:  

– «Возьми лето в руку, налей лето в бокал – в самый крохотный, конечно, из какого только и сделаешь единственный терпкий глоток, поднеси его к губам – и по жилам твоим вместо лютой зимы побежит жаркое лето». Хотите такого вина? -спросил он  

–Очень, -ответила беззаботная, свободная женщина.  

Через несколько мгновений они сидели в уютном ресторане, пили красное как ее туфли вино и рассматривали друг друга. Она мало говорила, много слушала, пила и краснела. Он рассказывал о других странах, о своих путешествиях и приключениях. О своих картинах, которые он пишет и выставляет на различных выставках. Она слушала его и уплывала. Ее накрывала волна согревающего алкоголя и внутри постепенно разгорался огонь авантюризма.  

–Нарисуй меня. -отрезала она, -Хочешь? – спросила, поднимая на него свой уверенный взгляд.  

– Очень. – теперь ответил красивый мужчина.  

Он вызвал такси и они поехали смотреть картины в его мастерскую. Там пахло краской, клеем, было достаточно прохладно. Она рассматривала расставленные по большому залу картины, и не верила, что это все сейчас про нее. С каждой картины на нее смотрели глаза. Прекрасные глаза женщин. Разных. И пленительных, и страстных, и скромных, и чувственных. Она стояла, окружённая их взглядами, телами, руками, локонами и прядями, и почувствовала, что она тоже может быть такой. Она хочет быть одной из них.  

Потом подошла к нему и молча поцеловала в губы. Просто прижалась к нему губами и замерла. Он взял ее за талию, крепко прижал к себе, другую руку запустил ей в волосы, собирая в кулак и аккуратно, нежно впился поцелуем. Он осторожно щекотал губами мочки ушей, целовал шею и плечи, гладил кончиками пальцев ее спину и бедра. Она покрывалась миллионами мурашек, шумно выдыхала и предательски дрожала. Все ее тело вибрировало как натянутая струна, пульсировало и вздрагивало.  

Все вокруг гудело и крутилось. Шумел сопротивляясь ее старый плащ, трещали в спешке пуговицы платья, стучали каблуки по деревянному полу. Они жадно ласкали друг друга, он впивался губами в ее грудь, живот, бедра, нашептывая ей «Какая ты красивая», опять захватывал губы, брал ее пальцы, целовал фаланги и снова «какая красивая…», любовался ею, осязал и рисовал ее своей стремительной страстью, быстрой любовью, влажными кистями своего тела.  

Когда она пришла в себя, она лежала на его горячем теле, вспотевшая, обновленная практически голая. Она скинула с себя все, что ей мешало, лишь красные туфли не покинули ее ног.  

Достала длинную сигарету, он поднес ей вновь зажигалку, она уверенно и быстро затянулась ментоловым дымом. Глубоко вдохнула его и медленно, тонкой стойкой выпустила в открытое окно ту поношенную и старую тетю, которая ходила в плаще, с полным карманами несказанной боли и горьких обид.  

Тетя легко и быстро растворилась в квадрате голубого неба, оставляя в холодной, украшенной картинами комнате красивую фигуру молодой нимфы в красных, лаковых туфлях. Нимфа блаженно улыбалась тёте в ответ и сверкала на прощание яркими огнями выразительных черных глаз.