Красноармеец Андрей

Красноармеец Андрей служил в полковой разведроте. И сейчас, сидя в окопе, взвешивал все ЗА и против своего преступного и бесшабашного плана. Дело было в том, что полк его находился в тридцати километрах от родного села Андрея, села находящегося, к тому же, ещё и в тылу у немцев. В этом селе жила его молодая красавица жена и трехлетняя их с женою дочь, которых он уже за два с половиной года войны ни разу не видел и два года вообще никаких вестей от них, находящихся в оккупации, не получал. Андрей чем-то необъяснимым чувствовал, что жена и дочь его были ещё несомненно живы, хотя в этом был и не совсем уверен, поэтому-то он окончательно и бесповоротно решил для себя тайком от начальства их проведать, чего-бы это приключение ему не стоило. Думать о чём-то другом, кроме этого, красноармеец Андрей уже попросту был не в силах.  

Замысел его был дерзок и одновременно прост. Выспавшись обычно днём, Андрей по ночам с несколькими разведчиками-товарищами ползали в окопы к немцам, чтобы завладеть "языком" – пленным немцем. Мероприятие это было рискованным, заканчивалось по разному, но давало разведчикам относительно большую свободу действий в недосягаемости от начальства, поэтому-то о разведчиках много всяких занимательных историй на слуху гуляло, с перемешанными в них вымыслами и правдами. По плану всегда предполагалось, что ночью надо было сползать в окопы к немцам и притащить с собой пленного немца, но на деле чего только не случалось. Бывало, что просто подрывались на минах, а бывало что немцы, обнаружив группу разведки на нейтральной полосе путали разведчикам все их продуманные планы и, выпуская одну за другой осветительные ракеты, как охотники за дичью, уничтожали всю их разведгруппу. Бывало держали их и место где они были всю ночь, а иногда и несколько суток, под постоянным снайперским прицелом и минометным обстрелом и тогда уж и не возвращался больше никто, а бывало, что после двух, трех, а иногда и пяти и более дней такой отсидки в какой-нибудь яме на нейтральной полосе, когда немцы уже теряли всякий интерес к ним, и к этому месту, то разведчики, улучив удачный момент из разведки возвращались, голодными и счастливыми и иногда даже, с пленным немцем.  

"Языков" брали в основном из дозоров, в которых немцы находились, как и наши, обычно по двое в каких-нибудь ямах, окопах или воронках от снарядов в удалении ста-двухсот метров от передней линии своих окопов. Ночью разобрать что-либо было сложно и разведчики бывало, проползав на нейтральной полосе, и, не найдя дозоров, иногда пытались разжиться "языком" в ближайших немецких окопах, что было, конечно, ещё больше рискованно, но тем не менее, если везло, то заканчивалось удачно. В общем скучать в разведке было некогда и иногда было даже по настоящему весело.  

Не нравилась только Андрею обязанность и необходимость убивать всех попадавшихся им в разведке немцев, которых они не брали в плен. Это были хоть и враги, хоть и немцы, но ведь живые люди, со своими судьбами, страхами и эмоциями, и видно было, что умирать да и вообще воевать и даже быть на этой войне, в грязных окопах никому из них не хотелось. Пожилые, молодые, среднего возраста, а иногда и совсем ещё юнцы, которые в подавляющем большинстве своём попадали на эту войну помимо их воли. Сидеть немытыми в окопах, когда сверху летит за воротник то земля, то осколки снарядов, а иногда куски человеческой плоти... Любителей таких злоключений есть на свете не много, если вообще есть такие дураки.  

Андрею неизвестно было отношение к войне среди немецких солдат в её начале, так как служа в пехоте он видел немцев издалека, и в основном в прицел своей винтовки, как силуэты. Но сейчас, когда он воевал в разведке и видел немцев близко, видел их лица, все их мельчайшие эмоции на этих лицах, то понимал, что все они тут по нужде. И искренним было их: "Гитлер капут! " – если судьба давала шанс это крикнуть.  

Фанатики-дурачки "великой Германии" попадались очень редко и вызывали смесь сочувствия и иронии. Над душевнобольными смеяться было грешно, а над этими дурачками-фанатиками искренне и от души всегда смеялись. Среди немецких солдат, фанатики Андрею никогда не встречались. С фанатизмом попадались обычно какие-нибудь невысокого звания и дебильного вида их невысокого ранга командиры. Забавно было за ними наблюдать, как попав в плен, после пары увесистых оплеух с них пропадала вся их бестолковая спесь, мировоззрение понемногу становилось разумным и они спускались со своих велико германских небес на пыльную украинскую землю. Но даже таких откровенных глупцов Андрею все-равно убивать совсем не хотелось. А сколько было убито им обычных, нормальных с виду людей, хоть по национальности и немцев?!  

Запомнился Андрею один молодой сельский немецкий парнишка, которого после допроса пришлось здесь же, почти около землянки штабы полка расстрелять, по-видимому, чтобы не заполнять из-за него какие-то документы. Ну что ж? Приказ есть приказ – повели на расстрел. Парнишка, как баба, раскис и заплакал, сквозь слёзы невнятно бормоча разбитыми в кровь губами про какую-то свою слайне цохца (маленький дочка).  

Запомнился Андрею и молодой, интеллигентного вида улыбчивый парень, похоже какой-то студент. Для "студента" было появление из неоткуда русских солдат в их дозоре невероятным каким-то приключением. Миг и рты у обоих немецких солдат крепко зажаты. Товарищ молодого немца был раза в два его старше и смертельно испуган, а паренька глаза доверчиво улыбались и только, когда Андрей пробил ему грудь, попав штык-ножом прямо в сердце, на лице паренька в миг появилось разочарование, в глазах застыло удивление.  

После было ещё много убитых Андреем немцев. Были и наивные сельские пареньки, и упёртый пролетариат, и степенные отцы семейства. Хорошо помнил Андрей и ещё одного с виду степенного и неторопливого немца, который только и успел показать Андрею пальцами цифру три и после этого уже не оставалось сомненья, что у зазевавшегося в дозоре немецкого солдата детей было трое.  

Всегда почти в разведке предстояло сделать сложный выбор: кого из двух дозорных немцев брать в плен, а кого колоть штык-ножом в сердце. Брать старались тех кто постарше и поопытней, а молодых или с виду бестолковых тут же надо было по тихому убивать, а выбор, верный или не верный, надо было всегда делать быстро. У всех несчастных немцев от штык-ножа в груди всегда в глазах читалось удивление. Как будто не верилось им, что штык-нож и впрямь у них в сердце, а жить оставалось считанные мгновенья. С таким же выражением удивления на лицах гибли в дозорах от рук немецкой разведки и наши зазевавшиеся солдаты. Андрею и самому не верилось в то, что он это с настоящими и живыми людьми постоянно делал.  

Если бы кто-то перед войной ему сказал, что придёт время и он почти спокойно, штык-ножом, будет колоть в грудь и в сердце не свинью – человека, Андрей никогда бы этому не поверил. Убийство людей для него всегда было не только преступлением и страшным грехом, но и недопустимым и не соответствующим его душе, характеру и мировоззрению мерзким делом. То, что он убивал живых людей, как скотину никак не помещалось в его голове, как будто вся эта гадость происходила с каким-то другим мерзким человеком, а не с ним.  

Не чувствовал он себя везунчиком и счастливчиком и по сравнению с убитыми и погибшими на войне нашими и немцами. Убийство людей стало для него хотя и почти обычным делом, но достойного оправдания своим убийствам Андрей не находил. Бывали у него иногда наивные мысли сильно ранить немца или сильным ударом оглушить его, но всё это было рискованно и могло поставить под угрозу не только его жизнь, но, и это для Андрея было важней, жизнь его друзей и товарищей. Никакого реального и разумного выхода из этого безумия Андрей для себя не видел и не находил, а чувствовал себя в плену невыносимых обстоятельств.  

Были у них в роте, конечно, и недалекого ума глупцы, которым забавно и смешно было это выражение удивления в глазах умирающих немцев. Над этим смеялись. Но в разведроте такие были скорее как нездоровое исключение и под осуждающими взглядами товарищей сдерживали свои безбожные эмоции. Все те, кого ценил и уважал в роте Андрей убивали все-таки с тяжелым сердцем и без восторга ножом кололи немцам в сердце.  

Снились Андрею часто кошмары, от которых просыпался он в холодном поту. Приснился как-то тот степенный немец. Во сне Андрей его колет в сердце, а он с удивлением Андрею говорит: "Ты что ж це робышь хлопец? У меня ведь деток три! " Другой раз приснился молодой и улыбчивый немец-студент. Андрей его колет в сердце, а "студент" глядя Андрею в лицо, по доброму смеется и нет ни страха в нём предсмертного, ни удивления.  

Как жить, о чем молиться, что у бога просить? Не самому чтоб выжить, а как-то чтоб это безумие всё прекратить? Что-то надо непонятное понять или быстрее переступить чрез всю эту мерзость и поскорее забыть? Другие что об этом всём думают, как это всё сложено у них в голове? О чём молчат, что думают товарищи его, чего в душе своей от господа хотят? Иль умерло в душе у них, святое всё?  

Последнее время от этих мыслей немного отвлекала навязчивая и сумасбродная идея проведать семью.  

План Андрея состоял в том, что в разведку он пойдет со своими лучшими друзьями: Петром и Мойшей. Ночью на нейтральной полосе они с ним разделятся. Друзья-товарищи останутся на нейтральной полосе, а он проберётся через немецкие окопы к немцам в тыл и за остаток ночи дойдёт до родного села. Днём побудет дома и следующей ночью, перед рассветом вернётся.  

Товарищи его, Пётр и Мойша будут ждать его на нейтральной полосе. Если Андрей не выйдет к нашим, то за него скажут, что столкнулись на нейтральной полосе с немецкой разведгруппой и он, прикрывая отход нашей группы, остался где-то на нейтральной полосе, и что пока ничего о его судьбе никому неизвестно.  

Если бы что-то пошло не так и о замысле, например по доносу, узнало полковое начальство, то за самоволку Андрея вряд-ли бы, как положено было тогда по закону военного времени, расстреляли. Его ротный командир скорее всего, смог бы Андрея отстоять и замять это дело у начальства, но и проблемы у ротного могли бы быть очень большие: "Не углядел! Дезертиров расплодил! Дисциплину разложил! "  

Андрею, ротного очень не хотелось подводить и это вместе с огромным риском было на одной чаше весов, а на другой чаше весов было манящее своей сказочностью, невероятностью и непредсказуемостью свидание с семьёй: женой и дочкой.  

Замысел Андрея был дерзким, но как ни крути, имел все шансы на удачное завершение, а в товарищах своих Андрей был полностью уверен, да и они были этим замыслом не на шутку заинтригованы и взволнованы. Друзьям тоже было искренне интересно: удастся ли у Андрея его безумный план и вся ли жива семья товарища их Андрея?  

***  

Андрей был из потомственных "прохиндеев" крестьян, и в глубине души гордился этим. Из рассказов и баек старых людей он знал многое о своих непотопляемых предках, о тех людях, крестьянах, которые при любой власти и в любой жизненной ситуации, не только сами могли всегда найти выход и выжить, и за себя постоять, но могли еще тянуть на своих крепких и могучих крестьянских плечах какое-то разумное количество своих родных и близких. Про таких как они, как Андрей, говорят: и в воде не тонет, и в огне не горит.  

От крестьянской тяжёлой и изнурительной работы, от каши пшеничной, коровьего молока, яиц, мяса и солёного сала Андрей был силён как бык. Был он ещё по необходимости как лиса хитер, безжалостен был, забивая скотину, настойчив, решителен был. Обладал хваткой, смекалкой и умом – гибким и восприимчивым ко всему разумному, в том числе к новому. До революции такие шустрые мужички по ночам крали для себя помещичий лес, браконьерничали, а в случае нужды, иногда и разбойничали в этом же или соседском лесу, могли стырить и раздербанить между собой помещичью или чью-то ещё беспечно оставленную без присмотра скотину, да и много других преступлений совершали, всегда имея при этом для себя оправдание, что крали они по нужде.  

Одно из самых гуманных наказаний за такие тёмные делишки, до революции, была жестокая публичная порка кнутом, однако даже более существенные наказания: острог, каторга и кандалы не останавливали таких шустрых мужичков, когда гонимые нуждой и заботой о семье они шли на различные имущественные преступления. Однако, необоснованная жестокость к людям, а тем более убийства были чужды им, вызывая в них справедливое негодование и отвращение.  

Когда помещики, их близкие, и их халуи сбежали, в деревню ненадолго пришла долгожданная свобода, достаток, раздолье, веселье и пьянка, в общем вольная воля. Помещичью скотину и урожай с амбаров быстро и по-братски поделили по принципу кто успел, тот и съел. Поля помещичьи сеяли и убирали примерно по такому же принципу, провожая друг друга суровыми взглядами, крепко сжимая в мускулистых руках отточенные на всякий такой случай вилы, но слабых не обижали, а бедным и нищим подавали. Охотились, ловили рыбу, заготавливали сено, брёвна и лес в волю, с запасом, так как кому моглось и хотелось. Всего было с начала революции у крестьян в избытке и почти всем на селе было сытно, радостно, беззаботно и легко.  

Позднее, с приходом в село Советской власти, "закона и порядка" – свобода, радость и веселье как-то сразу пошли в селе на убыль, сменяясь на "революционную необходимость". Когда в село пришла продразверстка, а по сути грабеж селян и зачисление самых трудолюбивых, зажиточных или шустрых при разделе помещичьего добра крестьян в кулаки, настроения в сёлах поменялись, а Советскую власть стали уже рассматривать на селе как вражескую. Наиболее рьяных представителей революционной власти, за то зло что они творили, иногда по тихому убивали.  

Его родители, очень на Андрея во всём похожие, проявляя преступную несознательность, прятали от продразверстки своё зерно. Было это тогда законом категорически запрещено и каралось по усмотрению новой власти расстрелом или ссылкой. Советская власть, так и не найдя спрятанное ими зерно, всё-равно записала родителей Андрея, за имевшихся у них тогда двух лошадей и отсутствие в глазах большой любви к новой власти, в кулаки, и, не глядя на пятерых малолетних детей, сослала их всех гуртом в степи-солончаки близ Херсона. Больше половины сосланных в эти степи бедолаг в тот же год проклиная новую власть, её "закон и порядок" умерло от голода и болезней. Умирали в основном дети оставшиеся одни после смерти родителей, старики и больные.  

Испытывая в пути мыслимые и немыслимый трудности и заботы, и добравшись до определенных для ссыльных мест люди, и среди них родители Андрея, в первую очередь стали рыть колодцы, чтобы добраться до воды. Грунт в тех местах был песчаным и рыхлым, поэтому часто обваливался и насмерть погребал под собою этих крестьян: копачей-добровольцев. Солоноватая вода появлялась обычно на двадцатиметровой глубине. На месте такого вот нового поселения-выселения и было теперь родное село красноармейца Андрея. Андрей от выживших поселенцев знал, что мать его умерла от голода, отдавая последние имеющиеся у неё крохи еды своим, тоже впоследствии умершим от голода, детям. Отца Андрея намертво и бессердечно засыпало землёй при копании колодца. Андрей каким-то самому ему неизвестным чудом выжил из всей его многодетной крестьянской семьи один. Но как выжил, как потерял родных и близких, какое чудо его спасло, совсем почти ничего не помнил. Помнил он, как с такими же истощёнными детьми где-то что-то из съестного просил или подбирал, где-то крал, где-то пытался подработать. Несколько раз его на краже ловили и беспощадно били. Бывало что как и других беспризорников вылавливали и держали в каком-то хмуром и сером детском доме, где были жестокие правила, постная, невкусная еда и сердитые воспитатели. Андрей при малейшей возможности всегда с таких детдомов убегал и, бродя по Херсону, да и по всему белому свету, возвращался всегда, как к родному, в то место, где на месте ссылки "кулачных" крестьян появилось его родное село-поселение, с похороненными безымянно здесь же где-то всеми его близкими и родными.  

Помнил Андрей уже более позднее время. Голод тридцать третьего года хорошо помнил, когда он семнадцатилетним пареньком, чтобы не умереть с голоду и выжить, ел с товарищами поджаренное на костре, обычно уже задетое неприятным душком, сладковатое человеческое мясо. Тридцать девятый год помнил уже совсем хорошо, когда в первый раз заприметил стройную и улыбчивую, самую красивую из сельских девушек свою первую и единственную на всю жизнь любовь и будущую свою жену Марию. Умеют же иногда девушки мельком на пареньков так взглянуть, что время останавливалось вдруг.  

Всё замирало у Андрея внутри, а голова кружилась и становилась как бы хмельной, когда Мария с лукавой усмешкой останавливала на нём свой взгляд. Сороковой год – год самых сильных переживаний и изменений в его жизни, и год его свадьбы с Марией очень ясно помнил. Он шустрый, бесшабашный, здоровый и крепкий парень, почти бандит и точно сельский хулиган почувствовал взаимность чувств Марии и набравшись смелости заслал друзей-сватов в её семью. Не просто было всё со сватовством, но после жарких споров, чуть было не до драки, когда упрямство Марии выйти замуж за Андрея в семейных спорах наконец то победило и согласие её семьи: быть вместе им, – было всё ж дано.  

Незабываема была их первая супружеская ночь, когда она его стеснялась и попросила этой тихой летней колдовскою ночью не спешить. Той первой брачной ночью, как в прочем и потом позднее, у них всё было по ночам красиво, как-то мягко, сладко и неторопливо, и у обоих от этой близости, от запаха, от ласк и друг от друга приятно-радостно кружилась голова. А как Мария вдруг испытующе взглянула на Андрея, когда сказала, что беременна, а у Андрея от такого моря счастья перехватило вдруг дыханье и сильно закружилась голова. Да, было много хорошего в жизни Андрея, что вспоминалось ему сейчас в этом солдатском окопе, когда от слипшегося пота и грязи беспощадно чесалось абсолютно всё его тело. Эх, хотя бы в какой-нибудь луже помыться!  

***  

Несмотря на все беды и несчастья, которые Советская власть наслала в детстве на Андрея, злобы у него на неё не было и поэтому когда в сорок первом напали немцы и началась война, Андрей вместе со всеми сельскими мужиками, не задумываясь, отправился добровольцем на фронт.  

В начале войны попал он, как и все с их села, в пехоту. В пехоте была страшная и неотвратимая обязанность и в дождь, и в снег, и в жару, и под артиллерийским разрывающим землю и людскую плоть обстрелом БЫТЬ в окопах. Иногда там трястись от холода, от болезненного озноба или от ужаса. Иногда в окопах приходилось получать увечья, контузии и ранения. Иногда кому-то отрывало ногу или руку, кому-то доставалось, умереть в этих окопах быстро, кто-то умирал в муках.  

По команде командиров "В атаку, вперед, марш", по замыслу дьявола или для его развлечения, начиналось самое страшное и нормальному человеческому уму непостижимое. С криком "Ура" надо было вставать во весь рост там, где до этого и голову то приподнять было смертельно опасно, и, полагаясь на волю случая, быстро шагать или бежать в сторону немецких окопов. Андрей служа в пехоте, в атаку много раз ходил, и во время этих атак его всегда охватывал почти неконтролируемый животный ужас. Андрею, как и другим таким же бедолагам, надо было бежать навстречу летящим со стороны врага смертельно разящим пулям, между разлетающихся вокруг раскаленных осколков снарядов и из последних душевных сил сдерживать ужас внутри себя, не давая выскочить ему наружу. Снаружи этот ужас обычно всегда вместе с бойцом уничтожали политруки и командиры: или сразу на поле боя или после боя расстреливали уже показательно и для острастки других солдат перед строем.  

По всюду был и сводил с ума пулемётный беспощадный и сумасшедший огонь, разрывы мин и снарядов, куски и кусочки раскалённого до красна металла с бешеной скоростью летящие и бессмысленно и бессистемно поражающие всё живое вокруг. С характерным шипящим звуком эти разъярённые куски металла без разбору впивались в землю, в тела, в живую плоть, принося с собой кому страдания и ранения, а кому геройскую смерть. А как дико и истошно кричали иногда люди, пока у них были на это силы, когда у них отрывало ногу или руку. Кто был попроще, да по нежнее иногда просто от всего этого дьявольского веселья сходили с ума. Бог по настоящему страдал от всего этого на своём небе, а дьявол в преисподней до умопомрачения смеялся.  

Не обошло стороной это мракобесие и красноармейца Андрея, когда идя во весь рост в очередную атаку под градом осколков и пуль, он вдруг почувствовал резкий и сильный удар откуда-то сбоку в бедро. Его развернуло на месте, сбило с ног, а всё его тело пронзила резкая боль и невыносимое жжение в раненном бедре. Одновременно вдруг, как когда-то в детстве, запахло неприятно-сладким поджаренным на костре человеческим мясом. Мгла окутала его и на время спасла от дикой и нестерпимой боли в бедре и сладковатого запаха поджаренного осколком снаряда собственного тела.  

Приходить в себя он стал от того, что кто-то во все места, а больше всего в бедро за что-то безжалостно бил его. В бедре уже и так было что-то инородное и причиняющее нестерпимую боль, так кто-то ещё и жестоко по нему лупил. "Вот черт, очень больно! Зачем же бьют так сильно в бедро? И ведь вообще непонятно за что", – мысли проносились в голове, то у приходящего в себя, то у теряющего сознание от нестерпимой боли Андрея.  

На самом деле Андрея никто не бил, а наоборот товарищи пытались вытащить его с нейтральной полосы к нашим окопам, потому что атака, в которой был ранен в бедро Андрей, успешной не была, а захлебнулась от сильного огня из немецких позиций, а красноармейцы отползали к себе в окопы, забирая по возможности раненных и документы убитых.  

***  

В госпитале за два месяца у Андрея было время всё должным образом обдумать и взвесить. Для себя он твердо решил стать разведчиком, так как считал, что в разведке больше шансов выжить. В разведке, как ему казалось, он мог рассчитывать на собственные смекалку, ловкость и силу, а не на всякий там, какой выпадет, случай и у него было больше шансов выжить на этой войне и вернуться к семье.  

Андрей просто не мог вот так взять и погибнуть, и не вернуться к своей ставшей давно уже очень родной и любимой жене и ничего ещё не понимающей, но уже сильно любимой им маленькой дочке.  

Выписавшись из госпиталя и вернувшись в родную часть Андрей, проявив необходимые для такого дела настойчивость и смелость обратился напрямую к командиру полковой разведроты с просьбой взять его в эту особую роту. Просьба эта была смелой и дерзкой, потому что в разведке были всегда крепкие, шустрые и наглые ребята, с каким-то особенным и заковыристым чувством юмора. Разведчики эти, вольно или невольно, всегда ставили себя на голову выше красноармейцев пехоты, примерно на уровень их пехотных командиров и это в основном сходило им с рук. Безусловный идол для бойцов полковой разведки был их ротный командир. Командир разведроты был вообще какой-то сущий дьявол, который на раз-два мог легко и быстро открутить от тела любую башку. Это в полку не только все знали, но и каким-то шестым чувством чувствовали и командиру разведроты никогда не перечили. Причем все понимали, что если бы такой необычный случай случился на самом деле, то во всём была бы виновата именно эта скрученная башка, а не "дьявол" – командир разведроты. Авторитет этого ротного в полку был неоспоримым и находился на головокружительной высоте, поэтому напрямую обратиться к нему было для Андрея довольно рискованным делом, но бездумно рисковать жизнью и снова ходить в атаку, тоже совсем не хотелось.  

Ротного удивило и позабавило обращение к нему красноармейца Андрея, а бойцы разведчики бывшие тут же и, узнав в чём собственно дело, сразу начали зубоскалить. Андрей однако, проявив природную душевную твердость, с плохо скрываемой злобой на усмешки над ним, предложил испытать его, а уж потом "Всем тут зубоскалить". Пусть кто-нибудь с разведчиков прямо здесь и сейчас побьёт или поборет его. "Ну есть смельчаки? "  

Зубоскалие среди разведки как-то сразу пошло на убыль, понемногу заменяясь каким-то тоже злобным желанием не менее гонористых, чем Андрей, разведчиков проучить этого самоуверенного выскочку из "дремучей" пехоты. Ротный же, с усмешкой наблюдал за происходящим, за той реакцией, которая разом всколыхнула его бойцов вызовом Андрея и уже начал получать удовольствие от происходящего перед ним представления. Обводя оценивающим и лукавым взглядом своих разведчиков, и, беря, как обычно в особых случаях, на себя всю инициативу, озвучил правила: "Драться никто здесь при мне не будет. Не доросли ещё. Только борьба и без всяких там бабских штучек, беречь друг другу пах и глаза! Ну кто хочет научить жизни этого молодца? "  

"Каша" заваренная Андреем завладела вниманием всех зрителей этой случайной сцены, а почти все находящиеся рядом разведчики были молоды, горячи, самоуверенны, заносчивы и безрассудны и как один изъявили желание "научить жизни" этого пехотного выскочку-наглеца. Кто искренне, кто за компанию, а кто из-за какого-то ещё иного и необъяснимого чувства, но все выказали желание побороть этого пехотинца Андрея. Ротный на время даже находился в несвойственном для него небольшом замешательстве от такого количества своих разведчиков-добровольцев, и не мог принять решение кого выставить ему в противники, а поразмыслив немного, предложил Андрею самому сделать выбор.  

Веселье и шум у разведчиков привлекли к себе внимание зрителей из других полковых подразделений и вскоре несколько десятков пар глаз наблюдало за развитием этих необычайных событий. Андрей был "на сцене" в тот миг главный герой и артист.  

Природная находчивость и смекалка позволили Андрею сделать довольно необычный, удививший и заинтриговавший всех, а по сути своей правильный выбор. Он выбрал себе в противники самого на вид крепкого, здорового и непобедимого из всех разведчиков бойца, который в этом деле добровольцем-то по сути и не был, а просто за компанию поддержал всеобщие азарт, суматоху и веселье. Возиться в окопной пыли с этим крепким на вид и упертым крестьянским пареньком и потеть, здоровяку совсем не хотелось. Побаивался он ещё и того, что мог нечаянно что-нибудь сломать пареньку и этим невольно организовать ЧП в полку, но и отказаться от этой ненужной ему затеи здоровяк-разведчик уже не мог и поэтому немного злился сам на себя за то, что втянулся в это ненужное и бестолковое дело.  

Андрей выбрал здоровяка, потому что во-первых, не так стыдно было бы ему проиграть, а во-вторых, всегда был шанс выиграть, а в-третьих, хотел показать пусть не столько физическую силу и ловкость свою, но и ещё мужской свой упёртый характер.  

Ротный был не менее всех других удивлен выбором паренька, начал проникаться к нему симпатией и уже только за этот его смелый такой и рискованный выбор решил для себя взять в свою разведроту этого развеселившего всех упрямого и крепкого с виду сельского паренька, а ныне красноармейца-бойца и без пяти минут разведчика Андрея.  

Выбор Андрея, хоть и оказался во многих отношениях удачным, но сам он не понимал, что всё-таки с этим здоровяком дальше делать. Андрей понимал, что если здоровяк схватит его за что-то, например за одежду, то шансов вырваться уже не будет. Здоровяк по имени Пётр тоже нацелился на то, чтобы сразу поймать за что-нибудь Андрея. Пётр понимал, что ухватив Андрея, сможет подтянуть его к себе, а схватив уже и второй рукой удержит уже точно паренька в своих железных объятиях, несмотря на все его потом в этих объятиях трепыханья.  

Соперники с недоверием друг к другу на лицах начали понемногу сходиться, а зрители притихли в ожидании предстоящего представления. Почти все и даже те, что переживали за Андрея и сочувствовали ему, мысленно победу отдавали всё же Петру. Каково же было всеобщее удивление, когда Андрей в один какой-то неуловимый миг оказался между ног у своего соперника и тот, вдруг чуть приподнявшись в воздухе, с шумом грохнулся спиной на землю, а Андрей, выхватив из сапога заточенную на всякий такой случай железную ложку, приставил её к шее Петра и что было мочи, чтоб его наверное даже испугались немцы, как сумасшедший заорал: "Лежи смирно падла, а то замочу!!! "  

Почти все кто это видел были в шоке, а Пётр от такой неожиданности только немного приоткрыл рот и со всей силы выпучил глаза, выказав во всём своем суровом лице полнейшее удивление. В тоже почти мгновенье, друг Петра черноволосый кучерявый одессит по кличке Мойша, сам того не понимая, что он делает и, делая всё на полном автоматизме, в момент оказался около Андрея и ухватив одной рукой его за шею, другой рукой схватил за руку с ложкой и моментально сбил его с Петра, в момент прижав Андрея к земле, чем ещё больше поразил видевших всё это зрелище красноармейцев. Андрею же на миг показалось, что несмотря на всю его удачу и везение Пётр, каким-то образом, вопреки всякому здравому смыслу и нарушая все правила борьбы, вдруг раздвоился и победил его и от этого Андрей оказался в том же ступоре, что и Пётр в предыдущее мгновенье, и Мойше не сопротивлялся. Только один из всех зрителей – ротный был от всего этого не в шоке, а еле сдерживая смех скомандовал: "Всё хватит! Мойша молодец! Пусти пехоту! " – и тут же всеобщий вздох облегчения.  

"Всем разойтись по своим подразделеньям, а ты иди сюда боец. Как фамилия, с какого подразделения? Хоть и свезло тебе сегодня очень, но сам ты тоже молодец! " – начал давать указания ротный, восстанавливая воинскую дисциплину.  

"Кадинский Андрей Архипович с такого-то подразделения, " – представился ротному Андрей и чуть позднее перешёл уже и по бумагам с пехоты в свое новое разведывательное подразделенье.  

***  

В разведке Андрею нравилось почти всё: и ротный нравился, и товарищи его, и какой-то более свободный чем в пехоте дух, и игра с немцами в жизнь и смерть на нейтральной полосе, и сама нейтральная полоса нравилась и считалась уже прям как какое-то своё родное рабочее место. По ночам Андрей с товарищами разведчиками ползали по этой нейтральной полосе ища зазевавшихся немцев. Чем больше была разведгруппа, тем больше у неё было шансов быть обнаруженной, например, при вспышке осветительной ракеты, а чем меньше группа была, тем меньше шансов было выжить на нейтральной полосе при встрече с немецкой разведгруппой. Схватки по ночам на нейтральной полосе были похожи на какие-то бессмысленные фокусы. Только вроде как кто-то в ночи тихонько ползет, а уже рот у него чей-то рукой зажат, а сердце продырявил острый нож. И тихо все вокруг и слышно только иногда чьи-то в окопах наших иль немецких шум, смех, спор и болтовня. Ну а нейтральная всегда тиха, безмолвна полоса: хоть умер кто на ней в ночи, хоть жив ещё пока. Дрались с встречающейся иногда немецкой разведкой на нейтральной полосе всегда руками, ножами и главное тихо, чтобы не беспокоить в окопах не немцев, не наших, так как раздумывать никто из них ночью не будет, а будут палить по разведке со всего что есть у кого, кто с просонья, кто со страха или от скуки по всему что заметят на нейтральной полосе и разбираться и задумываться о чём-то ни в наших окопах, ни в немецких никто не будет.  

Не было у Андрея поэтому скуки, когда он был с заданием пленить немца и ползал по нейтральной полосе или в ближайших немецких окопах. Из плохого в разведке было то, что в немецком дозоре обычно было два немецких солдата, а в "языки" всегда брался один. Второго нужно было тут же быстро и бесшумно убить, что требовало от человека неоднозначных и сильных душевных качеств. Да, вроде всё понятно: немец-враг. Кто-то убивая, за кого-то мстил, кто-то сам по себе был немного жесток иль в душе был садист, кто-то гнал от себя вообще всякие мысли. У всех в голове всё это осмысливалось и складывалось по разному, потому как и люди в разведке все были разные.  

Когда ротный после борцовского поединка подозвал к себе для разговора Андрея, он кроме всего прочего об этом прямо спросил: "Сможешь немца в сердце ножом убить? Если да, то пошлю тебя сегодня за языком, в разведку к немцам".  

Андрей согласился пройти этой ночью такое бесовское испытание, а для себя, хоть руки у него от сомнений немного тряслись, решил, что всё исполнит и сделает, чтобы попасть в разведку, и что какая в принципе разница, как убивать немцев.  

В вылазку ротный отправил Андрея уже с известными ему здоровяком Петром и его другом, одесситом Мойшей. Мойша хоть и был чернявый, да кучерявый, но национальности своей, как и родителей своих, достоверно не знал, но евреем и тем более каким-то "жидом" себя не считал, хотя вероятность того, что он был всё же еврей им тоже в глубине души полностью не исключалась. Кто знает, что в ком из нас когда-то было намешано. По документам из Одесского детдома был он Колей, а позывной свой "Мойша" и подколы, что "выпил всю воду из крана" получил за то, что из разведки умудрился притащить плитку шоколада и, судя по дальнейшему развитию событий, делиться ею с товарищами совершенно не собирался. Был в этом товарищами уличен, пристыжен и за это свое крысятничество получил прозвище Мойша.  

На самом деле шоколадку Николай есть сам, да еще и потихому вовсе и не собирался, в чём и пытался безуспешно убедить своих товарищей, которые в тот момент с гоготом и шутками делили на всех отобранную у него за крысятничество шоколадку. Судя по его оправданиям шоколадку он хотел сохранить на потом, но дальше путался и ничего толком не мог пояснить про потом, а просто краснел и потел на радость зубоскалам из своего воинского подразделения.  

А дело было в том, что по его планам этой шоколадкой он хотел угостить милую, кругленькую и улыбчивую медсестру Риту из медсамбата, но заявить об этом открыто перед товарищами Николай не мог, потому как стеснялся. Вот и краснел и злился на то, что и планы его рухнули и что от души смеялись товарищи над его путаницей в оправданьях. Так и осталось для всех и на всегда неведомо, почему вроде свой в доску, рубаха-парень, а пытался, краснея как нецелованная девица, замылить шоколад от товарищей, неся к тому же какую-то непонятную чушь в своё оправдание. А где ж, мать его, покаянье!!!  

***  

В этой первой разведке Андрея, он с Петром и Мойшей, поползав на нейтральной полосе вблизи немецких окопов, уже почти под утро обнаружили дозор: два задремавших немецких солдата.  

Одессит Мойша знаком показал Андрею, что он должен остановиться, а они с Петром двинулись потихоньку ползком к немецкому дозору. Через пару секунд впереди себя Андрей услышал еле различимую для слуха возню и двинувшись ползком вперед очутился в наполненной людьми воронке от разрыва снаряда. Оба разведчика в своих железных объятиях держали, закрыв им рукою рты, двух ошарашенных и удивленных немцев, и взглядом оба указывали на более молодого из них, которого удерживал Мойша. Андрей не раздумывая, вытащил из сапога штык-нож и ударил этого молодого немца в грудь, от центра чуть левее, в то место где по его предположению находилось у немца сердце. Лицо немца из ошарашенного стало удивленно-испуганным, а глаза широко открылись. Через мгновенье немец обмяк и дух из него вышел. По лицу другого немца было видно, что он был ошарашен, но животного страха у него уже не было. Немец понимал, что убивать его здесь не будут, а служба в немецкой армии для него закончилась и он теперь уже пленный. Андрей чувствовал себя как-то очень не в своей тарелке, руки тряслись, а на правой руке была липкая кровь убитого им только что молодого немца. На лицах же его товарищей особых каких-то эмоций заметно не было. Они деловито и по хозяйски выполняли свою обычную работу, как рабочие, например, на стройке. Пётр засунул пленному немцу какую-то тряпку типа чьей-то старой портянки в рот, другой такой же не внушающей уважения тряпкой завязывал кляп так, чтобы немец при желании смог только мычать. Мойша же всё это время держал свой штык-нож около шеи немца готовый в любой момент прикончить и этого немца.  

Пётр "перевязав" немца достал из сапога нож и концом ножа дотронулся немцу до груди в области сердца и кивком головы вверх как бы спросил: "Все ли понятно немцу? " Немец в ответ закивал, что ему всё понятно и у русских не будет с ним никаких проблем.  

Оглядевшись вокруг, первым из воронки в сторону наших окопов двинулся Мойша, Пётр подтолкнул к движению немца и, кивнув Андрею, чтобы тот чуть задержался, сам пополз вслед за немцем. Последним из группы полз к нашим окопам Андрей.  

Ротный, встретив группу разведки с пленным немцем, по лицам солдат и следам крови на руках Андрея, не задавая вопросов понял, что Андрей с проверкой справился и ему в знак одобрения просто кивнул. Так и сбылась мечта Андрея по переводу в полковую разведку.  

***  

Ко времени, когда Андрей сидя в окопе планировал свою самоволку к семье, у него уже был солидный развед опыт. Было много вылазок к немцам, много "языков" было у него на счету и были в роте два самых близких друга: огромный, сильный, но тихий Пётр и шустрый подвижный баламут Мойша. Этой ночью было решено с одобрения двух близких друзей Андрею осуществить свою мечту и повидать семью.  

С вечера, осуществив всю необходимую для этого дела подготовку, и, дополнительно прихватив на всякий случай несколько банок тушенки, друзья двинулись ползком в сторону немецких окопов. Найдя подходящее место для схрона: воронку от взрыва снаряда, примерно на середине нейтральной полосы, они ещё раз всё обсудили, попрощались на всякий случай, в нескольких словах искренне признались друг другу в тёплых дружеских чувствах, пожелали друг другу удачи и "не поминания лихом" и расстались. Андрей направился дальше в сторону немецких окопов уже один.  

Конечно, это была очень рисковая затея, но Андрея несла вперед какая-то неведомая сила. Он превратился в воздух, в слух, стал невесомым и невидимым, и найдя беззвучное и тихое место среди немецких окопов прямо таки просочился через линию немецкой обороны. Ему очень хотелось удачи сегодня, ему так хотелось к любимым, к родным.  

Примерно через час ползанья по земле Андей понял, что основную опасность он миновал и теперь может уже идти, а не ползать. Насколько он разбирался в картах ему надо было двигаться правее, а не прямо от линии фронта. Местность была вокруг не знакомая, да и видимость ночью была не очень, но он надеялся на удачу, которая ему улыбалась и в предрассветных сумерках он уже подходил к родному селу, а чуть позже и к родному дому.  

Увиденное им, однако его не обрадовало, и, разом спустив с радужных облаков, сурово бобахнуло на грешную землю. Около его родного дома стоял немецкий легковой автомобиль, а на крыльце дремал с автоматом наперевес немецкий часовой. Какая-то неожиданная, непутевая и не по плану получалась встреча.  

Поразмыслив Андрей решил наведаться к Акулине, которая жила по соседству, в небольшом покосившемся доме. Растворившись около своего дома, через время Андрей также тихо возник на пороге дома Акулины и прислушался. Из дома доносилось только еле слышное сонное дыхание женщины, вероятнее всего Акулины. Андрей, чуть приоткрыв входную дверь, просунул нож между дверью и косяком и открыл крючок, на который была заперта дверь. Ничто внутри не изменилось и не пошевелилось. Светлело. Оказавшись внутри Андрей уже мог разглядеть спящую и ничего не подозревающую Акулину и ребенка, девочку, мирно спящую рядом с ней.  

"Акулина. Акулина. Не пугайся, это я Андрей"  

Акулина сонно открыла глаза, но тут же взгляд ее изменился и на лице появились испуг и изумление.  

"Андрей? Ты? Откуда? Наши в селе? "  

"Нет. Тихо. Один я, в разведке, семью пришел навестить, " – ввел Акулину в реальность Андрей.  

"Увидеть? Ну вот гляди – это дочка твоя! " – поразила Андрея своей прямотой Акулина.  

Наполовину скрывая лицо одеялом, не мигающим взглядом на Андрея с подозрением глядела дочка.  

Разговор между Акулиной и Андреем разбудил девочку и она уже пару секунд как с испугом и с подозрением смотрела на отца, на лице которого проносилась масса различных эмоций, когда он разговаривал с Акулиной и эти эмоции пугали девочку. Новость, что девочка лежащая на кровати Акулины его дочь, до глубины души поразила Андрея и он, переведя взгляд со своей собеседницы на ребенка, смолк. Перед ним был ангел во всех смыслах этого слова. Вернее даже не ангел, а ангелочек. После всей этой войны, льющейся по рукам липкой человеческой крови, пота, вони, гниющих на земле трупов, смертей, после всех этих убийств, которые совершал по ночам Андрей, после всего этого бесовского веселье, всё вдруг разом вокруг остановилось и замерло, а на него, хоть и с подозрением, но смотрел... ан-ге-ло-чек. Дышать ему стало сразу как-то тяжело, а по щекам предательски покатились слезы. Немая эта сцена длилась несколько минут. Девочка, не издав не звука, и, переведя несколько раз взгляд с Акулины на Андрея, смутившись, спряталась под одеяло уже совсем с головой. Андрей тяжело вздохнув, наконец-то смог немного перевести дух.  

"Боится тебя, " – нарушила молчание Акулина.  

"Да", – обращаясь в сторону спинки железной кровати, на которой лежала девочка, произнес Андрей.  

Немного успокоившись он продолжил разговор: "Мария как, все хорошо, жива? "  

"Жива, но не всё так просто, не осуждай её Андрей! Помни, её никто не о чём не спрашивал и вина её только в том, что ради дочки, ради тебя, сразу в петле не задохнулась, " – ошарашила Акулина ещё не пришедшего в себя от встречи с дочкой Андрея.  

"Когда в селе появлялись немцы все девки, да молодые бабы прятались кто куда. И уж тут кому как повезет. На виду оставались деды, да древние старухи, да Парашка-дурочка, которую немец какой если хотел, то прям на улице, при всех или в доме в каком и имел. Немцы лазили по деревне, всегда спрашивали одно и тоже: куры – яйца, а если находили где молодых баб или девок, то тут же и насильничали их. Марии твоей долго везло и под раздачу она долго не попадала. А несколько месяцев назад в село в очередной раз пришли немцы, но не шальные – проходящие, а постоянные. Все девки и молодые бабы попрятались кто куда. Мария твоя в вашем с ней доме в погреб сховалась и надо же так случиться, что ихний главный в этом доме стал жить. Ну сколько она с дитем в подвале могла сидеть? Вышла! Вот так всё и случилось. Этот немчура, конечно, не такой как другие-звери, этот культурный весь из себя такой, другие все перед ним на задних ногах бегают, но тоже ведь живой человек, мужик. Мария тогда сразу в петлю полезть захотела... "  

Трудно было разобраться сейчас в чувствах Андрея. Сидя на чем-то, и, глядя в пустоту, Андрей был этой новостью полностью оглушен. Он как будто умер и дальше Акулину уже плохо слышал. К удивлению у него не было каких-то сильных чувств: ни ревности, ни ненависти, ни злости. Описать его состояние в этот миг можно было одним словом: умер. Услышанное как бы унесло его из жизни, из реальности на тот какой-то свет.  

Его сладкая, улыбчивая, желанная красавица Мария стала для него теперь каким-то чужим и непонятным человеком. Акулина ещё говорила что-то, но Андрей её уже почти не понимал и плохо слышал. До него как из тумана понемногу доходило, что сейчас Мария уже привыкла жить с другим мужчиной, "культурным" немцем. В начале этих отношений ей хотелось лезть в петлю, но сейчас она свыклась с происходящим и насколько понял Андрей приходила к Акулине проведать дочку в обычном, а иногда, если немец угощал какими продуктами, даже в хорошем настроении. Ждали, что Мария придет к Акулине проведать дочку и сегодня.  

Андрею не хотелось видеть Марию и поэтому он обратился к Акулине: "Где бы мне вздремнуть? В сарае можно? Не говори Марии, что я тут был, мне переварить всё это надо и обдумать. "  

Акулина кивнула в знак согласия и, прихватив что-то из своего домашнего трепья, повела сбитого с толку и потерянного Андрея в сарай, думая про себя, что встреча эта супругам, как ни крути, сейчас действительно обоим была не нужна.  

Усталость и потрясения лишили Андрея сил, поэтому найдя удобное место в сарае, и устроившись в нем поудобней он провалился в забытьё. Снилась Андрею Мария, которая то соблазняла его своей девичьей и манящей красотой, то вдруг превращалась в пугающую его кошмарную ведьму.  

Очнулся Андрей от того, что кто-то вошел в сарай и звал его. Это была Акулина.  

"Ты не голодный здесь Андрей? Поесть принести? " – поинтересовалась Акулина.  

Андрею есть хотелось, но он, зная о недостатке у всех в это военное время еды, сперва поинтересовался: "А как у вас тут с едой? "  

"Картошка, зерно для каши, помидоры, лук, огурцы, абрикосы, яблоки, другие фрукты – это всё есть. Муки если намелим, то хлебушек печём. Грех жаловаться, с голоду не пухнем. Но мясо, молоко, яйца – про это уже забыли все. Всё, что наши когда-то не взяли, то всё немцы потом подчистили и унесли. Немец тот что у вас в доме сейчас иногда угощает: то сахар даст, то шоколад, то тушёнки, " – ввела Акулина Андрея в курс их здешней жизни.  

"Понял. Тогда неси что есть и возьми вам вот это, " – Андрей протянул Акулине две банки тушёнки.  

Акулина ушла, унеся с собой консервы и через время принесла несколько сваренных и ещё горячих картошек "в мундире", почищенную луковицу, несколько помидор, укропа с петрушкой и соли.  

"Приходила? " – поинтересовался Андрей у Акулины.  

"Да. Уже ушла, сегодня больше не придёт. Ты как поешь – приходи, побудешь с дитём, " – сказала Акулина и вышла, а Андрей остался один. Съев всё чем угостила его Акулина, Андрей, приоткрыл дверь сарая и оглядевшись, проскользнул из сарая в дом.  

Дочка, увидев Андрея, насторожилась и взглядом спросила у Акулины: "Всё ли в порядке? " Не увидев страха на лице Акулины, девочка успокоилась и уже с интересом рассматривала Андрея.  

"Это вот дед Мороз пришёл, " – поспешила объяснить всё ребёнку Акулина: "Зимой он с подарками ходит, а летом ходит, чтобы узнать кому и что на Новый год из подарков нужно".  

Андрей улыбнулся шутке Акулины, которая представила Андрея дедом Морозом на всякий случай, чтобы девочка ненароком не выдала даже Марии то, что видела отца.  

Андрей любовался дочкой. Она была красива, подвижна и похожа на него не только внешне, но и по сути своей и своеобразным открытым характером. Девочка играла с чем-то на полу и иногда поглядывала на Андрея. Все мужчины, которые были у них в селе, ну кроме старых, вызывали страх у Акулины и этот страх всегда невольно передавался ребёнку. Это был первый незнакомый и не старый дядька, которого не боялась Акулина и чувство безмятежности вскоре передалось и девочке. Через время она всё ближе и ближе с интересом подходила к Андрею, а осмелев дотронулась до его ноги, проверяя наверное его на действительность или на прочность. Что это за непохожий на всех известных ей людей, какой-то совсем не старый дед по имени Мороз?  

"Дед Мороз" оказался обычным на ощупь. Не горячим, ни холодным и не исчез и не рассыпался на глазах и был почти такой же на ощупь как мама и Акулина и ещё этот дед Мороз её любил. Девочка чувствовала это и по тому как он смотрел на неё и по тому как он ей улыбался. Ей нравилось такое к ней отношение Мороза и она, чувствуя его негласное одобрение, стала более уверенно себя вести и даже немного выбражать, чтобы привлечь к себе ещё больше внимания этого доброго незнакомого дядьки Мороза. Девочка ходила по дому, артистично разговаривала со своими вещами, которые были для неё как друзья или куклы, уверенно объясняла им что-то, уговаривала их вести себя хорошо, не баловаться, переносила их с места на место, широко размахивала руками, когда это требовалось для воспитания игрушек и всё время поглядывала на Андрея. Андрей был в эти минуты по настоящему счастлив. Ему хотелось вот так вечно наблюдать как двигается и сама с собой разговаривает и занимается своими детскими делами и заботами его дочь. Настоящий, живой, родной, плоть от плоти его человечек, навсегда его "и только смерть может разлучить нас".  

Одновременно с этим, в разговоре между Андреем и Акулиной они поделились друг с другом новостями. Акулина рассказала Андрею, как жили они в селе без мужчин, как мимо проходящие немцы грабили их, как насильничали баб или девок. Андрей поделился своими новостями про то как служил, что в разведку попал, рассказал Акулине, что было ему известно об их однополчанах-земляках, кто жив ещё, а кто уж нет, и о том, что как стемнеет уйдёт в свою часть. Договорились, что Марии Акулина про него вообще ничего не скажет. Андрей если жив будет, то сам решит, что Марии скажет. А дед Мороз в гостях был или колобок какой, Мария без Акулины всё-равно со слов дочки не разберется.  

Как стемнело Андрей попрощался с Акулиной и дочкой, поблагодарил Акулину за то, что она смотрит за дочкой, попросил и дальше также о ней заботиться и ушёл.  

Возвращаясь с самоволки к своим, разведчик Андрей, сбитый с толку новыми мыслями о семье, потерял пресущую ему всегда природную осторожность и сам попался в плен к немцам. Они, не будь совсем дураками, разглядели в нём опытного "разведчика-пластуна" и, жестко допросив, выбили ему при этом пару верхних зубов и сломали ударом приклада в лицо нижнюю челюсть.  

Ничего путного не добившись от Андрея и развеселившись тем, как он со сломанной челюстью шепеляво и смешно говорил о какой-то своей трехлетней дочке, силой поставили его на колени, чтобы удобнее было стрельнуть в затылок. В этот последний для Андрея миг у него, размазывая грязь по щекам, предательски покатились слёзы...  

Тело Андрея, уже без всяких душевных сомнений и путанных мыслей, оттащили вглубь немецких окопов и бросили на тела немецких солдат, в очередную братско-солдатскую могилу.  

Душу Андрея на том свете первыми встретили новые друзья: улыбчивый немец-студент и рассудительный немец. И если пообвыкся там уже молодой и улыбчивый немец и встретил Андрея со своей добродушной улыбкой, то рассудительный немец был всё ещё немного на Андрея обижен и потому пристал к нему с безответным вопросом: "Скажи Андрейка зачем ты всё же убил-то меня? Ведь я же тебе тогда показал всё рукою, что трое деток с войны ждут меня, ждут еще мама меня, отец и жена. "