Мать

— Мы куша-а-а-ать хотим! Ма-а-а-а-ам, — дети не успокаивались, они не знали, что такое война. Они не понимали, почему какие-то незнакомые люди стараются, рискуют жизнями, из кожи вон лезут, чтобы они голодали. Да и не хотели они этого понимать, они хотели есть.  

Мать крепилась, пыталась подбодрить. Но что слова, когда животы сводит так, что не уснуть?!  

— Ма-а-а-а-ам! — кричали они.  

— Ну потерпите, мои хорошие. Скоро это закончится, — надежда в голосе угасала каждый день.  

— Ма-а-а-а-ам, — хрипели они. Сил кричать уже не было, плачь превратился в однотонный тихий скулёж.  

— Родные мои, любимые, — прошептала мать и ушла из дома.  

Через несколько часов, под вечер она вернулась, хромая на правую ногу. Она принесла с собой какой-то свёрток. Растопила печь, вскипятила ведро воды. Высыпая содержимое в кипящую жидкость тихо что-то шептала и плакала.  

В тот день дети насытились, впервые за последние две недели, и уснули долгим беспокойным сном.  

Наутро они доели остатки похлёбки, а к вечеру, под голодное бурчание живота вновь начали канючить:  

— Мы куша-а-а-ать хотим! Ма-а-а-а-ам...  

Раз в два дня на столе появлялась похлёбка. Синяки под глазами у истощённой женщины становились всё больше, вид — хуже, хромала она всё сильнее.  

— Ма-а-а-а-ам, — мать уходила и возвращалась со свёртком, из которого готовила похлёбку.  

Сперва она прятала левую руку от детей, потом у неё уже не было сил скрывать перебинтованную окровавленную культю.  

— Ма-а-а-а-ам, — бинт перешёл на правую руку.  

Мать перестала уходить из дома, она закрывалась на кухне, плакала, кричала, выла — она готовила похлёбку.  

Сперва правая нога укоротилась до колена, затем левая.  

Когда пришла очередь левой руки, мать уже не вышла из кухни.  

— Ма-а-а-а-ам, — несколько дней слышался сперва крик, затем плачь переходящий в стон. А потом война кончилась, пришли люди в форме и забрали детей. Они пережили Войну, у них была Мать.