Учитель пения

Учитель пения  

В то время я учился в пятом классе. Был у нас урок пения. И вёл его учитель пения Владимир Иванович. Он был средних лет, может быть чуть более. Был высокого роста, крепкого, почти атлетического сложения. На уроках в школе, он был всегда в костюме военного покроя. Это тёмно синий китель, и тем же цветом брюки галифе, заправленные в хорошо начищенные до блеска, хромовые сапоги. К тому времени, мода на военный покрой, ещё не успела сойти. Он был видимо, из военных, уволенных в запас. Потому что никто из мужской части учителей нашей школы, так не одевался. На уроках пения, наряду с детскими песнями Владимир Иванович обучал нас пению и каких-то военных песен. Он имел сильный, даже, можно сказать мощный голос – баритон. Играл он не то на баяне, не то на аккордеоне, точно уже не помнится. Когда он, играя, похоже, что всё же, на аккордеоне, иной раз подхватывал припев какой либо песни, и его сильный голос был слышен гораздо больше, чем звучание голосов всего класса.  

Ни потребности, ни желания, ни тем более таланта петь никто из учащихся нашего класса в себе не обнаруживал. Было полное безразличие к этому предмету. Так впрочем, скорее всего, было и в других классах нашей школы. Но, Владимир Иванович, было, похоже, нисколько не унывал от нерадивости учащихся, не обращал на это внимания, был всегда в каком-то оптимистичном, приподнятом настроении. Он добросовестно отрабатывал свой хлеб учителя пения. Ну, а когда подходило время окончания четверти (учебный процесс разбит на четыре временных отрезка, называемых четвертью), хоровое пение военных песен на одном или двух уроках прекращалось, Владимир Иванович оценивал на них успеваемость каждого ученика за пройденную четверть. Он вызывал по одному ученику к доске, чтобы тот пропел, конечно, не всю песню, а один – два куплета на выбор, из нескольких разученных военных и детских песен. Так, такой-то, он называет фамилию очередного учащегося или учащейся, приглашая к доске, и так уверенно бодро, почти торжественно, спрашивает его или её, – что ты нам споёшь. Большинство учащихся нашего класса выбирали всё же детскую песню, и отвечали ему – барабанщика, со словами «… встань пораньше, встань пораньше, встань пораньше, только утро замаячит у ворот, ты увидишь, ты увидишь, как весёлый барабанщик с барабаном вдоль по улице идёт …». Говорил Владимир Иванович громко, отчётливо выделялось им каждое слово, так же, как и пел. Когда ему надоедало сидеть за столом, и он вставал и прохаживался по классу, заложив руки за спину от окна к двери или в проходе между партами, то он, такой высокий и широкий, занимал так много пространства, что казалось, ему было тесно в классе. Иным ученикам своим примером и умением показывал, как правильно произносить те или иные звуки в песне, поправлял интонацию, мотив. Были в классе ученики, никак не желавшие петь: не то стеснялись, не то совсем не умели. И таких учеников Владимир Иванович заставлял петь, кого мягко, уговором, кого-то строго, угрозой поставить двойку за четверть. Самых, наиболее упорно отказывающихся от пения, он всё же заставлял хотя бы, промямлить несколько фраз из песни, даже не пропеть вовсе, строго не судил, ставил им три с минусом. Двоек никому не ставил, как бы плохо кто не пел. После окончания пред четвертной аттестации, продолжалось и далее хоровое пение всех учащихся класса и разучивание новых, большей частью, военных песен. Чтобы придать живость монотонному, слабо голосовому пению учащихся, чтоб как-то оживить их вялое пение и пробудить у них, хоть какой-то интерес к песне, увлечь их песней, он артистично импровизировал тональностью своего мощного голоса переживание содержания той или иной фронтовой песни. А иногда, не то, забывшись, или сознательно, отложив свой аккордеон, он старательно с большим усердием дирижировал, управлял движением звука хорового пения, желая придать ему хоть какую-то осмысленную гармонию. Настойчиво добивался, употребив свой педагогический талант, сделать звучание одних песен глубоко лирическим, звучание других бесшабашно героическим, а иных слёзно трагическим, будто перед ним была кафедральная хоровая капелла, которую необходимо обучить профессиональному исполнению этих песен.  

В этот день и час, когда проходил у нас урок пения, в школу приходил мой отец. Было, так оно и есть, что по поводу учёбы или дисциплины в школу вызывают родителей. Обычно, по всяким поводам, или на родительские собрания, всегда приходила наша мать. Отец, может быть, и был там, раза, два, или три, ну, может быть четыре, за все годы нашей с братом учёбы. В школе учился ещё и мой младший брат Борька. Это было потому так, что, из-за нестандартного (или, как ещё это называют: не формального) всякий раз поведения отца на родительских собраниях, мать уже не позволяла ему впредь приходить в школу на эти собрания или ещё, по какому либо поводу. Потому что он имел обыкновение, не взирая ни на что, уместно ли это, или может быть не уместно, говорить правду и всякие возражения, если он обнаруживал, или ему так казалось, в чём-нибудь фальшь и не правду. И когда потом, кто-то из родителей, присутствовавших на этих собраниях, из тех, кто хорошо знал нашу мать, сообщал ей, что твой Володька (это наш отец) говорил там то-то, то-то. Чего по их разумению никак не следовало говорить, тогда, узнав об этом, мать, обеспокоившись, стала запрещать отцу ходить на всякие там собрания и вызовы в школу, взяла это всё на себя. Сказав отцу, что ребят, то есть нас с братом, из-за его, такой прямолинейности, и вольности всяких высказываний без обиняков, будут оставлять на второй год. Это, вроде, как в отместку, наперёд предполагала она, что учителя непременно так и поступят. Если и впредь на родительских собраниях отец будет так же возражать им, говорить какие-то не нравящиеся им сентенции, смущать и раздражать их этим. Это если она и дальше, не приняв упреждающих мер, будет позволять ему ходить на эти собрания. Её саму, не мало, раздражало, и она была очень недовольна тем, что, как казалось ей, отец сам не соображал этого, с возмущением и обидой говорила ему, что, он, никак не понимает таких простых вещей, понятных любому глупцу.  

Отец, конечно же, был доволен, тем, что был освобождён от этой повинности. Таким он был, вероятнее всего, потому, что, пройдя ад войны и чудесно, скорее всего, уцелев там. Ему казались теперь всякая ложь, фальшь, туфта и лицемерие, царящие в этой жизни, чем-то, ничтожным, мерзким, и может быть, каким-то ничтожно бессмысленным. Ставшие почему-то стержнем и оплотом этой жизни, уже после той войны. Эти явления видимо, вызывали какое-то неприятие и отторжение в его душе. И он, не имел никакого страха или стеснения изобличить их, часто, каким-то особенным своим юмором, зло высмеять их. В то время как другие, молча, внимают это, будто это всё, какая-то непререкаемая истина. Наверное, это война отучила его бояться и стесняться этого. Это может быть ещё и признак того, что война сильно исковеркала его душу, точно так же, как она искалечила иных телесно, и поэтому он утратил всякую способность быть гибким, умение прогибаться под эту жизнь, и был теперь, совсем плохо приспособлен к такой жизни. Из-за чего мать, страшась тяжёлых последствий, возможно сильно преувеличенных, была вынуждена запретить ему ходить в школу на родительские собрания, и по каким-то другим поводам. Говорила ему, если тебе это всё равно, удивляясь его безразличию и равнодушию, то нам-то не всё равно, она очень боялась мстительности этой жизни, это большей частью, как-то касалось «лучших» людей посёлка, касты неприкосновенных, боялась навлечь их гнева. Отец как-то совсем не внимал всяким её предостережениям, был настолько безразличен к ним, что просто не замечал их, всех её наставлений, казалось, будто, он ничего не слышит. Вернувшимся с войны, тем, кто побывал в местах, где сплошь и рядом падали убитые и раненые, большинству из них, было уже сложно приспособиться к такой мирной жизни, Они не ждали её такой. Не такую жизнь им обещали замполиты после победы тогда на войне, и о социальной справедливости много говорили, вот только врага сокрушить, и жизнь будет… у тех, кто останется в живых – не жалея красок, живописали они будущую послевоенную жизнь, вдохновляя их на подвиги в боях за неё. – Так иногда рассказывал отец.  

Сравнивая теперь те обещания с тем, что было наяву, обнаружив, что они оказались сплошь фальшивыми, как и всё в этой жизни, возникло горькое чувство нагло, цинично обманутых и отвергнутых. Как теперь сказали бы – кинули супостаты, а реальную жизнь превратили в злую пародию на её идеалы, пародию на то, как пафосно, лицемерно обещали, и в чём так убедительно уверяли, на самом же деле нагло, беззастенчиво лгали. Ну не смешно ли это было – или горько? А разве можно было трудящимся людям тогда, (да и теперь) ожидать нормальной, более, менее сносной жизни, когда повсеместно, снизу, доверху во власть пролезали тогда, и пролезают теперь, только беспринципные, алчные, не компетентные карьеристы. Порочные люди с психологией стяжателя, имеющие только одну цель, это личное обогащение. В результате порочного карьерного отбора, повсюду проникали во власть только, люди промышляющие воровством, мошенничеством и взяточничеством, алчущие сладкой, пьяной, паразитической жизни.  

Тогда, этих стоящих у власти людей, обычно по случаю, какого либо праздника, красных дней календаря – седьмое ноября, первое мая, в школе, на торжественных школьных линейках, когда читали пафосные доклады. Смыслом, которых, было незыблемость власти трудящихся, социальной справедливости, мире во всём мире. И будто в насмешку, этих самых воров, мошенников, взяточников у власти, на этих торжественных школьных линейках, без зазрения совести называли «лучшими» людьми посёлка, района, города и выше. Во власть всё больше пробирались те, кому этот самый социализм был вовсе не нужен, он был помехой их сладкой, пьяной, паразитической жизни. А на торжествах школьных линеек всё славили какую-то мифическую власть трудящихся. В продолжение торжеств всех школьных линеек, как по хорошо заученной команде, по лицемерно написанному идеологическому сценарию, включалось, чтобы, наверное, это внушение сильнее упрочилось в голове учащихся, торжественное и пафосное исполнение патриотических песен, наиболее, способными к пению учащимися, занимающимися в школьном кружке по пению. Такими процедурами, как заклинанием шаманов, внушалась учащимся незыблемая вера в истинность всего, что говорилось в торжественных докладах, и о чём пелось в песнях. Чтоб как возможно дольше не пошатнулась у учащихся эта вера, столкнувшись с явлениями, сплошь и рядом, происходящими в окружающей их действительности, вопиюще противоречащих всему внушаемому им здесь в школе. Так разлагалось общество уже тогда, когда повсеместно коррупционеры становились «лучшими» людьми посёлка, города, области, страны. Шёл нарастающий процесс разложения общества. И продолжалось это до тех пор, пока не сменилась государственная идеология вместе с государственным строем в пользу этих «лучших» людей. Окончательно это произойдёт уже в девяносто первом году. Несмотря на всякие заклинания и клятвы юных Ленинцев верности делу Ленина на всех торжественных линейках в школах и на всяких собраниях уже взрослых людей. «Лучшие» люди втихаря, успешно уничтожали глубоко ненавистное им дело Ленина. И, уже позднее, «лучшие» люди, уничтожив дело Ленина, облапошив деморализованное, инфантильное общество не способное отстоять своё кровное дело, обрели себе полную легитимность и свободу, свободно, по своему усмотрению распоряжаться всем в этой, ещё более подлой жизни.  

Бывало, что, приходя из школы, и находясь ещё во власти тех впечатлений, внушённых там, на торжественных линейках, я, ещё ничего не понимая, удивлённый тем, что, неужели это всё, правда? почти благоговейно говорил отцу и матери, что таких-то из людей, там в школе на линейке назвали лучшими людьми нашего посёлка. Ожидая от них, вроде, как подтверждения этому, чтобы их родительским авторитетом, развеять всякие сомнения, и попутно хотел узнать, в чём они лучшие, – лучше других наших поселян. Отец, коротко, с недоумением бывало, смотрел на меня, будто ляпоту – чушь какую-то услышал, чего никак не может быть, подумав, – не ослышался ли? Возможно ли такое? затем, как будто убедившись, что не ослышался, он долго безудержно хохотал, уже не обращая на меня никакого внимания. Это вроде, как была его реакция на чудовищное извращение истины и здравого смысла, какое-то, неслыханно циничное торжество лжи и обмана, когда так публично, да ещё в школе, где сеют только доброе, светлое и разумное, называли чёрное белым. Отец видимо, никак не ожидал, что такое вопиющее зло будет так нагло и цинично выставляться в школе, как что-то выдающееся, ну, прямо героическое. Ему, наверное, казалось, уж в школе не говорили бы об этом. Помалкивали бы об этом, будто ничего не знают, что есть на самом деле. Но, к такому извращению истины, видимо, уже привыкли, так же, как к тому, что день сменяет ночь, а ночь сменяет день.  

Дело в том, что многих, кого называли на торжественных школьных линейках «лучшими» людьми посёлка, отец хорошо знал, кто они на самом деле. К примеру, он знал, что мало тех в посёлке, кто не отвалив «лучшим» людям взятку, как цинично, с издёвкой и злобой, втихаря говорили меж собой тогда наши поселяне, – пятьсот «долларов». Это значило, чтобы получить новую квартиру, «лучшим» людям посёлка, или города надо отвалить (выложить) пятьсот рублей. В начале и середине шестидесятых, это, наверное, три – четыре месячные зарплаты за «бесплатную» государственную квартиру. Ну, и всякие их схемы хищений и прочих махинаций, отец тоже знал, к примеру, афёры с хищением зерна на хлебной базе и т. д. не только он, но и многие в посёлке. «Лучшие» люди уже тогда не жили на одну зарплату, как прочие, не лучшие люди. Этим самым «лучшие» люди, своими асоциальными действиями, уничтожали социализм, активно превращали его в изомер социализма, итак во всей в стране, тем самым они активно приближали время установления своей воровской власти уже к 1991 году. Конечно, такую правду, на торжественных школьных линейках никогда не говорили. А, люди посёлка, так же, как и всей страны, покорно, рабски молчали тогда, несли оброк, пресловутые 500 «долларов». И вслух не возражали тому, что лже коммунисты – воры, мошенники, взяточники с партийными билетами, повсюду, забирали их власть – власть трудящихся, лишь втихаря, меж собой, злобно посмеивались над их проделками, вопиюще противоречащими социалистической законности, сравнивали их с дореволюционными порядками ещё царского времени. Так же, покорно и согбенно люди приняли, уже позднее, и гос. Переворот 1991 года. Когда уже окончательно «лучшие» люди страны воры, мошенники, барыги, спекулянты и откровенные бандиты свергли их власть – власть трудящихся, власть Советов, и захватили и беспощадно разграбили, под видом реформ, на самом деле лже реформ, всю страну, народ. Войдя в сговор с ростовщиками Запада, с их тёмной ростовщической конторой МВФ, вроде, как заручившись их поддержкой, чтобы вдобавок, ещё больше ввести в заблуждение общество, скрыть от него их совместное ограбление страны. Так хитро лже коммунисты – воры, мошенники, барыги, спекулянты нахлобучили страну – доверчивый, инфантильный народ. Что ж, после смерти И. Сталина, с каждым годом крепла их власть, их диктатура. То, то они («лучшие» люди) так люто возненавидели И. Сталина. Он им обогащаться воровством, мошенничеством, взяточничеством, очень уж, мешал.  

Отец вообще, своим пониманием приравнивал все их деяния (дела) к деяниям (делам) немецко-фашистских захватчиков на территории страны. Он пророчески говорил тогда, нет, не прилюдно, где-то, а дома, как будто самому себе, что эта власть погубит страну. Мать всё боялась, как бы, он где-то вне дома, это не говорил. Конечно же, он помнил, что не такую жизнь обещали им замполиты на той войне. Они же, «лучшие» люди, чувствовали себя полновластными хозяевами этой жизни во всей стране, не только в нашем посёлке. Эта зараза из года в год всё больше распространялась по стране. При «диктаторе», И. В. Сталине были репрессии против них, с ними расправлялись. После его смерти, лже коммунисты сняли с себя всякую ответственность, стали полновластными хозяевами в стране, в результате, коррупционная сеть быстро разрослась и вглубь и вширь, год от года всё больше парализуя страну, её экономику. Прорвавшись повсюду во власть, «лучшие» люди, враги дела Ленина, прикрываясь словесной шелухой про дело Ленина, уничтожили впоследствии, люто ненавидимое ими, дело Ленина. Так «лучшие» люди, прикрываясь партийными билетами, разлагали всё общество, убивали в людях веру в социализм, и всякую справедливость, уже с тех пор готовили людей, их сознание к тому 1991 году. Своими делами во власти, (воровством кумовством и аферами) «лучшие» люди делали социализм несостоятельным. А внешним врагам социализма там, где-то за рубежом, можно было особо и не корячиться в деле уничтожения социализма, внутренние враги социализма лже коммунисты, гораздо лучше их, проделывали эту работу.  

Отцу, наверное, казалось нормальным, если бы в школе учили, что эти «лучшие» люди, кто они есть на самом деле, опасны для общества и страны. Он с насмешкой говорил тогда при случае, что всё это жульё и ворьё, надёжно прикрывает от всяких разоблачений, их партийный билет. Своим саркастичным смехом – хохотом, он будто представлял, что такое может происходить вовсе не в реальной жизни – в реальной жизни, если следовать здравому смыслу, быть такого не может. Это всё происходит будто на сцене комедийного театра, где актёры своей игрой исполняют (разыгрывают) смешную пародию, изобличающую всего лишь, кое-где имеющую место ложь и фальшь. Видимо потому это вызывало у него такой саркастический смех, что вспоминая и сравнивая какую им, совсем молодым, мало что понимающим тогда, замполиты обещали совсем не такую жизнь после победы над фашизмом. И, прожив пару десятилетий после этой победы, с горечью обнаружилось, что все их обещания, и всякие заверения в том, что жизнь будет такой благостной и справедливой, вдруг, оказались таким издевательским пшиком. – Ну, не смешно ли? Как ловко надули – вспоминал тогда отец. Когда, воочию оказалась эта жизнь, такой злой иронией, насмешкой над тем, что обещали им когда-то замполиты.  

Мать, напротив, это всё понимала, как само собой разумеющееся, что, вроде, как, по-другому и быть не может, только об этом надо помалкивать, так же, как и все вокруг. К примеру: на каких-то собраниях на их заводе, где тогда работали отец и мать, они часто слышала такую лживую, циничную фразу от всяких там докладчиков, – надо жить по-Ленински. Эту фразу без зазрения совести, часто произносили выступающие с докладами, совсем не рядовые работяги этого завода, а всякие там профорги, парторги, председатели завкомов и т. д. из этого ряда, те карьеристы, которые преуспели в деле втирания очков, и наведении тени на плетень. А так же, эту цинично лживую фразу, почти всегда употреблял в своих докладах, директор завода, когда он выступал на заводском собрании, по случаю каких-то праздников красного календаря с лицемерными поздравлениями по случаю этих праздников. Тогда как, почти все работяги знали, что он в доле, в деле проворачивания всяких афёр и хищений, дележе взяток, особенно с тех, устраивающихся на их завод с окрестных деревень. Как шутя, иронично говорили между собой работяги, жители посёлка – без оброка, на завод деревенских не возьмут.  

Приезжал иногда, говорили, что раз в год, какой-то проверяющий (бывало и не один) из Москвы. Но получив оговорённую сумму (мзду), разумеется, никаких нарушений «социалистической законности» и прочих злоупотреблений никогда не находил. Это так надо было жить по-Ленински? (Как поучали на собраниях «лучшие» люди) – уже дома, меж собой, после этих наскрозь лживых слов на собраниях, насмешливо говорили отец с матерью, будто обсуждали какую-то театральную постановку, после возвращения из театра. А мать всё вразумляла и наставляла отца, как не смышлёного подростка, мол, понимаешь, ну и понимай, и помалкивай, как все другие. Говорила, очень хотела внушить отцу, о том, какие все умные и хитрые в отличие от него, понимают, что надо помалкивать, она просто, умоляла отца, чтобы он ничего не смел, говорить про них вслух. Напоминала ему – не то эти «лучшие» люди расправятся с тобой, похлеще той войны, у них всё схвачено – милиция, прокуратура, тревожилась за него мать тогда. Эта жизнь, со всеми её столь характерными эпизодами, была некой иллюстрацией того, что основная масса и не думала выдавливать из себя раба, как рекомендовал это делать известный классик. Считала более привычным и приемлемым для себя согбенно пресмыкаться. А партийное жульё успешно этим пользовалось. Так было везде по стране – повсеместно вырождалась социалистическая законность, в противном случае, не было бы 1991 года, реванша тёмных сил, злобно гнетущих теперь. Услышанное в ту раннюю пору от родителей, было абсолютно не совместимо со всеми словами и клятвами верности делу Ленина, делу трудящихся, произносимых докладчиками на торжественных школьных линейках. Из чего, совсем скоро стало понятно – никакого социализма и коммунизма не будет, а все эти праздничные торжества на школьных линейках это тотальная ложь, за которой скрывались те самые «лучшие» люди – лже коммунисты – могильщики социализма и СССР. Казалось, только – а все другие понимают это?  

Но в этот, столь памятный день, появление отца в школе было каким-то исключением. Видимо мать по какой-то причине, всё же, не могла пойти. Теперь уже не помнится по какой. И была вынуждена поэтому, туда отправить отца. По собственной инициативе, без её ведения и согласия, он вряд ли мог пойти. Без какого-то напоминания со стороны матери, он к школе не имел ни малейшего интереса. В тот столь памятный день, вызывали родителей не по моей вине, за мной тогда ничего не было. Не было нарушений дисциплины и с успеваемостью у меня было всё в порядке. Что-то там было у моего младшего брата Борьки, он учился тогда во втором классе. И отец, появившись тогда в школе, искал, заглядывая в классы, учительскую, чтобы найти там его учительницу, и выяснять, что он там натворил. Найти сразу учительскую, он конечно, не мог. Он ничего там не знал, из-за крайне редкого посещения школы. И пока искал, блуждая по коридору школы, его внимание привлекло громкое пение в одном из классов школы. Это был тогда наш класс, где проходил урок пения. Где своим мощным голосом Владимир Иванович пел, разучиваемую нами военную песню со словами «…эх дорожка, фронтовая, не страшна нам бомбёжка любая, а помирать нам рановато есть у нас ещё дома дела…», и «…эх дороги, пыль да туман, холода тревоги, да степной бурьян…». Эту песню, я часто слышал, как мой отец, чем либо, занимаясь, не громко напевал её. Все эти бомбёжки, свист пуль, холода и тревоги были очень близки ему, – ведь они, это его юность и молодость, так же, как и многих других его ровесников оставшихся в живых на той войне.  

Возможно, или даже наверняка Владимир Иванович был участником Отечественной войны, он был примерно тех же лет, что и мой отец. Отцу тогда было сорок, или сорок один год. И, поэтому, мощный, необычайно громкий голос Владимира Ивановича, раздающийся по всему коридору школы, и обожаемая отцом фронтовая песня, привлекли его внимание, и толкнули его на то, чтобы заглянуть в это помещение, оказавшееся нашим классом. Конечно, ему показалось чудным и непонятным, чего это вдруг, здесь в школе звучит военная песня. И какое-то там стеснение, его не могло остановить, потому, что его у него не было, оно было им утрачено, там на войне. Если бы звучала, какая-нибудь другая песня, детская например, отец наверняка, не счёл бы нужным заглядывать к нам в класс. Это не вызвало бы у него никакого любопытства. Отец, конечно, не знал, что я здесь, в этой классной комнате.  

И, открывается дверь в нашем классе, и в неё заглядывает мой отец. Увидев отца, я был смущён и удивлён, подумав, зачем он сюда. Обычно мать по всякой надобности, сама приходила в школу, отстранив его, по известным причинам от этой обязанности, а сегодня и сейчас почему-то он. Звучание этой песни продолжалось. Он как-то неспешно, долгим взглядом, оглядел класс, взглядом нашёл и меня, саркастически улыбаясь, как-то удивлённо, сверху вниз оглядел и Владимира Ивановича. Его, наверное, удивил, ещё и военный покрой костюма Владимира Ивановича. Это ведь не какое-то Суворовское детское военное училище, где учителя и преподаватели в военной форме, а обыкновенная общеобразовательная школа.  

Всё армейское отцу нравилось, привык, наверное, за годы, около восьми лет, проведённые в армии. Полные, три года войны, с июня 1942 года (тогда, ему ещё, не исполнилось и восемнадцати), и четыре с половиной года после войны в армии. В середине мая 1945 года, когда война уже окончилась, по приказу из Москвы, личный состав их полка, находящийся к тому времени в окрестностях поверженного Берлина, спешно погрузили по вагонам, и воинским эшелоном отправили в Прибалтику – Эстонию на ликвидацию незаконных вооружённых формирований на её территории. – Вышибали «лесных братьев» из лесов и хуторов. Большинство из них это были остатки воинских подразделений Эстонской дивизии СС, уцелевших в ходе фронтовых операций проведённых Советской Армией в годы войны, не захотевших или не успевших уйти с отступавшими войсками Вермахта на Запад, и оказывавшими тогда активное вооружённое сопротивление установлению Советской власти в этой республике, уже после окончания войны. Часто по тревоге, особенно в первые, послевоенные годы, выдвигались в леса или хутора на облавы и уничтожение отдельных раздробленных вооружённых формирований этих самых «лесных братьев». Конечно, на протяжении этих первых послевоенных лет, обманом и насилием (угрозой расправы с ними или их родными) они пополняли свои ряды новыми людьми, мирно проживавшими в республике.  

Теперь же, по истечении стольких десятилетий, технологи лжи и обмана, вдохновлённые своими учителями, советниками и инструкторами «миролюбивого» Запада, решили, что пришла пора реанимировать фашизм, для этого они извращают историю. На Западе решили, что с помощью идеологов-пропагандистов, извращающих историю, необходимо подать обществу бывших карателей, в новой ипостаси – в ипостаси борцов за свободу. Поэтому теперь, уже в новом прочтении истории, во избежание идеологического подрыва своей власти – для ещё большего её укрепления в Прибалтийских странах, карателей этой дивизии (истреблявших большей частью гражданское население и военнопленных Советской Армии) подают совсем в другом облике, их уже не причисляют к карателям. Идеологи-пропагандисты рекомендуют и настаивают считать их борцами за свободу. Таким образом, успешно превращая историю в идеологию, для того чтобы затуманить этой ложью сознание последующих поколений. Теперь, благодаря этой пропаганде, этим (фашистским) духом пропитано сознание большинства населения прибалтийских республик – теперь стран. Похоже, что в недалёком будущем, хозяевам этой жизни вновь понадобятся батальоны, полки и дивизии карателей, для продвижения «Европейских ценностей» ещё дальше, на восток. А исторический опыт, он скорее помогает им действовать ещё более изощрённо. Что позволяет им теперь, с помощью идеологического извращения действительности, создавать ложную мировоззренческую картину общественного устройства в сознании последующих поколений. Позволяет успешно забалтывать и отвлекать их от глубоко порочных асоциальных явлений, возникающих и в их Землях от экономических извращений, приводящих к массовой безработице и обнищанию. И с помощью идеологического извращения их сознания, становящегося не способным это понимать, влиять на них, зомбировать их, и подчинять их своей воле. Что позволяет теперь правящей в их Землях продажной камарильи, уберечь себя от возможного массового возмущения, тем самым сохранить и упрочить свою политическую власть в обществе.  

Политическая власть правящей камарильи в тех Землях, абсолютно зависима от «демократичного» Запада, – от его ростовщической олигархии. За то, что, Запад, находясь с ними в доле, с помощью своей мошеннической ростовщической конторы МВФ, позволяет, вынуждает их и далее извращение экономики, с целью обоюдного их, безмерного обогащения. Чтобы было возможным им и дальше, и тем и другим, сладко пить, жрать и мотовать, за счёт обнищавшей массы, превращённой ими, с согласия и намерения ростовщиков Запада, в изгоев на своей Земле. Правящая камарилья в этих Землях, продавшая суверенитет своих Земель «демократичному» Западу, теперь зависима и послушна Западу, ни в чём ослушаться не смеет, и во всём потакает и пресмыкается перед своими хозяевами. Правящая камарилья этих Земель, послушно, раболепно исполняет все команды своего хозяина. И это, в первую очередь идеологическая обслуга ростовщической олигархии Запада. Для этого, эти послушные шавки, выполняя желания своего хозяина, пугают свой народ несуществующими угрозами с востока и прочей ерундой. Для этого они упорно идеологически воздействуют на его сознание, наводя тень на плетень, извращают сознание своего народа фашистскими настроениями. Западная пропаганда их так околдовала, что рассудок потеряли, не задумываясь, действуют даже, во вред себе, только, чтоб угодить своему хозяину – заокеанскому пахану. А их хозяин, ростовщическая олигархия Запада, вынуждает их вести крайне, русофобскую политику, за предоставленную возможность властной камарильи этих Земель ограбление своей страны, а награбленное хранить в закромах Запада. Ну, а честные люди, не подкупные, не коррумпированные, как известно, во власть не попадают, это уже, стало аксиомой. Поэтому эти ничтожества у власти, всегда слушаются, и покорно подчиняются своим хозяевам. Так же и в данном случае, всё, что, заокеанский пахан повелел им, ослушаться его никак нельзя, не то потеряешь всё – низвергнут в нищету, и даже, могут сделать то, что они сделали с достопамятным Кадафи, посмевшим ослушаться заокеанского пахана, оказавшегося не сговорчивым с ним. Им всем преподали показательный урок. Можно не сомневаться в том, что эта подлая и трусливая когорта, правящая в тех Землях, хорошо усвоила этот урок, и на все времена. И Запад втихаря, тайно, хотя и не всегда, иногда открыто, нагло и цинично способствует и далее повышению их фашистских настроений, и всячески поощряет и вынуждает их на это, готовит видимо, на будущее, пушечное мясо для решения своих геополитических задач, в интересах мировой ростовщической олигархии – ростовщиков. Банковская шпана хорошо знает, что делает.  

Здесь безупречно всё логично, то, что Запад в лице мировой ростовщической олигархии в своё время выкормил и вырастил фашизм, чтобы натравить его на СССР. Теперь, всё та же, мировая ростовщическая олигархия, сокрушив в холодной войне бездарную, партийную, псевдо коммунистическую политическую кремлёвскую камарилью, правящую страной, решила, что пришло время вновь реанимировать, воссоздать из праха фашизм. Разгромленный в войне с ним в 1941-1945 годах, и добитый в лесах и хуторах Прибалтики, в первые, послевоенные годы. А мировая ростовщическая олигархия, по истечении стольких десятилетий, преследует всё ту же, свою, неизменную цель, хочет, и теперь натравить реанимированный фашизм, на, и без того, гибнущую, под гнётом олигархической касты воров, мошенников и казнокрадов Россию. С такой его, очень полюбившейся ростовщикам Запада, весьма «человечной» идеологией, так успешно выращивающей злых и непримиримых псов, по команде своего хозяина «фас», готовых загрысть и порвать в клочья любую страну, а в первую очередь Россию. Поэтому, ну, никак не могут ростовщики Запада, с этой, очень близкой их людоедской сути, фашистской идеологией расстаться, понимают, что без фашизма ростовщичеству не быть на этом свете, его рано или поздно сметут, как злейшего врага экономики и общества. Да в Нюрнберге был осуждён фашизм, как исполнитель чудовищных преступлений. Но заказчик, мировая ростовщическая олигархия, остался в стороне. Не боятся они никаких Нюрнбергских или Гаагских трибуналов, понимают, что сильных не судят. Ну, а если, что не так пойдёт, на заклание пойдут, как всегда исполнители. Мир слаб и ничтожен на то, чтобы осудить такого всесильного и всемогущего заказчика. Он ведает всеми делами этого смрадного мира. Весь мир, стоя на коленях, пресмыкается перед всесильной мировой ростовщической олигархией – ростовщиками. Наряду с фашизмами, теперь мировая ростовщическая олигархия, в помощь пока ещё слабенькому, не набравшему ещё свою былую мощь и силу фашизму, которой он обладал ко времени 1941 года, выкармливает и взращивает всякие радикальные исламизмы – терроризмы, чтобы ими подменить, пока ещё не окрепший, не набравший былую мощь фашизм. Ну, разве можно, предотвратить все эти замыслы, такого могущественного заказчика, готовящего новую кровавую купель человечеству? Конечно же, нет. Так в жесточайшем напряжении и страхе мировая ростовщическая олигархия, держит своё дойное стадо, чтоб не вздумало оно взбунтоваться и выйти из их жёсткого контроля.  

Точно так же, подобные трюки с идеологизацией сознания у населения, проделывают хозяева этой жизни (ну, не совсем они – нанятые ими идеологи) не только в тех Землях. Об этом следует сказать, чтоб не создавалось ложного, одностороннего представления, не показалось чтобы, что только там у них так зомбировано население, натаскано на их пропагандистскую ложь, заточено на неё. А у нас полный порядок, мировоззрение людей строится на открытости и правде. Совсем нет, сознание и наших людей обрабатывается ядом всяких идеологий, извращающих их сознание. В нашей Земле, наша олигархическая людоедская власть, являясь придатком мировой ростовщической олигархии, имеет общие кровные интересы с ней. Поэтому так же, сеет в стране нищету, безработицу, бесправие, с крохотными неадекватными зарплатами и пенсиями, и где так же, необходима идеологическая кастрация сознания основной массы нищего населения, чтоб спастись от их возмущения. Так везде во всём мире, в противном случае мировой ростовщический капитал не смог бы существовать (опять же, и здесь, уже в наших Землях, банковская шпана, сросшаяся с государственной властью, так же, хорошо знает что делает). И фашизмы, ростовщический капитал (ростовщическая олигархия) создаёт и сеет, воссоздаёт их из праха и рассаживает в Европе, как надёжную ударную силу, способную спасти его от массового возмущения всего общества обманутых, обворованных, доведённых до крайней нищеты и отчаяния людей. Мировая ростовщическая олигархия, с помощью фашизмов, исламизмов, терроризмов, со своими бесчеловечными людоедскими идеологиями, до сих пор, успешно разделяет и властвует во всём покорённом ими мире. Их дело до сих пор живёт и побеждает. Оно убило, победило, истребило и уничтожило супротивное ему, дело Ленина.  

Так органично прочно (несмотря на всякие идеологические извращения, искажающие их) связаны те давние события с текущими событиями. К ним привела бездарная политика кремлёвских сидельцев, беспринципных и не компетентных карьеристов прорвавшихся к вершинам власти сразу после смерти И. В. Сталина. Когда через три десятилетия эта псевдо коммунистическая партийная камарилья эволюционировала в откровенных предателей, идеологически сросшихся с идеологией ростовщического паразитизма, позднее сросшаяся ещё и с криминалом. Когда апофеозом окончательного разложения партийной камарильи, на политическом олимпе появились два ничтожества Горбачёв и Ельцин. Олицетворивших собой всю морально разложившуюся партийную камарилью лже коммунистов снюхавшихся с Западом, с его ростовщиками из тёмной конторы МВФ. Которые, обработанные специалистами разных тёмных контор Запада ЦРУ и МВФ, были уже, не только не способны противостоять, но, напротив, содействовали экономическому и политическому краху страны. Их бездарная, провальная (попросту предательская) внешняя политика, обнулила все завоевания во второй мировой войне, доставшиеся ценой огромных жертв и привела к тому, что теперь, страну охватывает с запада и юго-запада крепнущий, набирающий мощь и силу с помощью «демократичного» Запада, фашизм – Прибалтика и Украина. С юга и юго-востока страну охватывает радикальный исламизм – Кавказ и Средняя Азия. Это всё делается при той же, мощнейшей поддержке «миролюбивого» Запада, с их, созданными для этих целей, тёмными конторами ЦРУ и НАТО. Тёмная контора ЦРУ, бесцеремонным давлением, вынуждает ничтожных, бездарных, коррумпированных правителей этих стран следовать их политике. А, со стороны Сибири, хитро, тихонечко подкрадывается крепнущий Китай, активно, попутно проникает в Среднюю Азию и Монголию, подгребает и их под себя. И беспрепятственно теперь, расширяющееся НАТО, всё дальше на восток, благодаря бездарной внешней (так же, как и внутренней) политике этих ничтожеств в горбачёвские времена. Точно так же, как в 15-17 веках на западе и северо-западе охватывали и вели разбой шведы и поляки, а на юге и юго-западе охватывали и вели разбой турки и татары, всё глубже вгрызаясь в территорию страны. Теперь же, охватившим страну экономическим и политическим параличом, благодаря царению олигархической касте воров, мошенников, аферистов, безнаказанно орудующих в стране, умело, в отличие от этих ничтожеств, воспользовался внешний хищник (Запад). Его правящая ростовщическая олигархия, пользуясь моментом, принялась вновь взращивать (выкармливать) уже реабилитированный ими фашизм. Всё с теми же неизменными целями, такими же, как в двадцатых, тридцатых и сороковых годах прошлого века – это окончательное уничтожение страны. Ещё многие десятилетия бездарная, провальная политика этих ничтожеств будет аукаться здесь и там, прокатываясь гулким эхом, будет ещё многие десятилетия сотрясать и будоражить мирную жизнь многих стран, пока не разорвёт в клочья её. Эти бездарные не компетентные карьеристы не имели ни желания, ни способности проводить политику в интересах страны и своего народа…. Но, не будем более отвлекаться на эти «мелочи» и продолжим. Уже более семидесяти лет, тогда и теперь отстоят друг от друга. Довелось тогда отцу быть участником происходящего там, конечно, после трёх лет долгой войны хотелось возвратиться домой, но разве кто-то спрашивал их желание или нежелание. Это такой исторический, психологический и даже идеологический контекст, с которым так близко соприкасается сюжет рассказа, органично врастает в него, связываясь и с прошлым и будущим временем.  

Офицерского звания мой отец не имел, был сержантом и старшим сержантом. Он был худым, немного ниже среднего роста. Владимир Иванович был просто великан по сравнению с моим отцом. Владимир Иванович прекратив петь и играть на аккордеоне, когда увидел, что в открытую дверь заглядывает кто-то незнакомый, и он, обращаясь к отцу, спросил его – вам кого? Отец сказал, что никого, посмотрел на меня, и с той же саркастической улыбкой, неспешно закрыл за собой дверь в класс. После короткой паузы, Владимир Иванович продолжил свой урок, разучивание фронтовой песни.  

Придя из школы, домой, сделав уроки, нагулявшись, уже к вечеру за ужином, отец, весело рассмеявшись, своим саркастическим смехом, говорит мне – ну и жеребец там у вас, его бы в наш холодильник мясные туши грузить, или на базу зерно на транспортёр лопатой кидать. (Это, он имел в виду имевшийся в нашем посёлке холодильник и хлебную базу – зернохранилище). А он песни детям поёт. И всё приговаривает – ну и жеребец. Таких жеребцов, как он, редко где ещё найдёшь. А сам всё хохочет. Я тогда совсем не понимал юмора отца, чего это ему так смешно. И вроде с какой-то обидой и твёрдостью в голосе, наверное, стараясь этим как-то переубедить его, говорю ему – это не жеребец, это Владимир Иванович, он наш учитель по пению. А отец не обращает внимания на то, что я говорю, всё хохочет и хохочет, остановиться не может и приговаривает – ну и жеребец. Я, конечно, не мог, и не смел, да мне и в голову не приходило тогда спросить у него, почему он, а не мать приходила в школу. Представляю, какое недоумение и ещё больший саркастический смех это вызвало бы у него. Отец не был слишком строгим к нам с братом, мать была многим более строга к нам.  

Мать, чтобы всех накормить, в стороне что-то готовила тогда у плиты. И серьёзно, с укором, всё смотрела на отца, видимо соображала, что больше ни при каких обстоятельствах не позволит ему приходить в школу. Матери очень не нравилось, более того, иногда её возмущало и раздражало, что отец так карикатурно видит явления этой жизни, что казалось ей недопустимо несерьёзным, но как-то повлиять или поправить его, обычно успеха не имели. На её замечания и всякую критику, он просто не обращал внимания, будто не слышал, или не было их вовсе. Она же в свою очередь больше видела жизнь без всякого оптимизма зыбкой, безнадёжно трагичной, где юмору и пародии просто не может быть места.  

Владимир Иванович работал в нашей школе не долго, может быть года полтора. Его вскоре сменил другой учитель пения Дмитрий Филиппович. Дирекция школы и совет учителей видимо решили, что хватит ежедневно слышать, необычайно громко, как набат звучащие на всю школу «… эх дорожка, фронтовая, не страшна нам бомбёжка любая, а помирать нам рановато…», или «а, в, дали пылает пламя, да пули свистят…». В каждом обучаемом классе в неделю раз был урок пения, а классов в школе много. Поэтому каждый день тот или иной класс разучивал, и пел ту или иную фронтовую песню, вместе с сильным, на всю школу звучащим, чуть не сотрясающим стены школы, до такой степени мощным голосом Владимира Ивановича. На совете учителей видимо, поднимали и обсуждали вопрос о том, что слишком высок накал патриотического воспитания учащихся военной песней, и приняли решение, с одобрения Гороно, снизить градус накала патриотического воспитания учащихся школы. Решили, что довольно, пора забывать всякие там бомбёжки, свист пуль, холода и тревоги, уже хватит каждый день так грозно, чуть ли не с дрожанием стен, напоминать о них, это уже не актуально. Думали, что теперь непременно, в мире будет только мир.  

С Дмитрием Филипповичем мы уже фронтовых песен почти не пели, всего лишь, одну умеренно патриотическую военную песню разучили на протяжении всего учебного года, и иногда на некоторых уроках Дмитрий Филиппович вспоминал о ней. Он держал её как бы про запас, на случай каких либо торжеств, памятных дат, может быть к дате двадцать третьего февраля, со словами – … С белыми наши товарищи сражаются, только в борьбе можно счастье найти. Гайдар шагает впереди. Видимо где-то там выше, решили не так резко обрывать и снижать накал патриотического воспитания школьников, а постепенно это делать – не спеша, включив в учебную программу ещё на какое-то время песню из такого их разряда или репертуара. Большей же частью, наряду с детскими песнями, почти на каждом уроке, мы пели какие-то грустные песни о Ленине. «…Ленин всегда живой, Ленин всегда со мной, в горе, надежде и радости…», или «…тих апрель, в цветы одетый, а январь суров и зол, он пришёл с весенним цветом, в ночь морозную ушёл…». Мы тогда ещё плохо, как-то смутно знали того, о ком пелось в этих песнях, может быть особо одарённые, – отличники, получше знали его, но нам ученикам средним, казалось, эти песни о каком-то совершенно безгрешном святом, обитателе царствия небесного. Ещё ранее, когда мне было года четыре – пять, дед рассказывал о каком-то царствии небесном; часто, на прогулках с ним, показывая на небо с облаками, он говорил, что в этом царствии живут какие-то праведники. И то, что оно находится где-то там за облаками, где просматривается иногда из облачной гущи лик ангела, внимательно рассматривающего, что делается на грешной Земле: радуясь, если на ней всё хорошо, и печалясь и гневаясь, если на ней творится что-то неправедное. Когда воплотившиеся дьяволы, из-за своей мошны творят на ней войны, разбой, грабежи. Это вроде теперешних космических аппаратов, бдительно следящих за происходящим на грешной Земле – не готовится ли кто, из современных дьяволов к очередному разбою и грабежу. Я, конечно, был несказанно удивлён и очень сильно сомневался в этом, думал – чего это деду такая ляпота – невесть, что приходит в голову, ангела, дьяволы, праведники – вздор какой-то, такого, ну, никак не может быть нигде на свете. А дед чтобы уверить меня в этом, твердил про какое-то святое писание, в котором, уверял он, вроде, это всё написано. И мне казалось тогда, уже на уроках пения, что эти разучиваемые нами песни-псалмы именно о таком праведнике. Это потом, ещё позже, стало известно мне, что этот святой или пророк принёс новую религию в мир, и что прославляют его теперь таким песнопением за то, что он имеет какие-то великие заслуги перед всеми остальными не смышлёными и грешными людьми. На подобие того, – к этому времени уже знакомого персонажа по священному писанию – Иисуса Христа, главного управителя царствия небесного, уготованного для вечного пребывания или проживания там праведников, задумавшего, почему-то, создать какое-то там царство на небесах. И зачем это ему, или его богу-отцу, это нужно – непонятно. Жить им, что ли скушно без него там, на небесах от того, что некем управлять? А эти песни в исполнении Дмитрия Филипповича создавали, или даже, внушали настроение сакральности, глубокой скорби и сожаления утраты, будто, что-то важное он нёс в этот смрадный, гибнущий мир, способное его спасти, но так и не донёс, тёмные, враждебные силы помешали ему. Такого же исполнения он старательно добивался, насколько это было возможно, и от учащихся. Это было похоже на хоровое псалмо пение по усопшему. Голос у Дмитрия Филипповича был весьма, тихим, даже каким-то приглушённым и совсем не выделялся своим звучанием от звучания голосов всего класса при разучивании и исполнении этих песен. Какое-то время он вёл занятия в кружке пения, где занимались наиболее способные учащиеся разных классов школы, принимавшие участие на школьных концертах и на торжественных по случаю праздников красных дней календаря, школьных линейках. Он старательно готовил из них таких исполнителей. Такие занятия, конечно, не распространялись на остальных учащихся, на его уроках пения.  

Позднее, по мере всё большего влияния «лучших» людей страны на сознание общества, когда логическим завершением этого влияния станет перелицевание коммунистической идеологии на идеологию стяжателя и окончательное утверждение их у власти. Все эти патриотические песни с разной своей тональностью станут уже совершенно не созвучны меняющейся эпохе, их навсегда выбросят из обихода патриотического воспитания подрастающего поколения (учащихся школ и прочих учебных заведений). А тому «святому» вместо песенного благоговения псалмо пением, так и сказали бы, мол, не обманывайся уважаемый, никак не можем мы жить по твоим христианским заветам и заповедям. Не можем идти по указанному тобой пути, так же, как задолго до тебя, не могли мы жить по заветам некоего Христа – слишком слабы и ничтожны для этого. Так, было бы, честно; без всякой лжи, и излишней суеты.  

Сменившийся к этому времени директор, им стал бывший завуч школы Николай Николаевич, строгий педагог, став директором, он продолжал ещё вести уроки по своим предметам – экономической и физической географии. Наслушавшись вволю Владимира Ивановича, при своей уже власти, он подбирал учителя пения с противоположными качествами. А именно с теми, как у Дмитрия Филипповича с его новым песенным репертуаром. Он даже на своём аккордеоне играл реже и тише Владимира Ивановича. Наверное, был проинструктирован новым директором школы Николаем Николаевичем на этот счёт. И, одет он был иначе, уже не в какие-то там галифе, китель, сапоги, а в светлый серый штатский костюм, и светлая с галстуком рубашка. И светло коричневые ботинки были на нём. И был гораздо мельче Владимира Ивановича, и ростом ниже и в плечах уже. И если бы, довелось моему отцу увидеть его, он никогда не сказал бы, и не подумал, что ему следовало бы грузить мясные туши в холодильнике, или кидать лопатой зерно на транспортёрную ленту на хлебной базе. На своих уроках он, даже, пытался, обучать нас нотной грамоте. Мы линовали чистые листы и записывали в них ноты, будто это музыкальная школа. Как-то всё трудно получалось у многих учащихся изобразить скрипичный ключ, слишком уж он уродливым каким-то получался. Почти никто, ничего в этом не понимал. Одарённых в этих премудростях, кому было бы легко разобраться в этом и усвоить, в нашем классе никого не было. Он знакомил нас с биографиями и творчеством русских композиторов – Бородина, Прокофьева, Римского-Корсакова, Глинки, Мусорского, Чайковского, будто готовил из нас музыковедов. Это уже было где-то с середины шестого класса, и в седьмом и восьмом классе учёбы в школе. По окончании четвертей учебного года, так же, как, это было при Владимире Ивановиче, он вызывал к доске для аттестации каждого учащегося. Чтобы тот спел какую-нибудь разученную на его уроках песню. Он, как Владимир Иванович до него, не был слишком строгим, был даже, мягче его. Двоек, так же как и он, никому не ставил. Вызванный им к доске ученик пел на оценку куплет или два, что-то из песен о Ленине, или детскую. Запомнилась одна детская шутейная песня, наиболее часто пропеваемая учениками отдельно или хором со словами «… я уколов не боюсь, если надо уколюсь, ну подумаешь укол, укололся и пошёл …». На четвертной аттестации, вызывая каждого учащегося к доске, Дмитрий Филиппович опрашивал их что-то из биографий русских композиторов. Не желающим петь, он обычно задавал больше вопросов, и требовал более подробный пересказ их биографий. Было комичным и нелепым, и вызывало смех в классе, когда некоторые учащиеся, пересказывая биографию одного композитора, примешивали к ней биографические сведения другого композитора. Призвав класс к тишине, чтобы прекратился всякий смех, Дмитрий Филиппович спокойно, без раздражения поправлял такого ученика, устранял возникающий таким образом каламбур в его пересказе. Так и далее на протяжении многих лет Дмитрий Филиппович работал в школе учителем пения, и уже в полной мере он устраивал дирекцию нашей школы, и им были вполне довольны. Уроки пения проходили тихо, почти неслышно. Он гораздо более, по мнению совета учителей и руководства школы, подходил сменившемуся духу времени, нежели Владимир Иванович, застрявший всё ещё в том, по их разумению, уже ушедшем времени.