Марья-Искусница и Оливье.

Марья-Искусница была рукодельницей на все руки.  

Надо рубаху льняную сшить? Пф, это для нее не проблема. На поле сбегает, льна серпом накосит, волокна наделает, полотна наткет, и вуаля, обнова Ивану готова.  

Иван умоется, поясом подвяжется, и чешет по деревне с балалайкой под мышкой.  

Эх, хороший мужик, да женат!  

Приходит он как-то домой. Балалайку в угол, шапку на гвоздь, кулаком по столу.  

– А что это мы, жена ненаглядная, живём, как тёмные люди?  

У Марьи от такого поворота событий аж спицы из рук выпали.  

– Как это так? Какие же мы тёмные люди, когда вон какая светлая горница у нас.  

– Эх, дура ты Машка, хоть и Искусница. Что мы едим? А? Кашу да картошку в мундирах?  

– Чего? А кто давеча вареники с вишней ел? А чебуреки, чтоб им пусто было, всю печку пришлось от масла отмывать? А.....  

– Ну ладно, ладно, виноват. Не дура ты, не дура, если только местами. Но вот заморский салат, который Оливье называется, мы не едим. Не едим же, да?  

Марья отложила спицы, чтобы не дай бог Ивана не покалечить из- за своего взрывного характера. Медленно встала. Прошлась по горнице туда и обратно. И говорит:  

– Да, Иван, ты прав. Оливье не едим. Поэтому выйди вон из хаты. А к ужину приходи.  

Иван мужик умный был, хоть и носил шапку набекрень. Если жена сказала выйти вон, то это не просто так. Это она так была расстроена и задумала не доброе.  

– Оливье, – сказала Марья блюдечку с голубой каёмочкой.  

Блюдечко встрепенулось, яблочко подпрыгнуло, и покатилось что есть мочи гигабайты наматывать.  

Марья в блюдечко смотрит, пером на бересте что-то записывает.  

– Ага, значит вон ты какой – Оливье, – сказала она, остановив яблочко, чтобы зря тариф не использовало.  

Шеф, который повар, говорил, что надо рябчиков, надо телячий язык, а ещё икра чёрная и раковые шейки. Ну, это он загнул, конечно. Рябчиков, ещё куда ни шло. Марья и в стрелковом деле была та ещё охотница. Десятку с закрытыми глазами. А уж рябчиков этих она не только стреляла, но и в плен брала.  

Но вот с телячьим языком, это уже перебор. Не валить же телёнка ради языка.  

Про шейки раков и чёрную икру Марья вообще слышать не хотела. Этого в её доме отродясь не водилось, и начинать водиться не собиралось.  

– Оливье будет по-нашенски, – сказала Марья, закатывая рукава сарафана.  

Какой же салат, да без картошки. Что французу хорошо, то русскому мужику только в зубах поковыряться.  

Поэтому картошка, которая всему мать родная после хлеба, должна быть.  

А перепелиные яйца Марья заменила куриными. Оно и правильно. Что в том яйце от перепёлки? Одно баловство. То ли дело от рябушки родной, возьмёшь в руки, чувствуешь вещь.  

Так, что у нас там дальше по списку? Каперсы какие-то.  

– Не смешите вы мои пятки, – сказала Марья, и достала стратегическую банку зелёного горошка, доставшуюся на распродаже у заезжего коробейника.  

То, что ни одно застолье на Руси не обходится без соленого огурца знают даже в Гондурасе невиданном. Поэтому в Оливье он должен быть без разговоров.  

И колбаски, колбаски то домашней обязательно. Ванька то, страсть как колбасу уважает.  

А соус этот ваш, который майонез, пусть французы и едят. Наш народ сметане с горчицей не изменяет.  

Уф, ну и умаялась Марья с этими изысками.  

Но делать нечего, сама Ивана из избы выгнала.  

А вечером, аккурат после того, как Марья корову подоила, заходит Иван.  

Заходит и глазам своим не верит.  

Сидит его Марья в праздничном кокошнике за столом. Щёки румяные, брови чёрные, губы алые. Принцесса. Нет, королевна.  

А на столе лучины горят, аккурат по периметру стола. Это чтобы лица собеседников было видно. Так тарелочка с голубой каёмочкой сказала.  

А в середине он, тот самый Оливье.  

– Ну чем тебе не Франция? Чем тебе не как у людей? – спрашивала Марья, подкладывая Ивану салатика.  

А Ивану уже и Франция до одного места, и люди туда же. Он свою Марью на руках бы носил, да в красный угол ставил.  

А всё потому, что любая женщина может фуа-гра из печеночного паштета сделать. Про Оливье уже и говорить нечего.