Биг мэн край.

Карасёв сидел на сыром песке заиленного берега городского пруда и плакал сквозь свое непроницаемое лицо. С виду он был похож на местного чудака, ну знаете, которых любят в районе и всегда с ними болтают если есть повод, не боясь обидеть. Эта осенняя ночь Карасёва прошла в кошмаре…  

Заброшенный склад авиационных вооружений, липкая грязь на изношенных сапогах, сырость, сумерки, желтые фары Урала. Евсей Карасёв стоит на посту очередной раз, очередной год. Солдат – водитель высовывает свою ощерившуюся несуразную голову в шапке сквозь окно и начинает пронзительно орать матом.  

– Открывай уебан!  

Карасёв демонстративно досылает патрон в патронник своего оружия, щурясь на фары, как будто на дикого зверя, которого сейчас он будет усмирять.  

– Ты в уши там долбишься? Я ща вылезу!!  

Карасев направляет АК-74 в кабину водителя, выше фар. Сопровождающий, сидящий в Урале, начинает дергать водителя за плечо. Минуту они смотрят друг на друга. Карасёв сквозь прицел на водителя, водитель сквозь стекло на Карасёва.  

– Погодь Санёк, он стрельнёт, я его знаю, ща за прапором схожу – говорит сопровождающий, выскакивает и грохочет пустой железной дверью машины  

Солдат передвигается по привычке полу-бегом, сумерки поглощают летящие по старому асфальту куски налипшей на подошвы грязи. Он добегает до сторожки и начинает долбить в дверь. В сумерках, его неуклюжий силуэт освещенный фонарем кажется порхающим мотыльком. Дверь не открывают.  

– Слышь, нам разгрузиться нужно – сменившимся тоном начинает водитель разговор после молчания.  

– Пока начальник склада, не даст команду, не пущу – сиплым высоким голосом выкрикивает Карасев. Разговор колышит осеннюю охристую мглу и тает в окружающих полях и посадках. Из дали раздается крик водителю:  

– Cанек, дави его! Сенцов сказал, что в жопу ему автомат засунет….  

Карасёв не двигается с места, палец его удобно укладывается на спусковой крючок, водитель Урала поддает газу, мотор начинает угрожающе реветь, и машина медленно трогается с места. Евсей приподнимает ствол автомата и стреляет чуть выше кабины автомобиля. Санек жмет на тормоз. Густая темнота отдается гулкими колебаниями, сбрасывает засидевшихся воробьев с редких голых деревьев.  

– Ты ебанулся там совсем что ли? Если б не твоя железная палка, я бы тебя давно нахуй раздавил – кричит испуганный водитель.  

Через минуту на пороге строжки появляется взъерошенный человек в майке и с пистолетом в руке и начинает орать матом. Он приказывает Карасёву впустить машину. Но не тут то было, никого уже не остановить. Карасёв прицеливается, думая о матери, нажимает на крючок, судорожно, многократно. Все светлеет. Что-то давит в груди, все выпущенные пули попадают в Карасёва а не в Санька. Евсей падает в седую грязную траву и ждет, когда его перемнут огромные колеса грузовика. Утро вторгается в коробку сна и распахивает глаза.  

Евсей, по привычке, свесил ногу на пол, почувствовал теплый ковер и облегченно вздыхая, повернулся на бок к просыпающейся жене. Он пытался её обнять, но как-то не уверенно, осторожно. Женщина, не глядя на мужа, встала с постели и молча вышла из комнаты. Она была отстранённой и хмурой. Новый день начался как всегда обыденно.  

Отношения с женой потеряны были давно, как только они переехали в Москву. Дети ходили в свою школу и не разговаривали с родителями. Сам Евсей ходил на работу как по часам и смотрел на лица в метро, потом на лица коллег, потом снова на лица в метро. Одиночество больших городов, одиночество внутри семей, одиночество многолюдных улиц. Ничего не внушало надежды на изменения или развитие, все было безысходно. Ночные выстрелы, попавшие в тело Евсея уже зажили и мерзкая оскомина снова затянула пространство в груди.  

Карасёв побрился, надел чистую рубаху, приготовленную женой, затем выпил чай из идеальной белой кружки и вышел в назначенную минуту на улицу, в сторону метро. Год за годом он ходил одной и той-же дорогой через дворы и маленький затянутый ряской и бытовым мусором пруд. Шел он как всегда бодро, вдыхал полной грудью и улыбался победе утра над ночью. Какое-то чувство чуть подальше лопаток, вернуло его к состоянию тревоги то ли из сна, то ли из прошлой жизни. Он остановился и начал рассматривать внимательно хорошо знакомые ему окрестности. Ничего не происходило, только лёгкий ветерок поднимал звонкие хрустящие листья с дороги. Вдруг, шлепающий по воде звук, подтвердил установившийся тревожный фон. Карасёв зашагал вперед, попробовал отключиться и попытался дальше думать о своем сне, о жизни, о жене и о детях, но снова остановился. Резко развернувшись, он быстро направился к пруду. Ему открылась всё проясняющая картина.  

Едва шевеля крыльями и хлюпая ими по воде, обессиленная утка трепыхалась на зеленой поверхности пруда. Похоже её издалека и почувствовал Евсей. Со времён его службы в войсках, эта особенность – чувствовать неладное, крепко прилипла к его нервному позвоночнику. Утка хотела жить, и вибрация её крыльев разносила по волнам пространства эту информацию громче чем сирена. Человек уже не думал. Он спрыгнул с парапета и подошел к краю воды. Оказалось, что утку что-то держит и она уже растратила все силы, пытаясь освободиться. Карасёв рассмотрел с берега, что это леска тянулась за уткой и не пускала её. Он зашел в воду по щиколотку и обнаружил начало этой лески, затем медленно начал подтягивать её к себе вместе с измученной птицей. Рыболовный крючок крепко сидел в щеке клюва. Трепыхания крыльев, зеленая грязь во все стороны, и наконец, обмякшее пернатое тело оказалось в руках Евсея. Он аккуратно извлек крюк. Утка, выпорхнула, и счастливо загребая лапами, умчалась на середину пруда. Мужчина вышел на берег и сел на песок.  

В этом городе ненужных друг другу людей ни во сне ни на яву, где каждый из себя что-то представлял, каждый был способен и стоек и каждый был опытен и ушл, Евсей оказался нужен беззащитному существу, попавшему в беду. Он не плакал, он просто сидел и ощущал, как ему не хватало этого человеческого чувства – нужности кому-то. Да и просто чего-то человеческого. Птица, спокойно наблюдала за ним, и как-будто благодарила. Его глаза смотрели в даль, внутри кто-то ему говорил, что он поступил правильно и получил за это свою теплую невидимую награду. На работу он в этот день не пошел, впервые за многие годы, а потом все вернулось на свои места.