Как меня отучили пить

Вредные привычки. Они приклеиваются к нам, впиваются в нас, как пиявки. Что-то приклеенное можно оторвать. Оторвать, как сдираем мы объявления с дверей подъезда. Впившуюся пиявку снимают. Хуже, когда вредная привычка забирается в нас как паразит, как бычий цепень, а того хуже, как аскарида или описторхоз. Трудно обнаружить и трудно избавится. Зачастую, как и в моём случае, вредные привычки селятся сначала в мозгах. Они ещё не обрели материальной формы. Это только идея. Но она не даёт покоя.  

Руки начинают чесаться, и идея, как плод высокоорганизованной материи, материализуется. Наши руки тянутся к рюмке, тянутся к сигарете. Про наркотики не пишу: простые люди, живущие на Урале, не знали про них годы моего детства.  

А носителем или, скажем, примером дурных привычек был в первую очередь мой дед. Он и являлся для меня змием-искусителем. Да ещё моё неуёмное любопытство было тому виной.  

Когда у нас бывали гости, я внимательно наблюдал со стороны за застольем. В семье был принят такой порядок: не садить детей за один стол вместе со взрослыми, если употреблялись спиртные напитки. Разумеется, что нас ничем не обделяли. Нас, ребятню, садили за стол в другой комнате, та же еда, только спиртного не подавали. Сладких напитков, типа лимонада или крем-соды тоже не давали. Чтобы не разливали себе по стаканам и не пытались подражать взрослым. Поедим — и гулять.  

Я часто наблюдал, как взрослые наливали в рюмки безцветную жидкость, зачем то ударяли ими друг с другом. А потом пили. Все это делали по разному. Одни махом вливали себе в рот, другие более медленно. И все по разному вели себя. Одни задерживали дыхание, закатывали глаза, и было непонятно: хорошо им или плохо. Другие, проглотив жидкость, усиленно нюхали кусок хлеба, а то рукав пиджака. И было понятно: им было «вкусно». Кто-то потом тянулся вилкой к солёным огурцам или квашеной капусте. Короче, каждый переживал по своему. Были и такие, кто давился, но в угоду чему-то опрокидывал рюмку. А кое кто наслаждался этим бесцветным напитком. Но каким бы способом ни был принят напиток внутрь, результат был один: на всех накатывала волна весёлости. Те, из кого в обычной жизни слова не выдавишь, становились не в меру общительными и весёлыми.  

Иногда на столе появлялись бутылки со цветными напитками. Дед сказал, что это вино. Пьют его в основном женщины. На мою просьбу дать попробовать, всегда получал отказ.  

— Детям это пить нельзя!!!  

При этом меня выпроваживали из комнаты, где веселились гости.  

Мой дед выпивал. Выпивал с получки и день аванса. Тогда у меня не было этих понятий в словарном запасе. Просто знал, что есть дни, когда дед приносил с работы деньги. В эти дни он приносил маленькую бутылочку водки. Бутылку эту называл смешным словом чекушкой. Тогда же я непременно получал от деда небольшой кулёчек. В нем было штучек десять шоколадных конфеток «Балтика».  

На ужин в этот день бабушка готовила чуть побольше еды. А зимой обязательно варила пельмени. Дед за ужином три раза наливал себе водки в небольшой гранёный стаканчик. Перед тем как выпить, некоторое время смотрел на стакан, будто о чём-то думал. А потом одним махом заглатывал весь стаканчик. Немного морщился и усиленно ел. Узнал, что эта процедура употребления пищи после выпитой водки называется «Закусить».  

Шел мне во всю уже пятый год, в мае должно было исполнится пять лет. Описываемые события произошли весной 1962 года. Видимо, ранней весной. Помню, как бабушка отправила меня в уличный чулан, где в эмалированном баке, обложенным льдом, хранились замороженные пельмени. А лёд уже начал подтаивать  

— Виталька, бери кастрюлю. Принеси штук тридцать пельменей, — распорядилась бабуся, зная, что счётом я владею.  

— Сама сходи, мне одеваться надо, — так я решил отделаться от бабушкиного поручения. Бабуся призвала к совести.  

— Давай-ка, поимей совесть. Скоро дед придёт, кормить его надо. Ну раз для деда, то это другой разговор. Я схватил кастрюлю и всунув ноги в стоптанные в пятках тапки, выскочил в чулан.  

— Виталька, простынешь…, остальных слов я уже не слышал, ибо дверь в комнату уже захлопнулась.  

Отсчитал тридцать штук. Внутри кастрюли было холодно, там сохранился мороз от прошлой зимы. Пельмени были сильно проморожены. Когда я взялся за них, казалось они прилипали к пальцам. Закрыл кастрюлю, положил на крышку камень и куски льда. Руки замёрзли. Вернулся домой. Выслушал бабушкино ворчание.  

— Виталька, в кого ты такой неслух? Говоришь, говоришь тебе, и всё в пустую. Иди, полью теплой воды на руки.  

А мне вспомнился случай, который произошёл этой зимой. Дед принёс из сарая довольно большой молоток. Скорее небольшая кувалда. Положил его на приступок печи. Он направился к выходу и сказал:  

— Виталька, не вздумай молоток лизать. С чего бы мне его лизать? Но глянув на молоток, увидел, что он на глазах покрывался изморосью и аппетитно засверкал кристалликами льда. От вида этого зрелища, я будто сильно захотел пить. Вспомнилось, как утоляли жажу сосульками. И только дед скрылся за дверью, я кинулся к ледяному молотку. Лизнуть удалось только один раз. Меня будто кто-то схватил за язык. Читатель догадался: язык примёрз к этой железяке. Я растерялся и не знал, что делать. Знал только, что пытки оторвать язык закончится плачевно. Это был уже второй случай, когда я примораживал язык к железу. Первый раз это случилось, когда я на морозе лизнул аппетитно блестящую на морозе дверную ручку. Отливали меня холодной водой. С языка потом слезла кожа и я с трудом мог есть. Было больно. От солёной пищи щипало язык. Ну а будучи уже опытным, решил также отлить язык водой. Надо было только дотянутся до умывальника, который висел возле печи. Взял обеими руками молоток и сделал шаг к умывальнику. Боялся, что не удержу одной рукой. Уж больно тяжёлым оказался молоток. Казалось, что пальцы тоже примёрзли к железу и их свело от холода. Но на моё счастье зашёл дед.  

Происшествие скрыть от бабушки не удалось. А деду опять досталось за недосмотр. — Петро, ты всё равно, что дитя малое. Додумался предупредить этого сорванца, не лизать молоток. Тот балбес и покасть, но ты-то что творишь. То ошпаритесь, то примёрзните. Я отвлёкся.  

Пришёл дед с работы.  

— Виталька, подь-ка сюда, — дед из кармана достал кулёчек, — твоя любимая «Балтика». Радости моей не было предела. Высыпал конфеты на стол и принялся их пересчитывать. Как всегда десять штук и почему-то ещё половинка.  

— Деда, а откуда эта половинка, почему не целая конфета?  

Ответ дала бабушка.  

— Дак это продавщица откусила и в коробку обратно бросила, — толи пошутила, толи на полном серьёзе сказала бабуся. Я рассмотрел половинку.  

— Ба, а ты не врёшь? Следов зубов-то нет. Ножом конфетку-то резали.  

— Ты, Виталька, будто глупый. Чё, продавщица-то совсем дура по твоему. Не будет же она в обёртке конфету кусать. Ясно, что ножом.  

— Ты сама сказала, что откусила, — не отставал я.  

— Отстань. Связалась опять спорить с тобой. Продавец сладкоешкой оказалась, как Ритка наша (Рита — моя тётка, совсем ещё молоденькая тогда). Кто у нас, как не твоя любимая тётушка, конфетки половинит.  

Дед прервал наш диалог. Он помыл руки и лицо, переоделся.  

— Мать, хватит сочинять. Накрывай на стол, — скомандовал дед и достал маленькую бутылочку с надписью Водка «Московская». Поставил на стол и направился к шкафчику где стояли маленькие гранёные стаканчики. Взял только один.  

— Петро! Пореже бы ты пил-то. Желудок совсем не бережёшь. Такие предостережения я уже не однократно слышал. Но дед их игнорировал.  

— Ба, а у меня желудок нормальный?  

— Будешь плохо есть, заболит, — ответила ничего не подозревающая бабуся. Бабуся сказала, что есть она не будет: сытая. Ушла в другую комнату. Оттуда донёсся шум работающей швейной машинки.  

Приступили к трапезе. Дед выпил. Я внимательно наблюдал за ним. Он закусил, посидел немного и приступил к еде. Лицо его вскоре расправилось, подобрело. Усталость с лица сошла. Я уже заметил, что выпившие люди добреют. Дед не был исключением. Иногда он, выпив одну-другую стопочку (так мужики называли этот маленький стаканчик) в сарае с мужиками, разрешал мне брать инструменты, которые обычно мне не доверял. Говорил, что навык надо иметь, а не умея, можно пораниться. А меня уж очень сильно тянуло к маленькому топорику. Дед называл его охотничьим. Так вот однажды дед подобрел и разрешил мне взять этот топрик. Предупредил, конечно, быть осторожным и не оттяпать себе пальцы. На его беду бабушка застала меня с этим топориком. А дед получил очередную взбучку, что совсем не следит за мной.  

Дед приостановился есть, потянулся к бутылочке. А я решил, что вот он тот случай.  

— Деда, а дай мне попробовать водки. Вы все пьёте. И желудок, бабушка говорит, у меня нормальный, — вкрадчиво попросил я, чтобы бабушка не услышала.  

Дед лукаво посмотрел на меня. Я уже ждал традиционный отказ. Но дед встал, пошёл к горке. Так называли посудный шкаф, который дед сделал своими руками. Горка ничем не отличалась от магазинной. Он достал стопку. Налил в обе по полной. Тихим голосом дед сказал:  

— Ну, Виталька, с крещением, — он поднял рюмку, — бери свою.  

— А давай чёкнемся, — предложил я тоже шёпотом. Слово «чокнутся» в моём словарном запасе было совершенно с другим понятием.  

Чокнутым называли соседского мальчишку. Он был какой-то странный, чудаковатый, короче: не нормальный. Наши родители не одобряли с ним дружбу. И моя любимая подружка Люська не раз называла меня чокнутым, когда я делал что-нибудь из ряда вон выходящее. Часто этим словом Люська заменяла слово «дурак». Памятуя это, процедура чокания стаканчиками и рюмками мне казалась странной. Чокаться — это значит стать дураком.  

Мы чокнулись. Я посмотрел, как дед разом опрокинул стаканчик себе в рот. Я следом делаю тоже самое… Мой детский рот был не способен сразу заглотить такой объём. Во рту и глотке будто обожгло, языком ощутил противный вкус. Нос ощутил знакомый запах. Так пахли ватки, которыми прижигали ранку, когда брали кровь из пальца. Часть водки вылилась у меня изо рта, а я, пытаясь проглотить остальное, почувствовал спазм в глотке. Горло будто руками пережали. Остатки жидкости никак не проглатывались. Захватило дыхание, их глаз потекли слёзы. Откуда только взялись сопли в носу. Внезапно возникший рвотный рефлекс вытолкнул изо рта остатки водки и следом на белый свет вернулись разжёванные пельмени. Это было круто. Глаза, похоже, вылезли из орбит. Я закашлялся. Дед кинулся стучать мне ладошкой по спине.  

На мой кашель и звук, которым сопровождается рвота, в комнату влетела бабуся. Она увидела на столе две рюмки и сразу всё поняла.  

— Петро, ну ты совсем уже чокнутый. С ребёнком пьянку устроил. Тебе чё — мужиков не хватает, выпить тебе не с кем?  

— Ничего у этих взрослых не понять. Мы стаканами чокнулись, а теперь бабушка деда чокнутым называет, — мелькнуло у меня в голове.  

Разборки бабушки и дедушки я описывать не буду. Влетело деду здорово. Дед тогда, выслушивая поток упрёков от бабуси, резко остановил её.  

— Аннушка, хватить! И так ты всыпала мне по первое число! Всё! Странной мне тогда показалась фраза: «всыпать по первое число». Что за такое первое число? Чем же оно так знаменито.  

Вскоре пришла с работы мама. Бабушка доложила о происшествии.  

Подслушал я тогда, как дед оправдывался перед мамой. Оказывается это был воспитательный урок.  

— Я тоже в детстве просил себе водки. Отучил дядька таким же способом. До армии в рот не брал. Вот увидишь больше просить не будет. Твои запреты «Нельзя» ни к чему не приведут. Запретный плод сладок. Этот сорванец найдёт способ приложится. Мы и не узнаем.  

— А если бы захлебнулся?  

Похоже, что мама согласилась с доводами деда.  

Когда страсти по нашей «пьянке» улеглись, я решился спросить про «первое число». Дед тогда дал мне понятие о календаре. Рассказал, что в давние времена в школах учеников наказывали розгами. А чтобы злые учителя не злоупотребляли поркой шалунов, ввели норму: не больше определённого количества розг в месяц. И случалось, что некоторые хулиганы ещё за долго до окончания месяца успевали получит свою месячную порцию розг. Так вот и появилась эта поговорка: «Всыпать по первое число»  

— Деда, а что в школах порют? Ребята ни разу не рассказывали про это, — обеспокоился я.  

И было почему. В семье всё чаще стали поговаривать, что скоро я пойду в школу. А там научат дисциплине. С тех пор меня коробит это слово. Ассоциация с поркой. Меня и мою подружку Люду никогда не пороли. Хотя думаю, что бывало мы заслуживали ремня по заднице. Но видел как порют других. Я бы фиг дался.  

Слова деда о том, что больше я не буду просить спиртное оказались пророческими. И правда, до восьмого класса я только раз выпил немного вина. Ну, а с восьмого класса не смог устоять перед напором «хороших и верных товарищей, живущих в соседнем дворе». Разве устоишь, когда тебя спрашивают:  

— Ты меня уважаешь?  

Но я никогда не злоупотреблял.