Поезд № 192 Ленинград - Свердловск Часть 5

ОЛЯ  

Вот так заканчивался мой очередной день рождения. Вышел курить на улицу. Не давала покоя информация про Олю. Сел на скамейку напротив Ольгиного балкона. Наверно, она увидела меня. Дверь балкона открылась, и появилась Оля. Поздоровались. Я курил, и смотрел на неё. Она на меня. Она ушла в комнату и уже через пять минут сидела рядом со мной.  

Я знал, что она выйдет, чувствовал это. Но я волновался. Решиться заговорить с Олей после того письма было не легко. И честно скажу: как у мальчишки появилось желание появится перед Олей в форме. В форме она меня не видела. Даже фотку ей не успел отправить. А Оля летом 1978 года уже в третьем письме, решилась послать мне на службу письмо и сообщить об измене. Измена — наверно это громко сказано.  

Тогда в те две ночи перед армией, когда для Оли я стал её первым мужчиной, считал, что мы наладили и восстановили наши отношения. И я поверил, что теперь мы уже не расстанемся, но надо подождать два года. А она могла приехать ко мне в армию и мы могли бы поженится. Такое, кстати, не раз случалось в нашем полку. Но даже тогда она не договорила мне того, что знала про меня и Таню. Только в письме она решила написать, что видела, как мы объяснялись в любви и стояли в обнимку у окна. Это Оля в отчаянии кидала снежки в окно…. Оля не решилась тогда сказать мне о том что она всё знает. Она стала избегать меня. Скрепя сердце ещё продолжала скупо отвечать на мои приветствия при случайных встречах.  

А что же я? Я и тогда понимал, что поступил подло по отношении к этой девочке. Любил ли я её? Сравнивая тогда те чувства к ней и к Тане, я понимал, что к Оле с моей стороны была сильная детская привязанность. Она, собственно говоря, стала мне как сестра. Хоть и обнимались и целовались. Сказалась долгая дружба с первого класса. Но трусость я так ничем и сейчас не могу объяснить.  

Ольга вышла в домашнем сарафанчике, в ветровочке на плечиках, с оголёнными ножками. Её ножки, такие же стройненькие, как в юности, короткий сарафанчик, чуть по-длиннее. За минувшие годы она стала женственной, хотя и оставалась такой же хрупкой, как хрустальная изящная вазочка. Оля очень красивая и грациозная девушка.  

— Я видела, как ты приехал. С возвращением! Увидела в кухонное окно, солдат красивый идёт по двору. А это Виталик! Ты отслужил?  

Я поблагодарил, но разговор не клеился. Молчали. Я взял её левую руку. Оля вздрогнула. Два года я не прикасался к её руке. Рука её горела. Ощупал кончики пальчиков. Их когда-то в юности целовал и хвалил за то, что они так виртуозно, будто порхали над грифом скрипки, и при этом лилась прекрасная музыка. Завораживала Оля игрой Полонеза Огиньского. На этих длинных гибких пальчиках раньше были такие же твёрдые подушечки, как у меня.  

— Оля, А ты давно не играешь на скрипке, — не спросил, а утвердительно сказал я.  

— Бросила зимой, когда в девятом классе училась. Наверно напрасно, — а ты так и не расстаёшься с гитарой?  

В голове моей мелькнуло:"А ведь я повинен в том, что Оля бросила занятия на скрипке"  

— Я не изменяю своим увлечениям, — захотелось сказать что-то колкое, хотя прекрасно понимал, что Оля совершенно ни в чём не виновата.  

— Это хорошо, — она, видимо, не поняла меня.  

А может я совсем не «колюче» сказал про измену увлечениями, хотя подразумевал другое. Глупо! Я виноват перед Олей.  

— Виталька, а у тебя сегодня День рождения! Я тебя поздравляю. Осенью я тебя не видела, мне говорили, что ты был в отпуске. В форме не удалось тебя повидать. Возмужал. Идёт тебе! А это что за три полосочки на погонах? И на рукаве две?  

И опять будто как в детстве, как в юности далёкой, Оля назвала меня Виталькой, с той нежной интонацией, с любовью.  

Я так и продолжал держать Олю за руку.  

— Да, Оля, сегодня очередной день рождения  

Объяснил и про полосочки на рукаве и на погонах.  

— А у меня гитара есть, правда «семиструнка», но можно одну струну убрать.  

— Оля, ты не изменилась, всегда начинаешь издалека. Ты меня к себе приглашаешь? Я согласен. Время ещё есть, я дома денег возьму, за шампанским схожу.  

Она взяла меня за вторую руку. Стала смотреть мне в глаза, будто пытаясь что уяснить для себя.  

— Виталик, у меня всё есть. Ничего не надо. Не ходи. Давай сразу ко мне, а то уже холодно. Дома никого нет, и не будет.  

Мы зашли в подъезд, я заглянул домой, предупредил бабушку, чтобы не теряла меня. Сказал, что ушёл к друзьям.  

— Опять по сараям, — съязвила бабуся.  

— Нет. Ба, я вырос из этого возраста, — отшутился я и ушёл.  

Не знаю почему, но бабушкины слова на мгновение отбросили меня куда-то далеко, в ту раннюю юность. И сейчас Оля также стояла у своей двери и дожидалась меня. Так было всегда, когда мы шли к ней поиграть дуэтом, а я забегал домой, чтобы прихватить гитару и предупредить бабушку.  

Оля пропустила меня вперёд, дверь за мной захлопнулась. Всё началось сразу с порога.  

Она нисколько не изменилась с тех последних майских ночей 1978 года, за три дня до моего ухода в армию. Такая же гибкая и горячая. Только никакого стеснения и девичьей робости сейчас.  

Я проваливался в сон, в мыслях мелькнуло, что странно всё: с чего началась моя служба в армии, тем и заканчивается. Оля проводила, а теперь встретила. Только встреча эта горька, и на душе не спокойно.  

Кружилась голова от букета шампанского, водки. Так и должно было быть. Должны были встретиться любящие друг друга, прошедшие испытание разлукой. Также должны были встретиться, как Востоковы. Зачем она написала то письмо? Если бы я знал, что она ждёт меня, я бы смог отпустить из своего сердца Таню. Но, что сделано, то сделано.  

Видимо, на какое-то время я всё же заснул. Очнулся от того, что будто какая-то девушка смотрит на меня с укоризной, но не Оля – это точно. Когда открыл глаза, в комнате было светло на столько, сколько мог дать свет, пробивающийся из лабиринта коридоров от не выключенного светильника в прихожей. Лица не различишь, только силуэты. Оля сидела закутанная в простынку, согнув ножки в коленках, навалившись на стенку. Она всхлипывала.  

— Оля, девочка, что с тобой?  

Она молчала и только сильнее стала всхлипывать. Я подсел рядом, прижал её к себе. Она вся дрожала. Уткнулась мне в грудь.  

— Я всегда чувствовала, что Танька отобьёт тебя у меня. А мне так было хорошо с тобой, и то не забываемое лето и наш дуэт. А ты охладел. А я терпела и ждала. Только я не верила, что взрослая женщина решится на это. Конечно, она такая красивая и грациозная и в тоже время очень простая и добрая привлекла тебя. Я это всегда видела. Я сразу увидела, ещё, когда она первый раз остановилась и смотрела, как ты играл. Ты же как заведённый играл, не отрывая от неё глаз. Я тогда ещё беду почувствовала. Я спрашивала тебя про твоё отношение к ней. Почему ты правду не сказал? Сказал бы, что влюбился. Я бы поняла тебя.  

Подумав, продолжила:  

— А ведь мне тоже было понятно, что она влюбилась в тебя. И поэтому мне было страшно. Она так смотрела на тебя, помнишь, когда мы для неё играли у тебя дома, а потом пироженки ели с чаем. Ты как оцепенел тогда. Потому и понимала…. Потому ревновала…. Потому придумала наш дуэт со скрипкой и гитарой. А сам то ты не догадывался, что сохла она по тебе?  

Вдруг Оля ехидненько ухмыльнулась:  

— Интересно, кто первый-то из вас о любви заговорил? Она первая, поди, повесилась на тебя у окна?  

— Я первый сказал. Только зачем тебе это надо?  

Встал пред глазами тот самый счастливый вечер в моей жизни. И тут же я представил, что испытывала совсем ещё юная девочка Оля, увидев нас в окне. Такую же боль я испытал ровно через год. Тогда, когда узнал, что Таня уехала, даже не оставив адрес.  

— Тебе я соврала сегодня, первый раз в жизни — гитары у меня нет. Я их теперь терпеть не могу….  

Она замолчала и опять начала всхлипывать и утирать слёзы краем простыни.  

— Не молчи, Виталик, скажи хоть что-нибудь. Вот ты сейчас на улице упрекнул меня в измене. А я тебе не изменяла. Изменил мне ты. Изменил нашей юной любви. А письмо это дурацкое из мести решила написать. Никого у меня не было. Просто парень настойчиво ухаживал. И не допускала я его до себя. Мама с дуру растрепала, что жених нашёлся.  

Что я мог сказать? Вот и сейчас, Ольга всё же поняла мой намёк на измену, хотя речь шла о гитаре. Она была всегда такой: тонко всё чувствовала. Но за всё содеянное надо отвечать и видимо пришёл мой час дать отчёт поступкам, пусть это и была ранняя юность.  

— Оля, милая моя девочка, ты прости меня. Ты ни в чём не виновата. И Таня не виновата. Виноват только я. Почему я ничего не сказал тебе — я до сих пор не могу это объяснить себе. Я признаю, что сподличал. Я тихо предал тебя. Прости меня, если сможешь. Не могу я сказать, не знаю какими словами.  

Она молчала какое-то время, вздыхала.  

— Виталь, расскажи, как у вас всё произошло, — достаточно настойчиво попросила Оля.  

— Оля, милая! Зачем тебе это надо. Всё давно в прошлом и никогда не вернётся.  

— Тем более, расскажи.  

Рассказал Оле про первые дни знакомства с Таней. Про первое «столкновение», когда чуть дверью в лоб не получил. Про солнечный удар. Сказал, что скорая тогда ко мне приезжала, а не в соседнюю квартиру. А Оля оказывается помнила этот момент. Про то, как всю ночь Таня сидела около меня. Как чмокнула меня тогда в щёку. И не только потому только, что она красивая, ещё вот всё остальное повлияло на меня. Как я мог отнестись? Конечно, я влюбился.  

— Ты прости меня, Оля! Теперь я всё честно тебе рассказал. Но что это изменит?  

Наступила достаточно длинная пауза. Мы молчали.  

— Да, Виталик не разобраться нам, видимо, никогда. А как долго ты продолжал встречаться с Таней, когда они уехали? Почему вы не вместе? Она же любила тебя без ума! Я тебя понять могу — красивая, обаятельная такая и совсем не зазнайка. Как не влюбится было в такую.  

Я решился рассказать Оле. Ей, которая была тогда единственным человеком, которому, не кривя, душой рассказал всё подробно о том, что произошло пред новым 1974 годом.  

Оля внимательно, не перебивая, выслушала. Взяла меня за руку.  

— Таня твоя испугалась, что бросишь ты её в скором будущем. Виталь, ты подумай только — разница двенадцать лет! Ей сейчас значит тридцать пять. А тебе сегодня исполнилось двадцать три. И не ищи глубокого смысла в её поступке. Может и ещё что то, но это главное. Потому она исчезла в неизвестном направлении, и за семь лет ни слуху, ни духу. А то, что любила она тебя, и, уверена, сейчас любит — не сомневайся даже — любит она тебя страстно. Я это видела. Поверь мне — женщине. Она не умела скрывать это. Это только ты не видел да сомневался. Но вы не были рождены друг для друга. Вас специально время развело по возрасту.  

Про себя подумал: «Тане завтра исполнится тридцать пять. » Грустно стало.  

Зачем Оля опять всколыхнула мне память? Не может она простить мне Таню. Где и с кем теперь Таня? Семь лет назад, день в день, час в час я также был близок с Таней, как сейчас с Олей.  

— Оля, зачем ты взвинчиваешь себя этими воспоминаниями?  

Но Оля, будто, не услышала меня.  

— Я тоже дура. Знала бы я, извини, конечно, что она старуха для тебя. Я бы себя по другому повела. Но она ведь смотрелась от силы на двадцать три, не старше. А у ней сынишка уж большой был, а я никак не сообразила, что она старше должна была быть. Нам вот по двадцать три. Я ведь хотела тебя ждать. Решилась тогда стать твоей, я хотела забеременеть от тебя. Этим я хотела хоть как-то задержать тебя около себя. Но не получилось. И я сходила с ума. Я понимаю, что не честно поступала, имея такие мысли. Наверно из-за это ничего не получилось. Да и опоздала я. Всё тянула, от ребят знала, что ты в армию уходишь. Но тебя так неожиданно призвали. Не думала, что на девятое мая у тебя будет повестка. Праздник всё же в этот день. А теперь вот сошлись два одиночества.  

Опять за всхлипывала, заплакала.  

— Ты, Виталик, если можешь, прости за то письмо. Я всё, наверно, испортила.  

Я молча прижал Олю к себе. Попытался поцеловать её, но она освободилась от объятий и продолжила:  

— Вот ты только что сказал: "Но что это изменит? " Я готова многое изменить. Но чувствую, что и сейчас ты не принадлежишь мне. У тебя кто-то есть? Я тебя всегда по лицу читала.  

Я только удивился её проницательности! Я кривить душой больше не мог — не заслуживала Оля этого. Пусть Оля знает всё! Если мы поймём друг друга, то мы сможем начать всё с начала. И скрывать от Оли я больше ничего не намерен.  

— Только в голове.  

Я рассказал о том, что произошло со мной за последние два дня.  

Она спрыгнула с постели и прикрывая наготу простынёю, убежала на кухню. Вернулась с бутылкой портвейна и шампанского и коробкой конфет.  

— Выбирай!  

Разлила и подала мне портвейн себе шампанское….  

— Значит, теперь у тебя Ирина! Ирина, она точно будет твоей навсегда. Выпьем за это!  

Я подумал: "Оля, глупенькая моя девочка. Что же она делает? Зачем? "  

Оля поставила пустой фужер на столик.  

— А пока ты мой…. Мой…. На три дня и три ночи ты мой. Пока родители не вернутся — никому тебя не отдам. Хватит разборок!  

Оставшись у Оли в плену, она мне давала шанс вернутся к ней, найти те слова, которые бы вернули ей доверие ко мне.  

Утром она уходила на работу, а я оставался в её доме. Двери в квартиру оставались открытыми и у меня был ключ, и я мог уйти в любую минуту.  

Я не нашёл тех слов…. После её фразы: "Ирина, она точно будет твоей навсегда. Выпьем за это! ", мой мозг просто заклинило.  

Оля сдержала своё слово. Днём в четверг она сказала:  

— Всё уходи. Не прощаюсь, будем видеться, в одном подъезде живём, останемся друзьями. Я не Таня — переезжать не буду, чтобы избавится от тебя.  

Оля — не простила она мне Таню! А точнее — моего тихого предательства. Она просто отпустила меня. Но легче мне не стало.  

Можно считать, что Оля бросила меня. Я понял, что я ей больше не нужен. И всё же — я ошибался.  

Оля- это девочка, которая часто принимала скоропалительные решения. Это её характер. При этом она могла так незаметно всё повернуть назад. Правда — она никогда не врала. Она просто преувеличивала. Но не всегда есть возможность повернуть назад....  

Оле очень хотелось причинить мне боль. И решилась сделать, когда я был далеко от неё. Теперь она избрала какой-то другой путь, мне ещё не понятный.  

Не хотел про встречу с Ольгой писать. Но Она часть моей жизни.  

За семь лет меня бросили две красивых девушки. С третьей я сам не захотел встречаться. Осталась Ирина.  

В пятницу встал на учёт в военкомате.  

Всё — Дембель! Нет — уже гражданский человек.  

Дальше будет и смешно, и чуть ли не трагично. И опять я буду совершать те же ошибки, что и раньше. Опят буду неоднократно наступать на те же грабли.  

Когда-то я предал Олю, пережил любовную трагедию с Таней, и видимо мало чему научился. Только с моей стороны предательства больше не будет.  

Вечером в пятницу 30 мая 1980 года я уехал повидаться с родителями.