Вкус детства

Сколько армян проживало в наших краях, и какой ветер занес их в степи Средней Азии – я не знаю, но в моей памяти остался только один. К сожалению, я не помню ни его имени, ни фамилии, а пообщавшись с друзьями детства, пришел к выводу, что не я один такой. И что интересно, все помнят, что его называли просто – дед Армян. Не армянин, а именно: Армян. Домик Армяна – с двухскатной, крытой замшелым от времени шифером крышей, с вечно некрашеным рыжим фронтоном находился напротив небольшой пекарни. У самых ворот стояла сапожная будка с обшарпанной и исписанной дверью, с двух сторон от которой были зарешеченные оконца, но толстый слой пыли на них почти не пропускал солнечного света. И когда дед Армян работал, то дверь, на которой длинными змейками висели шнурки разного цвета, была открыта настежь. Часто возле будки крутилась стайка ребятишек, которые не отводя любопытных глаз наблюдали за ловкой работой сапожника. Но не это было основной причиной их интереса, а то, что тот делал восхитительную яблочную пастилу и орехово-виноградную чурчхелу, изумительный вкус которых я помню до сих пор.  

Навес в его дворе был оплетен виноградом, янтарные кисти которого свисали вниз и были закрыты капроновыми сетками, а по ним, пытаясь добраться до сладких ягод, не торопясь ползали осы.  

В противоположном от калитки углу, в старой деревянной конуре, свесив на сторону язык, лежал черный, как и его хозяин, пес Сево, или как мы его звали — Севка. Когда он вылезал из конуры и отряхивался, то из поднятого им и постепенно оседающего облака пыли появлялся лохматый черный лев, из-за страшного вида которого мы боялись подойти к воротам и иногда ждали по полчаса, пока Армян сам не заметит нас.  

И тогда, цыкнув на Севку, который с еле слышным недовольным ворчанием влезал в конуру, дед впускал нас, и мы шли за ним через весь двор в пристройку. А там, на столах и на полках, лежало и висело наше любимое лакомство. Как сейчас помню, прямоугольные, тонкие, темно-красного цвета плитки пастилы, упругие и слегка шершавые на ощупь, стоили восемь копеек. Откусывая или отрывая кусочек, ложили на язык, прижимали к нёбу и, замирая, наслаждались сладким с небольшой кислинкой, вкусом пастилы с запахом яблочного варенья. А нанизанные на нитку половинки грецкого ореха в загущенном виноградном соке, словно большие бусы цвета крепкого чая, мы из-за трудности в произношении слова "чурчхела" называли " чучкала" – двадцать копеек. Осторожно отламывали такую бусину и, стянув с нитки, отправляли её в рот, где хруст лопающегося ореха слегка заглушала покрывающая его изумительная виноградная глазурь.  

И никогда не забуду семечки. Их продавали на каждом углу: большой стакан – пятнадцать копеек, маленький – семь. Но вкусней, чем у Армяна, семечек не было. Наверное, потому что все жарили их на сковороде, а он в барабане, лежащем на двух уключинах, с ручкой как на колодце. Кстати, такая же ручка была в то время на каждом автомобиле и в народе она называлась "кривой стартер".  Так вот, под барабан устанавливался ржавый металлический ящик, в котором дед разжигал саксаул, который горел почти без дыма и не стрелял искрами по сторонам, как перепуганный молодой солдат, открывал крышечку и засыпал туда семечки. А затем, как настоящий фокусник, но только без всяких "трах-тибидох-тибидахов", начинал медленно крутить ручку. Иногда он разрешал кому-нибудь из нас покрутить, и тогда остальные с завистью смотрели на счастливчика, втайне надеясь, что в следующий раз окажется на его месте.  

По окончанию колдовства Армян убирал ящик из-под барабана, ссыпал содержимое в большую чашку и, свернув из газеты кулёк, насыпал в него стакан горячих семечек, масляный запах которых заполнял всё пространство вокруг.  

Когда же наступала зима, с её вьюгами и морозами, с хрустящим по утрам снегом и противной, растаявшей и хлюпающей под ногами жиже, в которую превращались ближе к обеду дороги и тротуары, нашим желанным лакомством становился хлеб. Холодными темными вечерами, набегавшись и наигравшись, мы шли к пекарне, что напротив Армяна, и покупали у пекарей ночной смены свежеиспеченную булку, горячую и обжигающую, от которой шёл сногсшибательный неповторимый аромат и, разламывая руками на куски, ели. И неважно, сыт ты или нет, отказаться было просто невозможно.