Как меня отучили курить.

Всё тот же 1962 год. В мае исполнилось пять лет. Наступило долгожданное лето. Я и сейчас из всех времён года отдаю предпочтение этому сезону. А для детей летом полное раздолье. На много больше развлечений. Хотя зима тоже полна разнообразием игр. Лыжи, санки, ледяные горки. У меня даже коньки были. Надевались на валенки. А для начинающих конькобежцев эти коньки были очень к стати. У них был двойной нож, и это придавало хорошую устойчивость. Да и стоили они не дорого. А ещё снежные пещеры, которые мы рыли всем двором в снежных отвалах. Их нагребал бульдозер, чистящий проезжие части вокруг бараков. Всего не перечислить.  

Как-то послали наши бабушки в магазин меня и Люду за хлебом. Не далеко от бараков на небольшом возвышении стоял высокий столб с проводами. Люська заметила, что если на этот столб смотреть сбоку, то он напоминал огромную букву А. Но если встать под проводами, то отчётливо просматривалась огромная буква П. Говоря языком профессионального электрика, а я таковым и являюсь, опора эта и правда называется А П-образная. И надо отдать должное наблюдательности моей подруги раннего детства.  

Место под этим столбом привлекало ребятню и мужиков, да и бабушки наведывались. Будто там мёдом намазано. Возвращаясь, решили зайти под этот столб. Но увидели там мужиков, которые сидя на траве и ящиках распивали водку. Дед мне говорил, что это шофера в день получки или субботам водку пьют. Субботы в те далёкие шестидесятые были рабочие.  

Конечно, мы обошли стороной это место. Нас предупреждали, что бы мы сторонились пьяных.  

Так что же притягивало туда взрослых и детей?  

Мужики там пьянствовали, оставляя горы пустых бутылок. А бабушки подбирали их, что бы сдать и получить двенадцать или семнадцать копеек, если бутылка была толстая и темно-зелёная.  

Когда мужики расходились, ребятня приходила туда и обшаривала каждый сантиметр, в поисках оброненных пьяными мужиками монеток. Ходила легенда, что одному везунчику посчастливилось найти металлический рубль. Ребята постарше подбирали окурки, которые ещё было можно курить. Проверяли папиросные и сигаретные пачки: бывало находили чуть ли неполные и спички. Вот и рвались на этот пятачок. У каждого был свой интерес.  

Место грязное. Валялись окурки и пачки от папирос. Да ещё консервные банки из-под кильки в томате, а то и вовсе не доеденная солёная килька и обглодки хлеба. Объедки уничтожали птицы. И кошки и собаки заглядывали. А вот консервные банки мужики в конечном счёте прибирали сами. Так бывало захламят это местечко, что самим становилось противно. А потому перед началом попоища они дружно делали приборку.  

Но даже после тщательной приборки, в примятой траве оставались сотни крышечек от водочных бутылок. Они были сделаны из толстой алюминиевой фольги, а потому казались похожими на монетки достоинством двадцать копеек. Эх, сколько же было разочарований, когда вместо желаемой монетки в руках у тебя оказывалась простая никчёмная крышка.  

Я и Люська не брезговали таким промыслом. Но родителям об этом не говорили. И нам один раз воздалось удачей. Мы нашли три монетки по пятнадцать копеек. На радостях пошли в банный буфет. Купили по стакану газировки и по ромовой бабе. Остальные деньги мы поменяли на медные троячки, которые мы пропили в автомате газированной воды. С Людой мы всё делили поровну. А я часто уступал ей большую часть. Считал, что девочке должно достаться побольше сладенького. Жили мы с ней, пожалуй, лучше чем некоторые братья и сёстры. Девочка она была своенравная. И, пожалуй, только мне удавалось с ней дружить крепко, почти без размолвок.  

Я же, как всегда, сильно отвлёкся от темы.  

И так, когда мы, увидев пьяных мужиков под столбом, медленно брели в сторону дома, Люда спросила меня.  

— Виталь, а ты водку пробовал уже?  

Рассказал я своей любимой подружке про весеннюю попытку выпить с дедушкой.  

— Бедненький, тебя стошнило даже? Тебе плохо было? — Люська взяла меня за руки и развернула к себе лицом и тревожно вглядывалась мне в глаза.  

— Нет. Чуть голова кружилась, — не совсем честно ответил я.  

Постеснялся рассказать. Только и сказал, что мне не понравилось.  

— А у меня папа тоже иногда водку пьёт. Мама его останавливает, а он всё равно с дедом выпивает. Папа говорит, что он так какой-то «струс» (прим. автора: видимо, Люда имела виду стресс) снимает с себя. Говорит, что работа у него напряжённая.  

Я уже писал в других рассказах, что папа у Люды был лётчик. Летал на Ил-18.  

Наверно была середина июня. В огороде отцвела виктория и мы с нетерпением ждали первые ягоды.  

Ребята постарше затеяли построить шалаш. Только называли его балаганом. План у них был грандиозный. Вспоминаю сейчас: площадью он получился не меньше трёх квадратных метров. Я, честно говоря, не понимал, что за желание у пацанов было: сидеть в таком шалаше. Даже если шёл дождь, то всё равно промокнешь, хоть старались крышу накрыть кусками рубероидом.  

Место выбрали за сараями. Взрослые там ходили не часто, потому и привлекло это местечко: подальше от надзора.  

Собралось человек семь: это ребята в возрасте десять-одиннадцать лет, т. е. те, кто закончили третий — четвёртый класс. Предстояло обойти все свалки и насобирать «строительных материалов». Для этого привлекли дошколят. В бригаду попал и я. Девочек не брали. Люська высказала своё пренебрежительное «Фи» и два дня не разговаривала со мной из-за того, что я будто бы предал нашу дружбу.  

Вот и разбрелись мы по окрестным свалкам. Прошлись по заброшенным сараям. Разломали совсем покосившийся отдельно стоящий сарайчик. С него доски взяли, и несколько ржавых листов железа для крыши. Как муравьи тащили всякий хлам, который, казалось, может подойти для строительства шалаша. Сходили и на стройку. Но там взять было не чего.  

Самая драгоценная находка была печка-буржуйка. Правда, дверки у неё не было и трубы. Тяжеленная оказалась. Тащили мы её пол дня, да так и бросили на полпути.  

Я не буду описывать ход строительства. Балаган через два дня был готов. Тогда-то обозначилась и одна из целей постройки. Образно говоря, пацаны решили там устроить курилку. Шалили дети в те годы табачком. Процесс курения дети могли наблюдать где угодно. Курили в клубах, курили в вагонах. Даже в квартирах, лёжа в кровати. Чаще встретишь курящего мужика, чем не курящего.  

Мой дед был заядлый курильщик. Курил дома и допускал курение в постели. Бывало, что не раз за ночь мог покурить. Своё курение по ночам в постели оправдывал болями в желудке. Вроде покурит, боль отходит на некоторое время. Бабушка в это не верила, как не верила и тому, что выпитая рюмочка водки тоже снимала боль. Я теперь со своей возрастной колокольни, поимев на определённом этапе жизни язвенную болезнь желудка, могу сказать, что доля правды в словах деда была.  

Хоть и бабушка и выговаривала дедушке, что порой в доме накурено так, что хоть топор вешай, но всё же достаточно снисходительно относилась к курению деда в комнате. Было тому и оправдание.  

— Петро, хоть какая-та польза от твоего табачного дыма. Может моли в доме поменьше будет, ты глянь-ка: тулупчик-то твой не чикает.  

И правда, дедовский тулуп источал специфические запахи — это смесь табачного запаха, свежей древесины, костра и оружейного масла с правой стороны тулупчика: на правом плече дед носил ружьё. Моль от такого амбре, наверно, шарахалась. Конечно, это только бабушкины предположения.  

Я к курению деда был почти равнодушен, но всё же запах табачного дыма был не приятен. Особенно не нравился дым от самокруток, которые дед набивал махоркой. И если покурить такую дрянь в квартире, потом казалось, что ты в газовой камере. Правда, терминов таких я ещё не знал.  

Бывало дед курил, а я просил его напустить дым в пустую бутылку. Дед исполнял моё желание, я затыкал бутылку пробкой, в надежде сохранить его. Но не проходило и трёх минут, дым в бутылке исчезал. Сохранялся только отвратительный запах сгоревшего табака. Более того, мне не нравилось, как пахло от деда сразу, когда он покурит.  

Глядя на курящего деда, у меняя не возникало желания покурить, тогда как процесс пития водки меня завораживал. До определённого момента: пока сам не попробовал, и чуть душу на изнанку не вывернуло.  

У Люды курил папа. А вот дед на дух не принимал табачный дым. И Люда тоже не переносила табачный дым.  

— Мне только дым от угля нравится нюхать, — говорила Люська. И в этом мы были едины.  

Шалаш, как и все игры успел надоесть. Сняли запрет играть в этом шалаше девочкам. И только Люська с подружкой-единомышленницей держали марку: шалаш для них будто не существовал. Может и заглядывали они в него, но мне об этом было ничего неизвестно. Люська давно забыла мою «измену» за шалаш, и мы также продолжали дружить.  

Когда девочки занимали шалаш для игры, то играли они в дом. Эта игра Люське была не по душе. В куклы она не играла ни колясочки не катала. Её больше привлекали подвижные игры, песочница, моя машина-самосвал. Ещё я давал ей свой велосипед. Вначале он был трёхколёсный. Потом дед переделал его в обычный двухколёсный. Мне показалась тогда, что Люда быстрее меня научилась ездить на двух колёсном велосипеде. Разумеется, во время освоения мы оба ходили с разбитыми коленками. Но Люда, как мальчиша: падала, вставала и снова садилась на велосипед. Хоть бы раз от боли заплакала.  

Мальчишки собирались там почесать языки, да покурить. Правда курили редко: папиросы и сигареты надо было где-то взять. Меня шалаш тоже особо не привлекал.  

Случилась с этим шалашом скандальна история. Подробностей я точно не знаю. Пострадавшей оказалась моя любимая подружка Люська. Она всё же побывала в шалаше. Дед мой в тот день видел, как она бежала вся в слезах к своему бараку.  

— Людочка, ты почему плачешь? Кто тебя обидел? — спросил дед.  

Но она прошмыгнула мимо деда и исчезла за калиткой своего палисадника.  

Дед решил сходить за сарай и посмотреть на то, что могло испугать Люську до слёз. В шалаше парни ржали, что-то бурно обсуждая. И дед решил, что ничего страшного не произошло. Не насторожило деда и то, что Люська крепкая на слёзы девочка, смелая и решительная, вдруг со слезами.  

Люська пожаловалась бабушке, что парни насыпали ей в трусики песок, который мы натаскали туда для устройства пола. Люскина бабушка сразу же кинулась туда, но парни к тому моменту уже ушли из шалаша. Она пришла к нам. Тут дед и подключился к расследованию. Начал он с меня. Но я в тот день в шалаше и не был и Люську ещё не видел.  

К вечеру дед собрал ребят. В числе их оказались и мои лучшие друзья братишки-близнецы. Они были постарше меня: уже перешли во второй класс. Парни по началу отпирались и говорили, что Люська их оговаривает в отместку за то, что её не пустили в шалаш. Но дед поймал их на лжи, и они признались.  

Я не буду писать о том, что побудило мальчишек, которые были старше меня и Люськи, совершить такой гнусный поступок: читатель сам догадался. Но Люда оказала сопротивление.  

Никто из наших родителей не знал, что вопрос половых различий между мальчиком и девочкой я и Люська разрешили ещё годом раньше (об этом в рассказе «БАНЯ»). И нас этот вопрос уже не беспокоил. Мы к пяти годам в определённых условиях чётко имели представление о стыде.  

С построенным нашим шалашом произошла коллизия. Наш шалаш облюбовали старшеклассники. Они стали собираться в этом шалаше. Играли в карты, курили и, похоже пробовали спиртное. Если в шалаше играли ребята по младше, их бесцеремонно выдворяли, не взирая ни на что. Так наш шалаш превратился в злачное место.  

Меня как-то привлекла карточная игра. Дед в сарае играл с мужиками. На мою просьбу объяснить правила и научить меня играть, я получил отказ.  

— Виталь, тебе рано ещё играть в азартные игры.  

Значение слова «азартный» я ещё не знал. И мне послышалось, что дед сказал «озорные». Да и не мог я иначе понять: мужики так активно хлестали картами об стол, победители ржали, а проигравшие матерились. И видел, как играли на деньги. Пожалуй, игра на деньги меня больше всего и привлекла. Подумал я тогда:  

— Вот бы научиться и выигрывать деньги. Себе бы ленточные пистоны купил и за сорок пять копеек автоматический пистолет, в который вставляются такие пистоны. И дома клянчить деньги на это не надо. И Люську бы смог в банном буфете ромовой бабой с газировкой угощать.  

Надо сказать, что ни в нашей, ни в Люськиной семье игральных карт не было. А тут такая удача: парни играют. Надо только напроситься к ним в шалаш. Среди них Колька-татарин. Вообще-то его Наилем звали. Он ко мне хорошо относится и всегда заступается за меня. Парню из шлакоблочных бараков меня в обиду не даёт. А я дружу с его младшим братиком Ренаткой, и с Люськой тоже заступаемся за него. И домой к ним поиграть ходим. Может Наилька уговорит парней, что бы пустили меня в шалаш и играть научили.  

Выбрал я момент, когда парни в очередной раз собрались в шалаше. Я осмелился и подошёл к шалашу. Позвал Наильку. В ответ услышал, что Наиля нет. Шторка, которой завешивали вход в шалаш, распахнулась. Высунулась морда парня, который жил в шлакоблочных бараках. Слыл он хулиганом. Он велел мне убираться поскорее. Но тут услышал голос Витьки.  

— Виталька, чё надо? — грубо спросил он.  

И я решился.  

— А возьмите меня с вами в карты играть, — выпалил я.  

Шалаш, казалось, мог рухнуть от дикого ржания парней.  

— Давай-ка дуй отсель, — предложил мне первый парень, — у тебя чё, денежки есть?  

— Откуда у него деньги? У них копейка появится, они её в автомате пропьют с Люськой, — сквозь смех высказался Витька.  

И опять ржание. Я развернулся и поплёлся в сторону дома.  

— Эй! — окрикнул меня Витька, — подь-ка сюда.  

Я вернулся.  

— Мы тебя научим играть, — Витька хитро сощурился, — но ты должен нам принести пять папирос.  

— А где я их возьму? — в недоумении ответил я.  

В уме я уже был согласен на такую сделку. Мгновенно сообразил, что насобираю «жирных» окурка по столбом, где мужики пьянствуют. И слава богу, что не успел озвучить свою идею.  

— У деда стащи. Он ведь курит, — не очень громко дал мне совет Витька, — ну иди, картёжник! И без папирос сюда больше не приходи. И поддувало держи закрытым, что бы никто не узнал, о чем тебя попросили.  

Поддувалом Витька называл рот. А противоположное место — сифоном. Его он тоже советовал закрывать, чтобы в штаны со страха не навалить.  

Я уже отошёл шагов на десять, услышал:  

— Виталька, если 8 или десять принесёшь, можешь с Людкой приходить. Обеих играть научим.  

Идея мне очень понравилась. Научимся с Люськой играть. И будем свои деньги иметь.  

Витька хоть и хулиган, но отменный психолог. Пожалуй, он с бОльшим уважением относился ко мне и к Люське, чем к остальным малышам нашего возраста. Он видел нашу крепкую дружбу, видел, что мы почти неразлучны. Ценил нашу продвинутость в части того что, мы умели неплохо читать и считать для нашего возраста. И по пустякам не жаловались. Если и бывал Витка с нами груб, но никогда не обижал. И сейчас он всё чётко просчитал. Всё это я, конечно, понял много позже. А Витка нашёл способ манипулировать дошколятами.  

Сложную задачку мне задал Витька. Я никогда не воровал.  

— Может попросить у деда честно? — размышлял я, — нет, дед не даст. Ещё разбираться пойдёт с парнями. Но они мне ничего плохого не сделали. А Люда, наверно, теперь ни шагу не сделает в шалаш. Не буду ей предлагать. Сам научусь сперва, а потом её научу. Она же научила меня в поддавки играть. Она даже у Витки выигрывала.  

С такими мыслями я вошёл во двор. Попалась Люскина бабушка с вёдрами на коромысле. Попросила меня пока Людочку не беспокоить. Она спит сейчас. Так-то я и поверил! Днём мы спали только зимой. А летом не уложишь. Но я пообещал не будить Люду, и направился домой.  

Ткнулся в дверь. Закрыто. Ура! Есть возможность пошариться на полатях, где у деда хранятся папиросы и сигареты. Он их покупал целую авоську и хранил в коробке на полатях. Достанет несколько пачек, положит в ящик стола. Берёт, когда надо. Потом опять с полатей пополняет запас в столе.  

Ключ в секретном месте. Где оно находится, не знал, разве только, самый невнимательный сосед.  

Сразу же кинулся к столу. Но там всего одна пачка. Целая, а значит из неё папиросы не украсть: дед сразу заметит. А воровать у деда из кармана, наверно, я не смогу.  

Я вышел на улицу и осмотрелся. Бабушку не видать. А дед ещё на работе. Влетаю в комнату, ставлю табуретку на стол и на полати. Коробка на краю. На ощупь беру первую попавшуюся пачку. Одёргиваю занавеску и ставлю стул на место. Теперь надо спрятать краденую пачку Беломора. Пачку сую за пазуху и в уличный чулан. Прячу её в своём ящике с барахлом. В этот ящик никто не суётся, разве только бабушка изредка втихушку от меня уменьшала объёмы никому не нужной дряни, натащенной с самолётной и резиновой свалки.  

Идти к парням в тот день не решился. А вскоре они и сами появились во дворе.  

Вышла с сонной мордахой и Люда. Умылась из умывальника, висевшем у них у крыльца. Люде я ничего не рассказал в тот день. Побоялся признаться, что украл папиросы.  

На следующий день к ограде подошёл Витка. С ухмылкой спросил про папиросы и желание научится играть в карты.  

— Вить, а вы на деньги тоже играете, — спросил я.  

Витька опять ржал.  

— Приходи с куревом, сам увидишь. Мы к вечеру соберёмся. Приходи, когда будет с чем.  

Не решился я докладывать, что спёр целую пачку.  

Вечером дед достал коробку с папиросами. Там ещё были сигареты, на пачке были на рисованы горы и мужик с рюкзаком. И надпись "ПАМИР".  

Дед оценил запасы, взял несколько пачек и задвинул коробку на место. Напряжение с меня как рукой сняло. Боялся, что дед заметит недостачу. Но дед не заметил ничего. А раз так, я решил пойти в шалаш. Взял всю пачку. Пусть старшие ребята удивятся и в следующий раз разрешат прийти с Людой. Да и от краденой пачки избавлюсь. Я же не собирался курить.  

Явился шалашу. Парни удивлённо смотрели на меня, как я из-под рубахи доставал пачку. Радости их не было предела. Только Витька озадачился. Он явно не ожидал.  

— Виталька, а если Пётр Фролович спохватится?  

Почему-то Витька назвал деда по имени.  

— Он уже не заметил, — спокойно ответил я.  

Меня попросили выйти из шалаша и не подслушивать. Но я услышал. Парень из шлакоблочного барака опасался моего разоблачения, а ещё больше боялся, что я расскажу про них. Но Витька посоветовал ему закрыть сифон. И сказал, что Виталька парень надёжный.  

Меня снова пригласили в шалаш. Парни сидели в ожидании. Витка взял пачку и раздал по одной папироске на двоих. Прикурили. Мне захотелось выйти из этого зловония.  

Заговорил парень из шлакоблочного барака.  

— Значит так, Виталька! За то, что папирос много принёс, мы разрешаем тебе приходить сюда со своей сеструхой.  

— Подружка она, играют вместе, — поправил его Витька.  

— Да мне по-фигу, кто она ему. Но играть в карты научим, если ты с нами покуришь.  

Витька что-то шепнул этому парню. Он тоже что-то ответил ему. Витька в ответ ухмыльнулся.  

Я уже тогда понимал, что спорить и отнекиваться бесполезно. И я согласился: так велик был соблазн научится играть в карты.  

— Давай, прикуривай, – Витька подал мне недокуренную папироску и спички.  

Много раз наблюдая, как это делал дед, я с лёгкостью справился с этим заданием. И спички зажигать я умел: мне дед доверял разжигать костёр в поле или печь, но под его присмотром.  

— Ну, кури, — все заржали.  

Я набрал дым в рот и струёй выпустил изо рта. Парней охватил дикий смех. А я ещё и ещё раз набрал дым и также выпустил его из себя. Я же видел, как дед курит. Что уж тут сложного?  

— Виталька, ты не правильно куришь, табак только переводишь.  

— А как надо?  

— Набери дым в рот. А потом вдохни в себя и скажи протяжно: «И..и..и… КОНИ», — и показал, как это делается.  

Я последовал его примеру… Вдыхая дым в лёгкие только и успел произнести: «И…и… " И всё!!! Где-то в груди будто кулаком ударили и дыхание застопорилось.  

Многие ощущения были похожи на те, которые я испытал, пытаясь заглотить целую стопку водки. Захватило дыхание, глаза полезли из орбит. Слёзы и сопли. И кашель, продирающий до копчика. Я, как вытащенная на берег рыба, пытался заглотить хоть один глоток свежего воздуха. Но в шалаше накурено. Я выскочил из шалаша, сорвав занавеску. Споткнулся и упал. Наконец-то свежий воздух достиг моих лёгких.  

Следом выскочили парни, подхватили меня и поставили на ноги.  

Когда я восстановил дыхание и утёр слёзы, понял, что парни перепугались больше, чем я. Про себя подумал, что всем им следовало перед моей затяжкой, как говорит Витька, закрыть сифоны.  

Я продышался, дыхание восстановилось. Витька попросил меня, что-бы я не рассказывал дома, что такое случилось. И что папиросы я украл для них.  

Но то, что сказал парень из шлакоблочного барака навсегда засело в моей голове:  

— Да он и не расскажет, зассыт и не успеет. Он же курил!!! Мы сейчас вперёд его расскажем родичам, что он курит и папиросы дома ворует. Так что ему стоит подумать своей башкой, прежде чем жаловаться.  

Вот так взяли меня в оборот. С такой подлостью я столкнулся впервые.  

Когда я пришёл домой, никто и не заметил, что от меня пахнет табаком. В доме-то в моё отсутствие уже успел покурить дед.  

Рассказал я только Люське. Про карты рассказал и о своем желании выигрывать деньги в карты. Покупать сладости и угощать Люду. И что её обязательно бы научил играть в карты на деньги.  

Наверно, Люда очень по-взрослому отреагировала, она всё же старше меня.  

— Виталя, дурачок ты! Деньги зарабатывать надо.  

Конечно, спустя многие годы, я понял, что Люда тогда повторила слова родителей. Но главное, что в уме девочки в пять с половиной лет было посеяно здоровое семя.  

О своей краже пачки папирос деду признался почти через два года. Было мне около семи лет. Дед тогда взял меня на «охоту». Тогда я и рассказал эту историю с курением. Дед посмеялся, пожурил за чуб. Дома он заставил меня ещё раз рассказать. Опять все смеялись. Наказания не последовало в связи с истечением срока давности.  

Только в 1974 году, в самом конце десятого класса я впервые закурил после этого случая. Сделал это по дурости: решил выпендриться перед девочкой, которая мне нравилась. Потом болела голова. Да, и себе авторитета у девочки не добавил, а скорее — наоборот.  

Не поступив в институт, пошёл работать на завод. Там меня, некурящего, и взяли в оборот. Сижу со всеми в перекур. Один мужик мне и говорит:  

– Ты чё сидишь? Перекур для курящих, потому иди работай.  

Шутка это, конечно. И я не схватился за сигаретку.  

Но в ноябре 1974 года ко мне приехал мой друг-одноклассник. Он тоже не поступил в институт. Работал на строительстве третьего блока Белоярской атомной электростанции учеником сварщика. Там ему также напоминали, что перекур для курящих. Вот так он и пристрастился к курению. И я, дурак, при этой встрече втянулся в это вонючее дело. А курили мы тогда только что появившиеся в продаже сигареты «Бородино». Длинные — 100 мм, считались дамским. Ни вина, ни водки не пили, а курили весь вечер. Даже день этот запомнил: 17 ноября 1974 года.  

Конечно, неоднократно бросал. Но всегда получалось как у Марка Твена: "Курить бросить легко! Я много раз это делал. "  

И по сей день курю, но не могу находиться в накуренном помещении и терпеть рядом с собой курящего.  

В карты играть не научился, разве только в подкидного.  

И деньги всю жизнь зарабатывал честным трудом. Так моя подружка детства посоветовала.  

Февраль 2020 г.