Свиньи не виноваты

Свиньи не виноваты…  

1  

Эта история произошла в конце войны, когда наши войска добивали врага на своей территории, на Западной Украине и через какой-то месяц должны были выйти на границу с Польшей. Враг, отступая, увозил в Германию молодежь, хлеб, лес, уголь. Уходя, немцы разрушили все, что могли, но оставили свою агентуру и банды бандеровцев, которые стреляли в спину нашим воинам, убивали стариков, не щадили даже грудных детей. Почти все бандиты были из местных, хорошо знали эти места. В дни, когда бои поутихли, наши войска изучали систему обороны противника и посылали одну за другой разведгруппы за линию фронта.  

Разведгруппа старшего лейтенанта Васина получила задание особой важности: группе в составе семи человек с радистом надо было скрытно пройти через передний край обороны врага, густую лесистую местность, за ночь преодолеть двадцать километров пути и перевести на ту сторону «человечка», как Васин сказал своим подчиненным. Сдать его в условленной точке партизанскому связному и далее, разделившись на группы, провести разведку местности, нанося все на карты и передавая данные в штаб. В бой не вступать, вести себя осторожно.  

В составе группы были два брата-акробата: Булат и Кузнечик, он же Сергей. Булат мог согнуть и разогнуть подкову, а ударом кулачища уже не одного фрица оглушил, когда «языка» брал. Он лично доставил уже двенадцать «языков». Войну он начинал в сорок первом в этих местах среди немцев-колонистов и потому неплохо знал немецкий язык. Кузнечик был ниже ростом, но мускулист и мог змеей в любую щель пролезть. Замаскировавшись, он мог часами сидеть под носом немцев, следя за ними и слушая их разговоры, чтобы потом все в точности доложить командиру. Он имел еще и вторую кличку – «Табачник»». Сам не курил, но использовал табак не по назначению: носил его во всех карманах, как и махру, и горький перец, и полынь. Этим табачком он не раз сбивал со следа немецких собак и тем самым спасал группу от преследования. И старшину-хозяйственника держал в друзьях, подкидывая тому трофеев из разведки, и всегда припрашивал то табачку, то перчику «для нужд фронта».  

Были в группе Сашка и Сенька из минеров. Когда-то их прикомандировали – так они в группе и остались. Заместитель командира, старшина Михеев, он же «Михеич», часто говорил девчатам, которые бывали неравнодушны к разведчикам:  

– После войны, девки, выходите за минеров. Он наощупь может сразу определить, замужняя девка или нет. Ну, как-как! Грудастая или нет… или с тыла может зайти, но тогда пиши-пропало. А если уж жезлом своим застолбит стоянку, то, считай, навеки. Он по земле ужом проползет, а между ног у девки заблудиться никак не сможет. Ему, минеру, ошибиться никак нельзя.  

Сашка. Сенька и радист Веня, брат их командира, учились у Михеича и Булата премудростям рукопашного боя, метать ножи и саперные лопатки, которые были отклёпаны и заточены в походной кухне автобата. Старлей, Михеич и Булат могли и по рации передать, если на то было особое разрешение. Все старались заменять друг друга, белоручек не было. Все были свои, проверенные боями.  

Им повезло: еще с вечера пошел затяжной дождь, и группа благополучно проскользнула под боком у немецких пулеметчиков на правом фланге. Через полчаса они уже были в районе болота, где засекли немецкую артбатарею, и вдоль лесной дороги целых шесть часов шли до особой отметки – опушки с развалинами хутора. Там группа сдала с рук на руки связному того «человечка» и, разделившись согласно плану на три части, разошлась. Командир ушел с Кузнечиком, а Михеич с Сашкой, чтобы через двое суток встретиться здесь же. С радистом остались Булат и Сеня.  

На вторые сутки Булат решил оглядеть местность. Костра не жгли, кутались в бушлаты. По словам Вени – телом сушили одежду.  

Булат возвратился часов через пять, неся с собой немецкий ранец и парабеллум. Выложил на пень в кустах документы захваченного фрица. Он похвалился, что фриц ничейный, его не скоро хватятся: из госпиталя шел и что-то напевал по дороге.  

– «Майне кляйне»! Это меня так задело! Идет по моей земле, гад, и насвистывает! И поет еще! Ну, тут я его у дубочка и приклеил, он пикнуть не успел. Допросил. Он там, гаденыш, обоссался даже, вояка… Ходит по лесу как у себя дома! Он рассказал, где склады артиллерийские, где продуктовые, где склад горючего. Ну, там же я его и зарыл, певца этого. На удобрение земельки нашей, так сказать.  

Видел Булат и бандеровцев на телегах, человек двадцать проезжали. Упитанные, гады, морды красные, того гляди, лопнут. Ехали, озираясь, держа винтовки наизготовку.  

– Боятся, гады. Мы еще не пришли, только идем, а они уже боятся. Видать, много душ загубили тут за войну. Видал я их в штабе недавно на допросе: сопли до пояса развесили, ничего, мол, не знаем, мы окруженцы, по домам шли. Говорили, что заставили их убивать, мобилизовали, и они целых три года несли службу у фрицев. Убивать их надо, коль не туда стреляют!  

Через двое суток возвратились обе группы, добыв тоже ценные сведения. Передав все по рации, группа стала уходить восточнее, чтоб не засекли. Там, где они проходили раньше, уже были окопы, ставились минные поля и посты у развилок, и все чаще на большаке появлялись патрули на бронетранспортерах. Засекли обе группы и колонну танков, штук пятьдесят, двадцать четыре бронетранспортера. Танки и бронетранспортеры были замаскированы в двух карьерах, охрана там – не пройдешь. Но по разговорам фрицев – отдыхающих патрульных у заглохшего мотоцикла – стало понятно, что русским здесь готовится какая-то западня.  

Васин на привале сказал, что будет поутру работа для нашей авиации, наверное, Булат с Михеичем здесь воевали в сорок первом, и по памяти нашли старые броды через болото. Восстановили вешки, связав их с картой болота. Нашли даже заброшенную и уже местами разобранную узкоколейку; наши ее строили еще в сороковом, но воспользоваться так и не успели, она уж в болото вросла.  

Сделав марш-бросок в десять километров по лесу, они заночевали, предварительно оглядев глухую местность.  

– Тишь, глушь – благодать, – сказал Михеич, засыпая.  

Рано утром, пройдя пару километров, увидали они хуторок из двух домиков с сараями, заборов вокруг строений не было.  

– Гляди, как тихо. Собак даже нет, – буркнул командир, оглядывая в бинокль хутор и дорогу к нему от большака. – А на карте-то его нет.  

Командир решил сходить в разведку. Вскоре из печной трубы повалил дым, а во дворе появились мужчина и женщина. Понаблюдав еще минут двадцать, командир окончательно решил:  

– Пойду сам.  

Переоделся в гражданское и в немецкие сапоги (их Булат стащил с убитого немца), взял пистолет, топор, нож за голенище и котомку пустую:  

– Пойду, попрошу продуктов. Не расслабляться тут, большак в пяти километрах, да и бандеровцы могут рядом быть. Следить! Сеня, беги с минами подальше от хутора, поставишь у болота. Противопехотные. Если меня через полчаса не будет, вы знаете, что делать. Все ясно? Выполнять!  

В томительном ожидании прошли полчаса. Потом еще десять минут. У Михеича стало закрадываться какое-то подозрение, надо было все-таки командиру идти с Кузнечиком… Оставив Веню с рацией в кустах, вчетвером они отправились к хутору и вошли во двор с двух сторон.  

У сарая стояла старуха, при ближайшем рассмотрении оказавшаяся женщиной лет пятидесяти, высокого роста и крупного телосложения. Она что-то стирала в поставленном на стол корыте. Как будто все мирно. Но, увидав незнакомцев, она быстро прикрыла стоящее рядом с ней корыто рядном. «Женское, наверное, стирает. Стесняется», – подумалось Булату. Она исподлобья глядела на подходивших мужчин. Метрах в пяти от нее мужчина, похожий на попа, колол дрова. Увидев подходивших, он начал очень быстро перебрасывать поленья, но не под навес к сложенной поленнице, а к столу, в кучу, а потом на дрова бросил еще и соломы.  

– Здравствуйте, люди добрые. Водичкой или молочком не угостите ли? – подал голос Михеич.  

Женщина попыталась выдавить из себя улыбку, но не получилось. Она пробурчала:  

– О, москалі вже тут. Довгенько вас не було, – добавила с издевкой. – Смоли б вам гарячої…  

Наступила пауза. Рядом в хлеву хрюкали свиньи, по двору бродили куры. Молчание нарушил тот мужик. Ему на вид было лет сорок – сорок пять, он был хромой и заросший бородой до самих глаз, но какой-то загнанный весь.  

«Приймак», – подумал Михеич.  

– Ну, навіщо ти так, Василино! Люди йдуть, мабуть, здалеку. Їм попоїсти треба дати.  

Кузнечик, услышав такие слова, подошел к «деду» и хотел было поздороваться за руку, но заметил, что у того трясутся и руки, и губы. Заметил, как он старательно прячет топор за полу жилета. И что обух топора весь в крови. Кузнечик резко выхватил у трясущегося «деда» топор, осмотрел и направился к той куче дров и соломы, что была у стола. Отодвинув рукой солому, он заметил свежую кровь на траве.  

– Чья кровь? – спросил у «старика».  

– То він зранку півня зарубав на суп. – огрызнулась хозяйка. – То добре, сідайте до столу, погодую вас сальцем, та й молоко є.  

Михеич, почуяв неладное и держа автомат наизготовку, подошел к корыту и сбросил с него рядно. Вода в корыте была розовой от крови, а в этой воде лежала одежда их командира. Та самая, гражданская, что он надевал час назад.  

Хозяева были связаны и уложены на землю через несколько секунд. Разведчики поняли, почувствовали, что случилось что-то страшное, такое, во что не хотелось верить. Послал Михеич Булата с Сашкой проверить дом, баню и сарай, кусты вокруг хутора – может, командир жив еще. Вскоре прибежал бледный Веня, спросил, где брат и что с ним, с чего беготня вокруг. Михеич спросил:  

– Где рация? Спрятал под листьями, забросал наспех, и бегом к нам?  

А Веня ему:  

– Там овраг есть, а в нем костей человеческих много. Черепов с десяток будет. А кости порублены и погрызены, страшно очень.  

– Может, собаки могилу вскрыли?  

– Нет, кости будто свежие. Запах от них такой…  

Обследовав дом и все вокруг, Михеич отправил к Сеньке Сашку с приказом следить за дорогой и готовить минирование дороги.  

– Это чтобы сюда гости не пожаловали, пока разбираемся. И только так, чтобы я вас видел!  

Приступили к допросу хозяев. Те молчали. Тогда их разделили, и Михеич приступил к допросу «деда». Тот отнекивался, говорил, что ничего не знает, что рубил петуха, а потом из хаты не выходил.  

– А почему обух топора в крови? А почему одежда в крови? Это ты убил того, кто к вам час назад зашел? Ты убил? Ты? – Михеич передернул затвор. – Считаю до трех. Раз!  

И дед «поплыл».  

– То все Василина! Все вона! Того чоловіка вона ззаду по голові вдарила, коли я його попоїсти запросив. Вона й одяг з нього швиденько зняла, то все вона! В неї брат у бандерів командир, служить у німців. І хутір цей, і землю – все він від німців отримав за якісь заслуги. Я сам з-під Конотопа, у приймах тут… Так оцей її брат сьогодні ввечері або після обіду обіцяв приїхати з хлопцями з його куреня. То треба помитися їм, свіжини попоїсти, з кабанця… Вони тут частенько гуляють, подекуди й полонених сюди возять – дров нарубати, або землю переорати…  

Когда привели хозяйку, муж ей сказал, что они всё знают уже. Она, сверкнув глазами, стала повторять:  

– О, Єзус Маріє, матка боска, захисти нас від москалів!  

И заверещала:  

– Слава Україні! Слава Україні! Без москаликів і жидів! Ось зараз приїде брат Орест зі своїми хлопцями, він вас усіх повісить на деревах! У нього ціла сотня хоробрих вояків!  

Дед заплакал, прося прощения:  

– То не я, я не вбивав! То все вона, все вона…  

– Так где тот человек, чью одежду ты стирала? – хрипло закричал Веня – Говори! Где он?  

Кричал с такой надеждой, что все притихли, и наступила пауза. И тут в деревянном сарайчике – в «сажу» – вдруг как-то неистово начали визжать свиньи. Так завизжали, словно передрались между собой. Булат первым кинулся к сарайчику, рванул на себя засов, и быстрым движением распахнул двери сарайчика…  

Разведчики остолбенели от увиденного. Поперек двери при входе в сарайку лежало окровавленное тело их командира, которое рвали четверо свиней.  

Увидев тело брата, Веня упал в обморок. Булат, схватив вилы, стоявшие у повозки, отогнал свиней вглубь сарая, перескочил через труп командира и одиночными выстрелами уложил этих тварей наповал. Тело Васина завернули в плащ-палатку, привели в чувство Веню.  

– Терпи, братишка, терпи. Сцепи зубы и запоминай этих нелюдей, – сказал Михеич.  

Он усадил Веню на колоду для рубки дров, обнял за голову, а тот все повторял:  

– Что я маме скажу? Эх, Коля, Коля… Как я маме в глаза посмотрю? Ты меня берег, а я тебя не уберег? Что я ей скажу?  

Убийцы сидели на траве, опустив головы и отводя глаза.  

Кузнечик обратил внимание на стоящий в стороне от стены сарая мешок, завязанный красной тряпицей. Он подошел к мешку, ткнул его ногой и оттуда на траву вдруг выкатился маленький череп. Кузнечик оторопел, схватил мешок и резко перевернул его, вытряхивая содержимое на землю: кучу человеческих костей и еще один череп, побольше.  

– Тут еще двое, – приглушенно сказал он товарищам.  

Он как кошка прыгнул к убийцам, схватил их за волосы и резко запрокинул им головы назад, крича:  

– В глаза смотреть! В глаза, гады! И как Бог вас терпит? И этих, из мешка? И тех, из оврага – всех обухом по голове и свиньям на съедение? Мясом человеческим свиней кормите? Где пистолет убитого? Говори, дед, быстро!  

Дед указал под крышу сарая. Кузнечик, забрав пистолет, хотел было убийцу уложить на месте, но Михеич уже опомнился и перехватил руку кузнечика. Выпрямившись во весь рост, сказал:  

– Слушать приказ мой, как старшего по званию. За кровь невинных, за мученическую смерть командира, этих двоих… и людьми-то их не назвать… без выстрелов, чтоб не услышали со стороны. Ножами их. По очереди. Булат, зови Сашку и Сеню, пусти мины ставят и назад, быстро. Приговор в исполнение… быстро. Немедленно. За командира, и от имени всех тех, кого эти твари убили – смерть нелюдям!  

Он вынул из-за голенища нож и пошел к убийцам, за ним и остальные.  

Когда все было кончено, Михеич приказал:  

– К свиньям их. В «саж». Там им самое место. Булат, и растяжки поставь на дверь «сажа» и в доме. Я им покажу, бандерам этим, как убивать исподтишка. Будет им свежая свинина. Останки в овраге похоронить поглубже, а командира в лес унесем, подальше отсюда. Отдельно похороним. Уходим.  

Уйдя прочь километра на три, разведгруппа ножами и саперными лопатками вырыла могилу и похоронила старшего лейтенанта Васина. Веня набрал в карман гимнастерки земли с могилы брата:  

– Домой привезу. Если доживу, конечно.  

Михеич отметил место захоронения на карте. Решили, что через пять лет после окончания войны в этот самый день собраться здесь снова, чтобы уже как следует помянуть командира и друга. Затем, построив группу, Михеич строго, глядя каждому в глаза, сказал:  

– О том, что здесь произошло, о том, что случилось с командиром на этом хуторе в части никому ни слова. Командир погиб от взрыва мины вчера у болота. Запомните: никому ни слова! Он погиб в разведке, выполняя боевой приказ. Вот так и отвечайте, не то беды не оберемся. Да, мы иначе поступить не могли, таким негодяям нет места на земле, их Бог наказал нашими руками. Всё. Перебежками, уходим.  

Уже отойдя от могилы километра на два, услышали два взрыва с интервалом в пару минут. А через двадцать минут – еще два, но уже поглуше. Веня, обернувшись в сторону, откуда донеслись взрывы, со слезами в голосе выговорил:  

– Это вам, сволочи, за Колю. И за тех, кого в овраге… военнопленных.  

Еще почти двое суток пробирались они через немецкие и бандеровские заслоны к своим. Дошли все. Донесли на руках раненого в обе ноги при взрыве Веню. Изрешеченную пулями рацию пришлось зарыть в землю. И только в части уже Сашка первым обратил внимание на волосы Михеича: после бани они стали белы как снег.  

Сели за стол, налили в кружки водки, помянули командира. Кузнечик произнес:  

– Рано у Булата и у Михеича зима настала. Вон как головы запорошило.  

А Сашка, чуть помолчав, вздохнул:  

– Надо было командиру меня с собой взять. Эх, судьба… наливай, Михеич, чтобы помнили все только хорошее, что у нас было. За Победу!  

Война делала свое черное дело, она не щадила ни стариков, ни детей, всех под свой прицел брала…..  

2  

Эта история, которую я узнал от своего отца, имела свое продолжение в послевоенном степном Крыму в 1955 году осенью.  

В те годы населения в деревнях полуострова было мало, мужчин война выкосила, а из тех, кто возвращался, многие были с увечьями и контузиями, без рук, без ног, с осколками в теле. Но страна пахала и сеяла, и убирала скудный урожай с начиненных боеприпасами и осколками от бомб и снарядов полей. Нередко на минах и снарядах подрывались мирные жители, когда пахали поля. Я сам, в 1964 году, будучи шестнадцатилетним парнишкой чуть не подорвался на тракторе. Ночью мы начали распашку целины. Благо, что мой трактор остановил такой же тракторист, как и я, его фамилия Харченко, дядя Толя, остановил выкриком:  

– Ты в борозду-то смотри! Там снаряды и мины! Мы все остановились уже, а ты пашешь!  

Потом минеры целых трое суток ставили флажки на этой целине, нас тогда Бог уберег. И еще два раза уберегал, когда строили дорогу в Братское и в Полтавское. Я сначала напахивал навесным плугом, а следом прицепным грейдером подворачивал землю в бурт, делая шоссе. И там, посреди села я выгреб ножом грейдера семидесятикилограммовую авиабомбу! И тащу эту бомбу ножом грейдера, волоком, нож на ней спирали блестящие нарезает, а у меня ногу свело. И трактор не могу остановить! Это была первая авиабомба, ее потом минеры в поле взорвали. А через день точно так же выволок из земли вторую точно такую же. Но эта была уже с песком. Видно там, в Германии, кто-то вместо взрывчатки песок туда насыпал – и тем спас меня.  

Так вот, о том, как эта история о себе вновь напомнила.  

Обычно в селе в те времена нанимали со стороны пастухов одиночек. Вокруг степь, речка через село небольшая, Мангутка, паси себе. Раздолье. Шел 1955 год и у нас появился вот такой пастух. Высокий малый, весь жилистый, в шрамах мужик. Я его запомнил потому, что он свою обувку всегда носил на плече на длинной палке, вместе с котомкой, а ноги его всегда были в грязи и подошвы не пробивали никакие колючки. Говорил он бегло, тараторя, и на каком-то непонятном для нас суржике. Сельчане кормили и поили его с последующей ночёвкой в их домах.  

В один из осенних вечеров была наша очередь его кормить. Он помылся у колодца и пошли они с отцом ужинать в летнюю кухню, а остальные – в дом. Старшие – Иван и Лешка – уроки готовить, а мама унесла младшего братишку, пяти месяцев от роду, в комнату кормить. Она была мачехой мне, моя мама умерла еще в 1952-м, оставив отцу пятерых детей. Было и шестеро, но самый старший, Павлик, погиб от взрыва снаряда. В 55-м я был еще совсем мал, забрался на теплую печку, а отец с пастухом Иваном вернулись и сели ужинать тут же за столом. Отец выставил «магарыч», и под водку они разговаривали о войне. В основном говорил отец, а Иван все больше поддакивал.  

Помню, отец говорил, что дважды ему пришлось побывать в концлагере, а плену. Один раз попал раненым под Севастополем, их тогда вывезли за пределы Крыма. Из тридцати девяти тысяч военнопленных, которых вывезли весной 42-го, в живых осталось всего пятьсот пятьдесят. человек. Отец бежал, и второй раз попал, когда домой добрался. Через месяц после возвращения, его вновь схватили полицаи и в концлагерь на станции Воинка в пятнадцати километрах отсюда. Был там до девятого апреля 44-го года. А когда наши начали бомбить станцию, снова бежал. Был схвачен немецким оберстом*, комендантом укрепрайона. Пьяный в стельку комендант его чуть не расстрелял на мосту у речки Чатырлык, между Братским и Новониколаевокй. Но словацкие и мадьярские офицеры вырвали его из рук оберста. Отправив линейку с пьяным оберстом в Штерн (так они тогда именовали Братское. Кучер в линейке был мадьяр. Отца словаки отпустили – беги, мол, домой. Своих отец встречал уже 11 апреля, и сразу же его отправили под Севастополь, брал его. Потом была Молдавия, Западная Украина, Кенигсберг. При наступлении под Кенигсбергом ему и оторвало кисть левой руки, контузило, всего изрешетило. Дальше – полгода госпиталей.  

Помню, тот пастух тоже говорил, что он воевал на Западной Украине и был ранен миной на дороге. А когда отец, будучи уже сильно под хмельком, подробно рассказал ту историю с разведчиками на хуторе, как свиней кормили людьми, то тот пастух еще переспросил:  

– Людями? Не знав такого. Та невже ж? А хазяїв шо, вбили?  

И тогда отец ответил, мол, было за что, да и брат хозяйки был на службе у немцев, и немало наших убивал, туда, мол, им и дорога.  

Вот после этих слов Нервы у пастуха и не выдержали. С криками бросился он на отца:  

– Пся крев, то я живий, москалю! О, сестро моя, сестро! Мало я вас, москалів та жидів, повбивав та перевішав!  

Он так орал, что я со страху свалился с печки и зашелся криком. Отец так опешил от услышанного, что едва спросил:  

– То ти й є той бандерівець? Брат хазяйки? Орест?  

И они сцепились… Пастух был моложе отца, сильнее, повалил его на стол и начал душить. Я орал: «Не трогай, гад, папку! » и вцепился ему за уши, так как он был лысым Но у пастуха-то две руки, а у отца одна, правая. И все-таки отец как-то изловчился и ударил пастуха культей, вернее – ее костью, под печень, дважды. И тут распахнулась дверь, на крик прибежал семнадцатилетний Иван, и Лешка, которому уже было четырнадцать. Оттащили.  

Пастух, все еще держась за правый бок, выбил ногой незапертую дверь и выскочил из кухни на улицу, и прочь в ночь, только собаки по селу залаяли. Отец тогда сообщил о нем в сельсовет, но нашли ли его – я не знаю. Таких недобитков по чужим документам по нашей земле тогда бродило немало. Так в свои неполные семь лет я видел настоящего бандеровца, бывшего главаря банды убийц.  

Описал я все это со слов моего отца, по его воспоминаниям, хотя об этом, да и вообще о войне отец говорить с нами не любил. И фильмы тогда были без показа таких кровавых событий, многое скрывалось, недоговаривалось.  

Это были его сослуживцы, с которыми он неделями сидел в неглубоких окопах Полесья, когда до воды всего метр и по-настоящему окоп не выроешь. Оттого потери при обстрелах и бомбежках у нас большими бывали. Этим я хочу напомнить нашей молодежи, что хватит уже играть в виртуальные игры, забивая мозги несуществующим, так ведь и страх можно проиграть. Сейчас наследники бандеровцев в Европе, особенно в Украине, опять подняли головы, переделывают нашу подлинную историю на свой лад – только отпусти им вожжи, и снова такое может повториться. Свиньи-то ведь не виноваты, что им не ту еду давали. Спаси и сохрани нас, Боже, от нечисти такой, дай ума нашим правителям, чтобы всегда они делали правильный выбор, и чтоб брат на брата никогда руку не поднимал.  

___________  

Примечание: *оберст (от немецкого Oberst) – верховный, высший, главный. В данном случае имеется в виду самое высокое начальство в этой местности.