Пип шоу

– Да я ноги ему буду целовать за то, что он женится на мне. На мне – русской красотке, с образованием, языком и мозгами!  

– Ты была хоть раз за границей? Ты хоть месяц там пожила?  

– Не была ни разу. Но немцы – это стабильность, состоятельность и адекватное отношение к русской женщине.  

– Дура ты, Дашка. Жалко тебя. Да тебе не объяснишь – не поймешь с чужого опыта. Свой набрать нужно. Давай-давай, учи свой немецкий прилежно, не отвлекайся.  

– Да чем здесь голой задницей вертеть перед нашими задротами, я лучше буду сосать у законного состоятельного мужа, и не здесь – в сраной помойке российской, а в чистой богатой Европе.  

– Страшно слушать тебя, Дашка. Тебе всего 23, ничего не видела, нигде не была, и рассуждаешь настолько наивно-примитивно. Ведь вляпаешься наверняка. Потом сама эту сраную землю будешь целовать родную и жалеть себя….  

– Я специально выучилась в универе, я знаю английский, учу немецкий, я привлекательна и умна, ищу мужа через очень престижное агентство – у меня все получится, зачем мне знать ваш опыт – я все продумала и распланировала. Здесь я мимолетно – деньги срочно нужны, вдобавок самое безопасное место, чтобы их зарабатывать.  

– в добрый час тебе, Дашка, глупая. Пусть все получится, как задумала, хоть и маловероятно….  

Филке неприятен был этот разговор. Уж она-то знает цену заграничной «стабильности и уважительного отношения к русской женщине». И на том спасибо, что подзаработать там дают, остальное на родине найдем. Наш мужик – другое дело: родной, придурковатый, с ним всегда все понятно, он приручен и его не надо долго соблазнять, важно лишь правильно удерживать подле себя. Филка оглядела гримерку, в которой пятеро девушек вынуждены проводить вместе несколько дней подряд: выслушивать мечтательный вздор, терпеть заносчивость столичных «звезд» стриптиза, запорхнувших сюда для передышки, обычно перед очередным заграничным забегом, и бесконечно смотреть на похотливые лица в окошках, с приоткрытыми слюнявыми ртами и потными пальцами, оставляющими на стекле пятна, отчего окошки часто выглядят слишком запотевшими, скрывая того, кто там сейчас снимает стресс в свою потную руку. Вздохнув, она отдернула портьеру на окне – открылась панорама многолюдного двора большого дома, в котором они раздевались за деньги на втором этаже. Вечерело. Из метро выбежала запыхавшаяся взлохмаченная Каприс, и, что-то уронив из незакрытой маленькой сумочки, вбежала на первый этаж. «Опять на перерыве с постоянным своим развлекалась» – подумалось с грустью Филке. Потерянные мы здесь все, не найти нас нормальным мужикам…»  

Смена Митрухина закончилась сегодня поздно – долго возился с заклинившим ходовиком, а завтра понедельник, толпы народа с утра, приказали починить во что бы то ни стало. Вот и пришлось возиться аж до 9 вечера, устал как собака, а еще ехать домой час, а завтра опять на опостылевшую дневную смену. Митруха поднимался в тяжелых раздумьях по заработавшему, благодаря ему, эскалатору, чтобы пройтись по любимому Кузнецкому, пошаркать стоптанными башмаками исторический булыжник до остановки и там уже, на троллейбусе, рукой подать до его старинной многоэтажки.  

Любил Митруха каждый уголочек здешний, воздух любил, особенно сейчас в апреле раннем, здесь особенно пахло – старыми доходными зданиями и новой фанерной красотой ярких огней, пряной молодежи, разноцветной жизни, за которой он очень любил подсматривать. Нет, участие принимать не хотелось, уж больно недоступна жизнь современная для него – простого работяги, электромонтера. Эта новая мобильная жизнь так и осталась для него лишь в рекламных щитах и роликах по телику, где красивые недосягаемые девушки так сильно обнажены, что у Митрухи бывает сердце заходится от секундных рекламных вставок. Он жену-то свою толком не видел хотя бы в нижнем белье, не то что молодок со смуглой блестящей кожей. Прервала его мысли какая-то штуковина, попавшая под каблук его изношенных ботинок и заставившая стопу прокатиться на ней словно на бруске. Наклонившись, Митрохин ахнул, разглядев штуковину – оказалась помада, в черном глянцевом тубусе с золотой каймой. Митрухе вдруг захотелось открыть её. Сняв колпачок, он медленно крутил нижнюю часть корпуса, дивясь насыщенному бардо медленно появляющегося стержня помады. Она изумительно пахла красивой женщиной. Терпкий и, в то же время, сладкий цветочный нежнейший запах. Митруха вдохнул его и зажмурился от удовольствия – «как же должно быть прельстительно выглядят губы под такой помадой» – подумалось с восторгом Митрухе, и он стал вертеть головой в поисках возможной обладательницы утерянного сокровища. Вокруг не было никого из особей женского пола, кто хоть как-то напоминал бы Митрохину об обладательнице восхитительной находки. Почему-то его голова поднялась наверх, маловероятно, но, возможно, она выпала из чьего-нибудь окна, хотя здесь нет жилых домов, но все же…. На втором этаже, сквозь плотные портьеры, просачивался бледный свет и Митруха, прислушавшись, уловил женский заливистый смех, и его охватило приятное волнение, как бы предчувствие настоящей жизни, маленького чуда, которое ждет его в том самом окне. Но что там, на втором этаже? Митруха знал этот дом на Рождественке – старинный доходный дом, славно служивший своим разным зажиточным хозяевам с 18 века. «Надо посмотреть, удостовериться, ненадолго, одним глазом бы на хозяйку этой дамской штуковины…  

Но где же вход на второй этаж? Может, обойти и с другой стороны поискать вход… но тут задумавшегося Митрухина отвлек от мыслей выходивший из неприметных дверей немолодой мужчина в помятом светлом костюме. Митруха стремглав ринулся в еще не захлопнувшиеся двери и очутился в сумеречном помещении. В нос сразу ударили густые запахи латексной резины и ванили. Митруха огляделся и что-то заставило его тут же рефлекторно опустить стыдливо глаза. Вокруг него на полках были выставлены гениталии мужчин и женщин в самом непристойном виде – розовые, темнокожие, белые как молоко, выглядящие настолько натурально, что Митруха невольно потянулся удостовериться в натуральности одного из экспонатов женского, всегда вожделенного им органа, правда, которого он в жизни не видал в подобных ракурсах и мельчайших подробностях. Взглядом бывалого мастерового он всматривался в искусно сделанные складочки и маленькие волоски сверху, он приближался к розовато-коричневой вагине, как удав приближается к кролику, не отрывая взгляд от зовущего углубления в экспонате и уже протягивая к нему руки.  

– Очень хорошая игрушка, хотите потрогать? Пожалуйста! Оцените натуральность, глубину, мягкость, она будто теплая, возьмите в руки, ощутите какая нежная….  

Митруха словно очнулся из своего блаженного сновидения и увидел рядом с собой коренастого, слащаво улыбающегося накаченного молодого хлыща, сверкающего своими блудливыми глазками и протягивающего Митрухе резиновую вагину.  

– Спасибо. Я только посмотреть. Мне надо отдать вот это. Она обронила.  

– Это вам наверх, если вы хотите лично передать…. Хлыщ опять так приторно улыбнулся, что Митрухе захотелось вдруг сплюнуть, как раз набралось во рту достаточно влаги от всего увиденного, но Митруха сдержался и устремился вверх по лестнице, откуда слышались ритмы музыки.  

– Мне надо увидеть девушку, которая обронила вот это…  

Митруха протянул долговязому парню в наушниках найденную помаду. Долговязый кинул взгляд на Митруху, на помаду, чуть ухмыльнулся.  

– Вон там на экране все девушки, которые работают на этой неделе, выбирай.  

Митруха поднял голову и увидел пятерых красоток в полуобнаженном виде. Двух блондинок он будто даже не заметил, а вот остальных долго рассматривать не пришлось. Он сразу понял – кому он должен отдать помаду. Она смотрела с экрана прямо на него – белокожая, с нежным взглядом и темно-русыми локонами, закруглявшимися вокруг полных губ именно того самого цвета….  

– Вот эту можно позвать? Под номером 2?  

– Сколько жетонов? Два-три? Или в вип кабину сразу?  

– А что за жетоны? Для чего?  

– Бросаешь жетон, окошко открывается – девушка танцует и раздевается, чтобы увидеть полностью ее раздетой – нужно не меньше пяти жетонов. В вип кабине ее можно потрогать…  

– Хорошо, давайте 5 или 6 жетонов. Она совсем разденется за 5 же…в?  

Митруху уже мелко трясло от возбуждения, он потерял все слова и начал заикаться. Дрожащими руками он сгреб купленные жетоны и пошел за долговязым диджеем в свободную кабинку: показал куда вставлять жетоны, опять ухмыльнувшись уголком рта, прикрыл за собой дверь, указав напоследок рукой на влажные салфетки на стуле. Митруха не понял жеста и переложил салфетки на жетоноприемник. В кабинке было совсем темно и ощущался невыветреный запах чего-то сладковато-затхлого, какой-то органики, хотелось поскорей нарушить эту атмосферу спертого воздуха и темноты…  

«Каприс выходит на площадку» – послышалось громкое объявление в микрофон.  

Митруха спешно всунул жетончик в вертикальное узкое отверстие, успев отметить что принцип оплаты как в метро, устроился удобнее на стуле, только решил снять ветровку, как окошко стало медленно ползти снизу наверх. Митруха бросился выглядывать в медленно открывавшийся просвет, пытаясь разглядеть танцующую чаровницу его возбужденного мозга.  

Девушка смотрела на него в упор и медленно, танцуя, раздевалась. Когда ее движения стали переходить к обнажению груди, и кружевной бюстгальтер медленно открывал то, о чём он только что грезил, окошко предательски закрывалось. Митруха все выглядывал в уменьшающийся просвет, пребывая в диком волнении и не понимая, как продолжить столь захватывающий зрительный контакт с обворожительной Каприс. Через секунду вспомнив, что надо просунуть жетон, Митруха выложил все жетоны на узкую панель под окошком и стал в нетерпении поторапливать рамку, открывающую вновь окошко, где его ожидало невероятное вожделенное чудо природы, обнажающееся лишь для него одного.  

В тот момент, когда танцовщица обнажила свою левую грудь, высвободив розовый большой сосок, который тут же начала теребить своими маленькими пальчиками, Митрухино естество камнем уперлось в штанину и рвалось наружу. Митруха испугался. Оглянулся. Дверь закрыта. Он отпрянул от окошка, чтобы его не увидела девушка и начал расстегивать молнию. В этот момент из кармана выпала помада. Митруха наклонился поднять ее, ударившись лбом о металлический каркас жетоноприёмника, быстро открыл колпачок и поспешил вдохнуть ее неповторимый в его жизни аромат, для физического ощущения той прелести, которую он видел прямо перед собой за стеклом. От сильного возбуждения он перестал понимать где находится, он видел только ее – эти белые груди, это прекрасное волнительное гибкое тело и в его голове все сильнее стучала кровь. Третий жетон, четвертый. Девушка танцевала лишь в трусиках. Когда она снимала трусики, наклонив голову и Митруха, уже тихо замычав, видел, как обнажается ее белый, выбритый треугольник, он, пытаясь рассмотреть ту самую складочку, которую несколько минут назад видел совершенно распахнутой там, внизу, открыл рот от восторга и всё смотрел на Каприс, и вдыхал запах помады, задыхаясь собственным жаром. Девушка узнала свою помаду и стала подходить к окошку все ближе и ближе, абсолютно обнаженная, медленно переставляя ноги, отчего ее вожделенная складка попеременно пряталась и появлялась, как бы заигрывая с обезумевшим от возбуждения Митрухой. Подойдя вплотную к его окошку, девушка наклонилась и встретилась с его взглядом, она показала на помаду и прижалась слегка губами к стеклу. Митруха покрыл помадой ее губы через стекло и прижался к ним. Его рука уже давно массировала собственную плоть и перезревший его горячий сок вот-вот должен был выплеснуться наружу. Перед его глазами все расплывалось, пот капал с бровей, стекал ручейками по щекам. Митруха уже стонал. Это был последний жетон и окошко начало медленно закрываться. Внезапно девушка повернулась спиной к окошку и глубоко наклонилась. От увиденного кульминационного откровения у Митрухи сильно зашлось дыхание и после глубокого вдоха не последовало выдоха, в организме произошло грандиозное извержение вулкана, выпустившее накопившиеся реализованные в одночасье желания и взорвавшие сосуды возбужденного мозга и сердца.  

Голова Митрухи упала на панель, не давая окошку закрыться до конца. На его лице застыла посмертная улыбка сладострастного блаженства, стоящего ему жизни, той бесцветной однообразной, скупой на дары жизни, которую он без сожаления отдал за пятиминутный шторм любовной страсти, исчерпав свою электростанцию до дна…