Чудовище

Мортис внезапно проснулся посреди холодного мрака ночи от судорог, заставивших его тело содрогаться столь чудовищно, что невозможно было издать ни звука – только молча подвергаться мучительной пытке. Оно ныло и изнемогало от тянущего чувства, но что это было за чувство, почему оно было таким отвратительным и до жути знакомым, Мортис не мог и не хотел понять. В его голове беспрестанно гудело единственное желание, чтобы это безумное ощущение ушло и больше никогда не возвращалось.  

Прошло несколько секунд, показавшиеся многими годами, и волны боли резко отступили, заставив молодого человека от неожиданности согнуться в уродливой, неестественной позе, и дав ему возможность наконец осмыслить происходящее. Боясь пошевелиться, он сидел, уставившись остекленевшими глазами в одну точку, видимо, ожидая следующего приступа.  

Но его не последовало, и, переборов окутавшее его тело оцепенение, Мортис поднялся с кровати, надел халат, и несмелыми, хромающими шагами направился на кухню. Он жаждал усмирить неимоверное жжение в горле, что напоминало ему об этих ужасных конвульсиях, произошедшими с ним пару минут назад.  

Почти не открывая глаз, Мортис добрел до кухни, оперся о пустующий стол, покрытый грязными разводами и пятнами, и извлек из кармана халата упаковку красных шершавых таблеток.  

«Их осталось совсем немного», – подумал он, а ведь они были единственным известным ему средством спасения от подобных спазмов, случавшимися с ним все чаще в последнее время. Отсчитав три штуки, он закинул их в рот, запил холодной водой, и все той же нелепой, болезненной походкой отправился к себе в комнату.  

Он сделал несколько шагов, но в глазах его потемнело, и голова закружилась. Неясный, шелестящий шепот наполнил его туманное сознание. С большим трудом Мортис сумел разобрать в этом тихом бормотании робкий голос матери, звавшей его из соседней комнаты. От ее двери его отделяла пара метров, но и те были практически неприступной преградой для парня, чьи ноги отказывались его слушаться, а грузное тело, несмотря на принятые таблетки, готовилось к очередному всплеску кошмарных судорог.  

Собрав воедино раздробленные бессилием осколки воли, Мортис преодолел это кажущееся бесконечным расстояние и рухнул на дверь всем своим грузным телом в изнеможении.  

Та со скрипом распахнулась, и перед Мортисом предстало поистине мерзкое, душераздирающее зрелище, что, пронзив даже пелену усталости, застлавшую его глаза и разум, вызвало у него тошноту. Вещи матери были разбросаны по всей комнате, инвалидная коляска ее валялась в стороне, опрокинутая, помещение заполонила мошкара и всякий гнус, а на кровати возвышалось огромное гадкое существо, напоминавшее гигантскую вспухшую груду кроваво-красной плоти, готовую лопнуть в любой момент, из которой безобразно торчало несколько содрогающихся, упершихся в пол и потолок щупалец, покрытых гноящимися нарывами, твердыми струпьями и источающими густую зловонную жижу свищами. Посреди многих глаз, поросших толстым слоем склизкой роговицы, Мортис смог разглядеть лицо матери, тонувшее в смрадных складках тела этого уродливого исчадия самых темных глубин из тех, что доступны человеческому разумению.  

Лицо с закрытыми глазами шептало Мортису: «Сынок, подойди ко мне», – и каждое слово отпечатывалось в его голове пылающим клеймом, обжигая мечущееся в смятении сознание.  

Внезапно, пелена усталости пала с его глаз, и сердце его исполнилось безумной яростью и жгучей ненавистью к этому гнилому порождению нечистого, животного страха. Он схватил ножницы, подвернувшиеся ему под руку, и, забыв об изнеможении, подбежал к кровати. Вонючие выделения существа, бурлящие звуки, что раздавались гулкими раскатами из его чрева и сотни моргающих, тупо уставившихся на Мортиса глаз вызывали у него отторжение и отвращение, желание уничтожить эту недостойную, поганую ошибку природы, ибо было бы святотатством оставить это в живых.  

Парень гневно полоснул ножницами груду тухлой плоти и стал наносить удар за ударом, упиваясь жестокой местью. Тварь утробно выла, и стенки ее вздутого тела сотрясались, а прежде тихий, покорный зов матери становился все громче и требовательней, вселяя все большее остервенение в Мортиса.  

Вдруг, не выдержав натиска, чудовище надрывно, почти жалобно в последний раз заклокотало, затем засопело, зашипело и, бессильно свесив щупальца, умолкло. Мортис выронил ножницы, оскверненные грязной кровью убитого существа, и, изможденный, припал губами к лицу спасенной матери, ставшему совсем умиротворенным и покойным. Ненависть и исступление в его сердце сменились теплом и счастьем, что зло позади, поверженное, а мать будет им, Мортисом, гордиться.  

Уже гордится. Он знает.  

Бесстрастные, довольные звезды лениво сияли, рассыпанные по черному, как смола, небосводу. Прохладный ветер неспешно дул, едва шевеля поникшие ветви спящих деревьев и кустов.  

Ночь бережно укутала городок своим темным одеялом, сокрыв от чужих глаз и этот неприглядный маленький домик, даруя драгоценный покой его обитателям: забавному толстячку да его матери, которую он зверски зарезал.