Точка невозврата.

Они поженились тринадцать лет назад. Всё было хорошо. Хорошо, такое банальное слово, выражающее всё и ничего. Когда тебе задают вопрос: " Как у тебя дела? ", первое что приходит на ум: "Хорошо. " Ну а что ещё можно ответить? Не станешь же рассказывать, как у тебя болит душа потому, что ты не понимаешь, как с этим справиться. Не хочется напрягать людей своими проблемами, с которыми ты надеешься разобраться сам. Поэтому, всё хорошо.  

Вадим никогда не жаловался, даже лучший друг Михаил не знал, что происходит. Нет, враньё, все всё знали, все видели, но предпочитали закрывать глаза, и молча проглатывали это банальное "хорошо".  

А между тем Нина была уже больна. Молодая, некогда красивая женщина, за пять лет превратилась в обрюзгшее нечто.  

– Дорогая, родная, любимая, опомнись. Посмотри на себя. Ты уже больна, тебе надо лечиться, – говорил Вадим жене, помогая снять сапоги.  

– Что? Я больная? Да ты сам больной, урод. Я не больная, понял, – кричала Нина, держась за стену, чтобы не упасть.  

На пороге детской комнаты стояла заспанная дочь Соня, презрительно смотря на пьяную мать.  

– Опять напилась.  

– Доченька, как же я тебя люблю.  

– А я тебя ненавижу.  

Дверь в детскую с грохотом закрылась. Нина заплакала пьяными слезами, обвиняя всех в чёрствости и ненависти. Вадим, как обычно отвёл её в спальню, раздел, уложил спать. Через десять минут раздался богатырский храп.  

Так больше продолжаться не может. Нет ни сил, ни желания, ничего больше нет. Наверно мать права, говоря, что он не мужик, если не может бабу в руках подержать. Никогда в жизни он не поднял руку на женщину, даже в детском саду всегда был защитником девочек. Ведь отец учил, что мужчина, это не тот, кто показывает свою силу всем и каждому, а тот, кто не доводит до того, чтобы эту силу применить.  

Он не мог поднять руку на Нину. Не мог и не хотел. Но и жить так больше невозможно. Хотелось банального домашнего тепла и уюта. Чтобы дома было чисто, пахло котлетами и борщом.  

Хотелось придти домой после работы, обнять трезвую жену, вдохнуть запах её волос, и просто быть счастливым.  

Сонечка, ей всего одиннадцать лет, а сколько в ней не детской мудрости.  

– Папа, нашу маму надо лечить, иначе она погибнет.  

– Знаю, доченька. Но никто не будет лечить человека без его добровольного согласия.  

Нина не признавала себя алкоголиком. Всегда злилась, когда Вадим заговаривал на эту тему.  

– Я могу пить, могу не пить. Я себя контролирую.  

Но это её "могу не пить" длилось день, два, от силы неделю. В эти дни Вадим чувствовал себя счастливым, и даже пытался строить какие-то планы.  

– А летом мы поедем на море, – говорил он Сонечке, когда они вечером пили чай.  

А на завтра у Нины начинался недельный запой, и все мечты меркли перед этим.  

Вся его жизнь превратилась в сплошное серое ожидание.  

Ожидание и надежды, что она сама осознает свою зависимость.  

И Вадим дождался, но не совсем того, на что надеялся.  

Сонечка прибежала со школы вся в слезах, бросила портфель в коридоре, и с рыданиями упала на кровать.  

– Что случилось? Кто тебя обидел?  

– Она... она... она упала прямо в грязь. Ребята смеялись над ней... Пап, у неё задралась юбка и были видны трусы.  

Все над ней смеялись. И надо мной. Я тянула её за руку, чтобы поднять, а она лежала и смеялась. Я ненавижу её, ненавижу.  

Это было последней каплей, точкой невозврата.  

– Успокойся. Собери свои вещи. Мы поедем жить к бабушке.  

Третий месяц Вадим с дочерью жили у его матери.  

Несколько раз он навещал Нину, пытаясь достучаться до её сознания.  

– Пойми, тебе самой с этим не справиться. Ну пожалуйста, давай ты ляжешь в больницу.  

– Да пошли вы все. Бросили меня, да? Ну и катитесь ко всем чертям. Я не алкоголик, и точка. Пошёл вон ты, и твоя доченька.  

Вадим развёлся с женой.  

Соня перешла в другую школу.  

А Нина. Нина продолжала пить, превратив квартиру в вертеп таких же не алкоголиков, как и она сама.