Вдова

Дождь. Он крыл стеной и ничего нельзя было разглядеть сквозь эту тьму. Казалось, не осталось цветов вовсе лишь оттенки от непроглядного чёрного до неуютного серого. Гремел гром. Словно обрывал линии жизни и взрывал гранаты, чудилось, что завтра не будет. Ветер выл и стонал, гнул и ломал ветки деревьев, что ревели и просили о пощаде.  

Он стоял на коленях. В порванной одежде, с содранной кожей на щеках от кастетов, окровавленными ногами и руками, на сухом горохе, по её приказу семена были твёрже и острее камня. Она сидела в кресле-качалке, как всегда одета была элегантно, со вкусом, без излишеств, но во всё чёрное. Эта тьма походила на её сердце и душу, но была на пару тонов светлее. Она – сам дьявол во плоти. Её боялись, ненавидели, уважали, восхищались и даже любили все члены её клана.  

В тиши, где слышен был лишь треск брёвен в камине, раздался её голос, холодный, как зима в Сибири, величественный, словно говорит сам Бог, мелодичный, будто пела сама Сирена.  

– Ты пришёл ко мне. Молить о пощаде. После. Всего. Что. Сделал. Ты принёс в мой дом лишь горе. А взамен просишь о милосердии. Что находится в твоей голове, мой раб.  

Хрипло, словно все краски в жизни уже погасли, не оставив и следа от яркого и харизматичного мужчины, шептал он ей свои молитвы:  

– Прошу. Прошу. Прошу.  

– О чём ты молишь меня, предатель.  

Она никогда не произносила слова с вопросительной интонацией. Всё, что доносилось до её людей, звучало как насмешка над ними, словно она просила пояснить не для всезнающей и всевидящей себя, а для них, зрителей, которым повезло сегодня быть рядом с ней. А он скорее уже не молил, лишь надеялся, что она, всё же будучи женщиной, не сможет отдать приказ, чтобы убили его жену и двух детей. Надеялся, но не верил.  

– Молю, не убивайте их, это была месть, она должна была случиться… Вы знали, вы всё знали… Молю…  

Слёзы уже не бежали из его глаз, лишь лениво катились, оставляя грязные и кровавые дорожки на измученном лице.  

Она закурила.  

Все знали, что это значит.  

Сегодня кто-то умрёт.  

Все знали, кто.  

Он опустил голову, не смея смотреть ей в глаза. Как щенок. Который пытался, но у него ничего не вышло. Ей стало противно от такой ассоциации. Он молил её не ради того, чтобы его жена и дети жили, нет, он молил ради успокоения собственной совести. Гадкий и омерзительный червь. Как большинство мужчин в этом протухшем мире. От мысли, что в каждом из её щенков есть такой же червяк, тянуло блевать. Она, не спеша, с чувством, докурила сигарету, запила английским чаем, и также неспешно произнесла:  

– Водку. Несите водку. Четыре бутылки.  

Один из любимых псов, ростом два метра, широкий в плечах, как шкаф, что готов добровольно быть табуреткой для её ног, отдавший ей своё сердце на растерзание, когда ему было чуть за двадцать, спросил, чуть дрожавшим голосом:  

– Хлеб понадобится… Или, может быть, револьвер…  

– Нет.  

Чётко, холодно и гулко прозвенело в огромной комнате, что выглядела, как логово главы клана мафиози, следуя всем традициям и стереотипам. Она была большой, имелся камин, два книжных шкафа, темные обои, древесный и начищенный пол, большой ковёр, одно единственное кресло, один журнальный стол, множество картин на стенах. Всё выдержано в одном стиле.  

Дверь в комнату отворилась. Вошёл пес, казалось, что сзади у него действительно есть хвост, что быстро-быстро вилял, желая порадовать любимую хозяйку. Он нёс поднос, а на нём стояло четыре прозрачные бутылки элитной водки (другую было просто не найти в этом доме) и гранёный стакан.  

– Молодец, Чарльз.  

Ледяным голосом, без тени улыбки, произнесла она.  

– Налей полный стакан.  

Бутылка открылась. С характерным звуком крепкий напиток находил своё убежище в новом сосуде. Стакан был полон. Все с замиранием сердца ждали, что будет дальше.  

– Дай ему.  

Чарльз, не задавая вопросов, молча, могучей рукой протянул стакан. Пленник, не веря в своё счастье, дрожащими руками, боясь проронить даже одну каплю, взял его.  

– Пей. До дна.  

У псов, что стояли за её спиной, и были внешне схожи с Чарльзом, дёрнулся глаз. Они были старше щенка и знали, что будет дальше.  

Червь выпил всё. К концу первого стакана было видно, что ему жгло горло, но он не осмелился прерваться хоть на секунду.  

– Забери. Налей.  

От холода и жестокого удовлетворения комната, казалось, покрылась инеем. Второй стакан он принял смиренно. Выпил. До дна. Не останавливаясь. Ни на секунду, не позволяя рвотным позывам взять верх.  

– Пей.  

Он страдал, но не имел права жаловаться, это была его казнь, жестокая, но справедливая.  

– Чувствуешь, как сжимаются твои горло и пищевод, чувствуешь спазмы желудка. Выжигает. Не оставляя ничего. Тоже чувствовала и я, узнав, что мой сын, мой единственный свет, мёртв. От твоей поганой руки.  

Всё было сказано без эмоций. Совсем. Никто не понял, серьёзна ли их Богиня.  

Как в сердце нож.  

– Пей.  

Он пил. Горело всё внутри него, каждый глоток был подобен аду, вот только черти в аду добрее будут. Он пил. Чувствовал, что каждый следующий глоток его последний. Его рвало. Но никто не смел проявить хоть одной эмоции на лице, ибо знал, тогда и сам разделит эту казнь вместе с ним.  

Через три часа всё было кончено. Он умер, так и не узнав, что будет с близкими, она не доставила ему такого удовольствия, как спокойная смерть. Нет. Он страдал. Он заслужил. Три пса из пяти остались убирать следы казни. Двое двинулись за ней. Чарльз и Роберт, единственные, кто заслуживал полного доверия Богини. Второй был другом детства, знал всю жизнь, не мог бросить её, поэтому решил быть рядом до самой смерти, как пёс.  

Пёс открыл дверь. Она вышла в коридор. Щенок протянул платок, такой же чёрный, как и вся её одежда. Она молча выдернула чуть дрогнувшей рукой. Эти двое знали, что Богиня не так уж и бесчувственна, какой хочет выглядеть. Из глаз сильнейшей из женщин бежали стройными ручейками чистые, как воды Байкала, слёзы. Она плакала не по этому червю, нет, она оплакивала любимых людей своей жизни. Все знали, что убийство её мужа было справедливым, никто не думал мстить за него, он был гадом и заслужил такую же смерть. Но в тот вечер погибли ещё двое. Юноша и девушка. Сын и возлюбленная. Про сына знал весь клан, а про юную и улыбчивую секретаршу никто не догадывался. Милая и добрая девушка смогла очаровать королеву, они были счастливы вместе, для жены главы клана это были самые счастливые дни её жизни. Они кончились. Та дева мертва. Как и сердце уже не королевы, а Богини.  

Вытерев слёзы, она прошла вдоль коридора и остановилась у двери. Уверенно повернула ручку, вновь возвращая на лицо каменную маску. Гостевая спальня. Набор мебели стандартный. На кровати лежит молодая женщина, отвернувшись к окну. Вдова проходит, медленно опускается на кровать.  

– Доброй ночи.  

Голос не так твёрд, он неловко мягок и нежен, словно забыл, что может быть таковым.  

– Прости, что всё так вышло. Но иначе я не могла. Он убил мою семью. Ты должна понимать.  

– Брось, ты его не любила.  

– Ты своего тоже, но я не про него, он убил мою любовь и моего сына.  

– Что ж, тогда ты права, он заслужил. Что будет дальше?  

Этот разговор, вероятно, вводит в заблуждение, ведь почему две жены так хладнокровно относятся к своим уже мертвым супругам. Думаю, стоит пояснить. Мужчины, оба, были недостойны этих прекрасных женщин, одну похитили в четырнадцать, насильно женили и изнасиловали, другую с первой брачной ночи били. Но свет в их душах всё же был жив, они были любящими матерями, ибо это было единственной возможностью жить, любить и быть любимой.  

– Дальше… А что дальше… Ты с детьми будешь здесь, пока я не буду уверена, что за вами прекратилась охота, потом, выберешь место и страну, где хочешь жить, до конца твоей жизни и твоих детей вы будете обеспечены и находиться под защитой клана, если не захочешь принимать деньги, положи на счёт. Такой расклад дел устроит?  

– Да, мать.  

Это обращение было вызвано уважением и восхищением женщиной со схожей судьбой, которой пришлось стать во главе. Она была рада, оказаться под надёжным крылом, с которым не придётся рассчитываться своей кровью и болью.  

– А теперь спи. Сладких снов.  

Она поцеловала её в плечо и вышла уверенной походкой, не оборачиваясь.