Обречённые на любовь

28 числа немцы вошли в город. Минск стал центром генерального округа в составе рейхскомиссариата Остланд. В городе были слышны выстрелы, взрывы, все покрылось разрухой и мглой. Ее дом, двухэтажный на семь семей находился в центре, на Старовиленской, ее любимая улица, с узкими каменными двориками, некогда покрытая цветами местных матрон, сейчас была разгромлена, серость, дым и грязь, казались уже чем то естественным. В лицах жителей виднелся страх, в детских голод. В доме оставалось несколько человек, она и соседка Вероника с мамой, остальные успели эвакуироваться, мужчины ушли на войну. Комнаты были пусты, разграблены, не все видели ужас, многие нашли и выгоду от беды.  

Ей было 19 лет, ее подруги ушли на фронт, ее же оставили в городе, держать связь в партизанами, и докладывать о перемещении техники и состава. Помогал ей в этом немецкий язык, язык который она не любила, но отлично им владела со школы и после двух курсов Пединститута. Связь нужно было держать через деда Васю, местного сапожника, передавать ему всю услышанную информацию. Дед Вася был мужик скрытый, она опасалась и не хотела доверять, но задание есть задание, ей поручили, нужно выполнять.  

Как бы тяжело это не было, но судьба распорядилась за нее, со всеми сложностями и сарказмом жизни.  

Глава 1.  

В тот вечер они сидели за столом, ужинали теми крохами, которые давали по талон, как вдруг услышали гул моторов, собачий лай, громкие крики немцев, и стук в дверь Стало безумно страшно, прятаться некуда, боже, что это, почему к нам, хотя это не было чем то новым, всегда ходили по хатам искали партизан, но почему к нам? _-Ника, что нам делать? -спросила Мила в страхе за нее и ее мать.  

–Прячтесь, скорее, скорее, идите к себе, я открою.  

Спасало то, что двери соседкой комнаты, были смежные с маленькой спальней ее двухкомнатной, родительской квартиры.  

Неужели пришли за мной? -подумалось ей, -Кто, кто мог что то сказать, не уж то дед Вася. Нужно быть спокойней, не паниковать, ничего еще не известно.  

Она открыла, спокойная, собранная, учтивая.  

–Проходите, чем я могу вам помочь? -Сказала и улыбнулась Людмила.  

–Geh shenneller in de raun, wer ist bie dir, wer worht hier? -спросил унтер -офицер низкого роста, в очках, с тонкими крысиными чертами лица.  

–Я не понимаю? Я не понимаю, что вы говорите.  

Кто сьдесь живьёт? -спросил он на ломоном русском, постоянно потея, и протирая лоб.  

–Отвьечай, отвьечай дрянь:-проорал он.  

–Я живу тут одна, больше никого.  

–Кьто ты, как тьебя зовут?  

–Людмила-Люда.  

–Гьеде остальные?  

–Нет никого, я одна, мать и отец погибли.  

Он жестом показал сесть, а сам пошел смотреть квартиру. На улице были слышны автоматные выстрелы, а за стенкой плач Ники и грохот посуды.  

Он прошелся, стал перед ней, еще два солдата подошли к немуУ тьёбя будет жить обер-льетенант, ты должна бьюдешь ему стьирать и гьотовить, поняла мьеня дрьянь?  

–Да, я поняла вас-сказала она тихонько, опустив голову.  

Они ушли, оставив за собой шлейф страха, пота и грязных тел.  

Складывалось все лучше некуда-размышляла Мила:Завтра надо идти к деду, рассказать что и как.  

Проснувшись утром абсолютно замёрзшей и голодной, наспех умывшись и одевшись, она пошла к сапожнику.  

–Ко мне вчера приходили немцы, сказали, что у меня будет жить какой то офицер, передай нашим.  

–Передам, передам, -пробурчал тот,  

Ты смотри, не показывай виду что знаешь язык, будь покладистая, делай всё, что скажут, только смотри, ноги там не раздвигай за паёк.  

–Ничего другого я и не ожидала услышать от вас, буду приходить по мере возможности, до свиданья. -попрощавшись она ушла.  

Мила шла от него немного обиженной хотя что с него взять, старый солдат прошедший гражданскую, оставив там двоих сыновей, а последнего, младшего, отправил на эту войну, где ж тут добрым будешь.  

Придя домой, немного убравши комнату, вытирая грязь вчерашних сапог, она вспоминала совсем недавнюю беззаботную жизнь, парк, где они с подружками любили гулять летом, вспоминала девчонок, которые ушли, ушли защищать родину. Как она им завидовала, они сейчас делают что то важное для своего народа, а она, со своим неспокойным характером и волей к победе моет полы и будет обслуживать фрица-Как несправедливо! -подумалось ей в голос, встав пожав плечами, выкручивая тряпку.  

Пойдя к Нике, справившись о вчерашнем, они сели пить чай, вернее остатки чая.  

–Вероник, у нас будет жить немец, буду ему прислуживать.  

–Что ж:-с житейской мудростью сказала Вероника. Это даже и не плохо, будет еда, да и прикрытие, никто не расстреляет, а я тебе буду помогать.  

Услышав это, ее мама что то пробурчала, и отвернулась к стенке, делая вид, что нас нет.  

Да, я понимаю, может и неплохо, но от одной мысли становится тошно.  

–Время сейчас такое, от всего противно, что же поделаешь- сказала Вероника, и устало поставила чашку, -В любом случае, с немцем будет спокойней, никто не придет-вздохнула она.  

Вероника хоть и была молодой, но в советах всегда была какая то житейская мудрость, будто все горечи жизни когда то были на ее плечах.  

Глава 2  

Было 7 ноября, некогда праздник, а сейчас от одной мысли ставили к стенке. Все сидели дома, идти было некуда, да и погода оставляла желать лучшего, было холодно, ночью лёг снег, и мрачное небо говорило, что веселье осталось далеко позади.  

Как обычно сделав домашние дела, если их можно было так назвать, Людмила ходила по комнате, не зная что делать и думая, когда же она сделает что ни будь дельное. Изредка прохаживаясь возле комиссариата, прислушиваясь к разговорам, ничего путного не услышав, только о русских бабах, и о вшах, съедающих солдат, она плелась домой, еле передвигая ноги от бездействия и обиды.  

Она не знала, что всё самое по-настоящему стоящее, то, что разобьет ее жизнь уже близко. ****  

Он вошел в квартиру, быстро окинул взглядом убранство, подошел к столу в центре комнаты и поставив на него портфель, сказал  

–Я Тилль, где моя комната?  

Людмила удивилась хорошему произношению русского, ни сказав ни слова, показала ему пальцем на спальню  

Он, махнув головой, прошел, закрыв за собой дверь. Она осталась стоять, не зная, что делать.  

–Может у него спросить, что ему надо? -нет, не буду, сам скажет. Она стояла, не отдавая себе отчета в том, что задумалась, насколько он хорош Высокий, где под метр девяносто, статный, крупные черты лица, большие зеленые глаза, пухлый рот, прямой нос, для фрица он был очень даже красив, да и форма ему шла, эта поганая, серая форма.  

Он вышел:  

–Как тебя зовут?  

–Людмила, Мила  

–Хорошо, ты будешь готовить мне ужин, я люблю что бы было всё горячее, будешь стирать нижнее бельё, чистить сапоги, тебе понятно?  

–Да, конечно понятно, только вот, из чего готовить?  

–Я буду приносить  

–Хорошо, а можно вопрос?  

Да  

Откуда вы знаете русский?  

Я переводчик. Больше не надо ничего спрашивать, ты поняла? Ты поняла меня?  

–Да, поняла, я поняла вас-резко ответив и посмотрев нагло ему в глаза, произнесла она.  

После его ухода, она пошла к Веронике,  

–Ника, слушай, он заселился, переводчик, довольно таки и нормальный, жалко что фриц. Ника посмеялась, произнеся  

–Фриц, не фриц, все мы люди  

–Ты поможешь мне с готовкой?.  

–Да, я же сказала, буду помогать.  

Вернувшись поздно вечером, пройдя комнату и скинув сапоги крикнул  

–Я принес продукты, разбери их, смотри что бы ничего не пропало, слышишь меня.  

–Да, слышу, -прошептала она.  

От запаха хлеба закружилась голова, захотелось есть еще больше, голод стал обычным явлением. Разбирая сумки, доставая тушенку, сахар, шоколад, крупы, она невольно стала бубнить про себя, как хорошо живут фашисты на войне.  

–Что мне сделать сегодня?  

–Ничего не надо, можешь взять что ни будь. Почисти сапоги и вытряхни китель  

–Хорошо, сделаю, -скрепя зубами прошептала Мила.  

–Буди меня в шесть утра, поняла?.  

–Да, хорошо.  

Он как то странно посмотрел на нее и закрыл дверь.  

Отрезав немного хлеба, и взявши банку тушенки и несколько кусков сахару, Мила пошла к Нике.  

–Вероник, поешьте, этот еще принесет  

–Ника махнула головой и понесла перекусить маме.  

–Знаешь Люд, ты не бойся его, авось и обойдется всё.  

–Ник, я не боюсь, он даже меня привлекает чем то, не могу понять, что со мной  

–Ты девушка, молодая красивая девушка, он мужчина, вот и привлекает, – посмеялась Ника.  

Вернувшись она разделась, легла в свою холодную кровать, не могла уснуть, думая об этом немце за стеной. Что это? Что со мной? Почему мне не по себе? Почему внутри всё клокочет? Задавая себе эти вопросы, с трудом уснула.  

Проснувшись с каким то спокойствием и улыбкой, вскочила и пошла будить немца, но он уже встал.  

–Я просил тебя будить, если ты не будешь слушать, тебя расстреляют.  

–Извините, больше не повторится  

–Хорошо, иди полей мне воды, я умоюсь  

Она подошла, взяла кувшин и пошла за ним в ванну. Он стоял перед ней, близко к ней, она чувствовала его запах, слышала его дыхание, сняв с себя рубашку он наклонился.  

–Лей.  

Она лила и смотрела на его спину, широкую мускулистую спину, крупные накаченные руки, сильные плечи, она смотрела как по его красивому телу стекает вода.  

Он поднялся, его волосы немного растрепались, он приложил их своей сильной рукой, и заметил как она наблюдает за его движениями.  

Немного смутившись она вышла, оставив ему полотенце.  

Опять впадая в размышления, она поняла, он ей нравится, Господи, мне нравится фашист, мамочка, почему? Не найдя ответа на свои же вопросы, занялась делами.  

Вечера проходили однотипно, Тилль приходил, ужинал и ложился спать. На нее старался не смотреть и ничего не говорить.  

Так наступил новый 1942 год.  

Высший состав отмечал праздник у нее в квартире, они и Никой постоянно бегали с тарелками, убирая со стола и принося новые блюда, пожрать и выпить немцы любили. Поднимали тосты на великий Рейх и Гитлера. Подходя к столу, лапали Милу за грудь стучали по заднему месту, выкрикивая грязные словечки. Мила замечала, что Тиллю это не нравится, но и реакции в защиту не было, это же высшая арийская нация, а мы для них просто скот.  

–Тилль, ты уже трахнул эту русскую, она довольна неплоха, -выкрикнул Эсэсовец среднего возраста, остальные одобрительно засвистали и закивали головами.  

–Нет, еще нет, нам же запрещено спать с русскими, не забывайте этого господа, давайте выпьем за великий Рейхстаг.  

–Gud, gut gut-подхватили остальные.  

Мила все ждала, когда они напьются, когда начнут говорить не только о великой Германии, ну и о нужных ей вещах. Пройдя на кухню, один поплелся за ней, там и стал приставать, задирал юбку, и пытался оторвать пуговицы на воротнике платья, Мила одергивала его и оттолкнула, вслед за этим последовал сильный удар, удар по ее лицу, над ней стоял Тилль и бил по щекам, проговаривая бранную речь.  

–Пошла вон, убирайся, пока мы тебя не застрелили, проваливай-кричал он.  

Вся в слезах она пришла к Веронике, та погладила ее по голове  

–То что он тебя выгнал это спасение, девочка моя, эти выродки и дальше бы приставали, сама знаешь чем могло кончится, -но Мила ее не слушала, ненависть застилала глаза.  

Проходила череда дней, все становилась обыденным, ничего не происходило, ну а канонадам выстрелов и взрывов все давно привыкли.  

Глава 3  

Мила проснулась от жуткого кашля и хрипоты, прислушавшись поняла, это кашлял немец, сильно, тяжело, со стоном.  

–Пусть сдохнет, сдохнет фашистская мразь, сдохнет-как то даже обрадовалась Мила, но по истечении нескольких часов, все же поднялась посмотреть, что там с ним. Тихонько войдя, подошла, он лежал, весь мокрый, горячий, в полубреду.  

–Ну и что делать, меня же убьют за него, точно убьют-думала Мила.  

Надо помочь, надо.  

Вскипятив воду, взяв чистые тряпки и уксус, пришла, и стала раздевать его, сняла рубаху, вытерла пот с его тела, натёрла уксусом, промокнула пересохшие губы накрыла одеялом и села рядом. Возле кровати стоял портфель, она тихонько открыла и посмотрела бумаги. Немного опешив, пролистав все документы, ей стало ясно, перед ней лежали важные документы о дислокации наших войск, наличии техники и численности войск на всех фронтах. Тилль переводил всё это на немецкий Надо срочно, срочно сообщить. Она тихонько еще раз все пересмотрела, переписала нужные данные, положила все на место, и еще раз посмотрела на немца, он лежал, весь красный, мокрый, что то шептал, ей стало жаль его, действительно жаль, сев рядом, ложа холодный компресс ему на голову, еще раз убедилась, насколько красив этот ариец.  

Утром за ним пришли фрицы, увидев состояние Тилля отправили за врачом, тот дал все необходимые лекарства и указания, и сказал, что будет каждый день приходить.  

Выпроводив врача, и попросив Нику приглядеть за немцем, Мила помчалась к деду.  

–Дед, слушай, у него все документы о нашей армии, он переводит засекреченные документы, я переписала кое -что, что то на словах, передай нашим, что наступления могут быть сорваны  

–Ты уверена, что это не липа? -,  

–Да, уверена, это качественные копии, где то наверху есть предатель.  

–Слушай девонька, ты же пойми, если это липа, нас с тобой поставят к стенке, там долго разбираться не будут, проверь еще раз  

– Но как, как я проверю? В общем я тебе сказала, ты решай.  

–По хорошему, его бы к нам, сразу бы все рассказал.  

От этих слов у нее сжалось все внутри, как бы она его ненавидела, но смерти не желала.  

–Да, можно и так, ты там доложи, пусть наверху решают.  

Она взяла немецкие сапоги, которые принесла для починки и удалилась.  

Придя домой, сразу справилась у Ники о его состоянии, Ника наспех сказала и убежала к себе.  

Подойдя к кровать, и еще раз взглянув на него, пошла варить бульон, размышляя о деде Васе и задании.  

–Мила, Мила, -услышав протяжный стон, она пошла в комнату,  

–Воды, дай воды, -просил он, -Воды,  

Она подошла, осторожно наклонила его голову для питья, дала порошок, обтерла потное жаркое лицо, и заметила, как он полуоткрытыми глазами наблюдает за ней.  

Проходили дни, ему становилось лучше, он понемногу ел, она в свою очередь кормила его с ложки, заметя, что это доставляет ей какое то странное удовольствие. В его глазах она видела благодарность и нежность. ***  

После выздоровления они сблизились, вечерами сидели за столом, с беззаботностью рассказывая друг о друге, но при этом каждый чувствовал себя неловко, оба не могли смотреть друг на друга.  

В один из вечеров Тилль заметил гитару, стоящею и за шкафом, и попросил ее подать ему инструмент. Взяв гитару, медленно перебрав несколько аккордов, он запел, запел медленную немецкую песню о любви. Он пел своим бархатным голосом смотря только на нее, он пел для нее.  

Ты такая красивая, такая красивая  

Я хочу, я хочу всегда смотреть только на тебя  

Ты сделала так, что весь остальной мир вокруг меня исчез  

Я не могу отвести от тебя глаз  

И это искорка из твоих глаз  

Хочет высосать из меня всю душу  

Ты прекрасна, как бриллиант  

Тобой можно любоваться, как бриллиантом  

Но, пожалуйста, отпусти меня  

Как драгоценный камень, столь ясный и чисты  

Твой прекрасный свет — квинтэссенция моего бытия  

Я хотел держать тебя в своём сердце  

Но то, что не может любить, должно ненавидеть  

И это искорка из твоих глаз  

Хочет высосать из меня всю душу  

Ты прекрасна, как бриллиант  

Тобой можно любоваться, как бриллиантом  

Но, пожалуйста, отпусти меня  

Какая сила, какой блеск  

Красива как бриллиант  

Но всего лишь камень  

Она сидела, завороженная его голосом и музыкой, сидела как будто не было войны, смотрела на него, не осознавая, что перед ней враг.  

Пропев последние аккорды, наступила тишина, неловкая тишина, разбавленная треском горящих поленьев, от жары было влажным его лицо и мощная шея, волосы, небрежно упавшие на правую сторону, красиво легли на высокую скулу.  

–Пара спать, – прошептала немного охрипшим голосом Мила  

–Да, надо, -не отводя взгляда прошептал он.  

Мила хотела пройти мимо него, как вдруг он взял ее руку и резко встал, тяжело дыша прошептал-, Я люблю тебя.  

От этих слов Милу бросило в жар, ее сердце бешено стучало, кровь закипала в ее жилах  

–Что, что мы будем делать, Тилль?,  

–Мне нельзя, нельзя тебя любить, -шептала она, опустив голову.  

–Не думай об этом любимая, сейчас есть только мы, только мы.  

Он взял ее тонкое, худое лицо, проводя пальцами по щекам, шептал,  

–Ты моя, только моя, мне наплевать на все, я умру за тебя.  

Он нежно поцеловал ее, он поцелуя кружилась голова, текли слезы, слезы любви и горечи.  

Они сплелись в объятьях, они стали одним целым, они были одной душой, одним сердцем.  

Отнеся ее в комнату, он тихонько целовал ее шею, аккуратно снимая платье, гладил ее плечи, спину, легонько обнажил ее хрупкое тело, она ощущала его горячие нежные руки и податливо тянулась к нему.  

Они любили друг друга, любили так, как будто завтра не настанет никогда, отдавались страсти как в последний раз. Они любили, они были счастливы, они унеслись далеко от войны, далеко от всего, что происходило вокруг.  

Глава 4  

–Ты давно не приходила, в чем причина? Ты что ни будь еще узнала?,- спрашивал дед Вася,.  

–Чего ты молчишь? Ты что утворила девка? -гневно смотрел на нее дед.  

–Ничего, ничего больше не узнала, не приходила, потому как не могла, да и не забывай, к нам часто ходят фрицы, я не хочу навлекать беду на себя, да и на Нику, пусть живет спокойно, нам всем не сладко.  

–Твою информацию я доложил, наверху довольны, наши скоро будут в городе, того немца, что у тебя живет, нужно захватить, выведать все что видел и знает.  

Это этих слов у Милы закружилась голова, всё плыло перед глазами,  

–Как, как я смогу предать его?,-думала она. От мысли хотелось кричать.  

–Хорошо, наконец то наши, наконец то все кончится, пойду я дед, пойду, -с этими словами она ушла домой. Шла и плакала, плакала, не зная что делать, как поступить, как смотреть на него.  

–Мамочка, милая мамочка, я же люблю его, люблю, господи, что же делать? -думала она все дорогу до дома.  

Оставшиеся дни проходили спокойной, они с Тиллем занимались любовью каждую ночь, смеялись и мечтали о том, как будут жить после окончания войны. О победе они не говорили, просто мечтали, и знали, что этого не будет никогда. *****  

–Наши, наши-ликовал народ, -наши пришли, со счастливыми лицами бегали люди. Никто не боялся тех боев, которые шли за освождерие Минска.  

В комнату вбежал Тилль, Поехали, поехали со мной, мы покидаем город, собирайся. -Куда, куда я с тобой уйду, я не могу, не могу, -кричала Мила.  

–Милая, пойдем с нами, пойдем прошу тебя, я тебя не брошу, не брошу. -Нет Тилль, я не могу, не могу, прости меня, -она схватила кольт, лежащий на столе, и направило дуло на него.  

–Прости, прости меня, ты останешься здесь, ты нужен нашим, прости, -рыдала она. Последовал выстрел, он упал от раны в плечо.  

Город был освобожден, ее Тилля забрали, но радости не было, от горя Миле казалось, что она постарела на двадцать лет.  

–Ты все сделала правильно, -утешала ее Вероника,  

–Куда бы вы бежали? Куда, вокруг война, тебя бы все равно за связь с немцем отправили в лагерь, никто не посмотрел бы, ради чего ты легла с ним в койку, по законам военного времени тебя не пощадят, но а если бы он сдался нашим, расстреляли бы, вы были обречены, обречены на любовь и смерть  

Но Мила никого не слушала, она не хотела слышать. ****  

Толпа собралась на площади, расстреливали пленных офицеров, все собрались получить удовольствие от увиденного. Каждый в этой войне потерял кого то, люди жаждали расправы.  

На площадь пришла и Мила. Она стояла, опустив плечи, стояла серая от горя. Вывели ее Тилля грязного, побитого, рваного, но при всем этом облике он не потерял своего достоинства. Вглядываясь в толпу, рассматривая каждое лицо, он нашел ее, нашел и тихонько улыбнулся, эта улыбка не была никем замечена, ее заметила только она, его Мила.  

–Пли-послышалось совсем рядом, -  

–Нет, Нет, -хотелось ей кричать, хотелось кинутся к нему, заслонить его от пуль. Больше она ничего не слышала и не видела. Боль разрывала ее из нутри, глаза горели от слез, ей хотелось рвать на себе волосы, хотелось снясь с себя кожу, ей было больно, больно настолько, сколько могла терпеть нежная женская душа. Она умерла вместе с ним, от нее больше ничего не осталось, тень, оболочка, больше ничего, внутри все сгорело, потухло как свеча на ветру.  

Мила умерла в лагере в 44, умерла с улыбкой, как и ее любимый Тилль. Никто так и не оценил ее действия и не простили связь с немцем-Это была война, война на которой нет места чувствам.