Льюис Пэтрок любил свою работу. Ему нравилось вставать каждый день у алтаря и обращаться к собравшимся в церкви недотепам с проповедями. Он выгибал свою шею так сильно, что прихожане могли разглядеть каждое сухожилие. Когда он кричал, брызгая слюной, то его лицо становилось красным, а глаза вылезали из орбит. Вцепившись потными руками в алтарь, он надрывался, вопрошая у прихожан, любят ли они своего бога. В ответ почти всегда прилетело вялое "да".
С детьми было не лучше. Все его крики и размахивания руками не помогали достучаться до детского сознания, чтобы вложить семя любви к богу. Льюису хотелось, чтобы его образ отпечатался в памяти пугливых детей. Ему нравилось наблюдать, как эти малявки вжимаются в скамью и испуганно таращатся на него, не понимая и половины слов. Детей нужно было убеждать, в чём импульсивность не сильно помогала, в то время как взрослые могли поверить во что угодно. Парадокс, но Льюис давно уже это заметил. Взрослый верующий не спрашивает, а сразу принимает всё сказанное за чистую монету, пока детей терзают сомнения. Сомнения эти важно было загубить в корне, чтобы в будущем дети стали достойными, покорными прихожанами. Чтобы они сидели молча на скамье и проглатывали каждое его слово, а на выходе кидали в алюминиевое ведёрко купюры. Если кто-то смел спрашивать, зачем богу необходимы земные деньги, то Льюис корчил презрительную рожу и лаял в лицо человека, посмевшего начать думать:
– Богу, может, и ни к чему ваши жалкие пять фунтов, а вот я не против вечерком вкусить немного плоти и крови всевышнего.
Испуганный прихожанин немедленно кидал в ведёрко деньги, позволяя Льюису вечером выпить немного терпкого вина и закусить тако. Компанию ему составляли очаровательные сироты, возраст которых едва достигал шестнадцати лет. Как и у любого священнослужителя, у него были свои любимчики. Таким детям он разрешал сделать несколько глотков вина или даже великодушно согревал их, позволяя лечь в одну постель.
Иногда возникали неловкие ситуации, когда ребенок не понимал, почему он должен ложиться в постель к Льюису или выполнять то, что ему велели. Тогда Льюис ссылался на божественную волю, называя себя прямым посланником и правой рукой Господа. Обычно это срабатывало, особенно если припугнуть растерявшегося ребёнка явлением какого-нибудь беса в наказание за непослушание. Но если и это не помогало укротить недоверие ребенка, то Льюис угрожал выкинуть того на улицу.
– Неблагодарные молокососы, – ворчал он, когда тот или иной ребенок-сирота начинал качать права и отказываться делать то, что велено. – Я вас от собак спас диких и всяких извращенцев, а вы мне плюёте в лицо, оскорбляя дом Господа нашего.
Как правило, прямые угрозы срабатывали, и Льюис наконец добивался той самой покорности – дети послушно лезли к нему в постель, потому что в противном случае за ними должен был явится демон, а если этого было мало, то демон ещё и вышвырнет их за дверь, оставив подыхать от голода.
С детьми всегда возникали проблемы. Льюис заметил это ещё давно, когда пытался на проповедях привить им любовь к церкви. Из пятидесяти детей, которым он рассказывал о важности веры, добровольно возвращались лишь двадцать. Ещё меньше соглашалось выполнять их прихоти, поэтому и приходилось обходиться сиротами.
Льюис боялся не детей и не божественной кары. Он боялся родителей, ведь те под час готовы разорвать ради своих мелких выродков собственную собаку. Льюис прекрасно знал, что большинство детей воспитываются как тепличные растения. Им с самого рождения твердят, что они особенные; что их мнение что-то значит в этом сумасшедшем мире; что окружающим людям на них не наплевать. Такое воспитание неизменно приводило к появлению маленьких нарциссов, вечно ноющих и считающих себя той самой шестерёнкой, благодаря которой Земля вращается вокруг своей оси. Эти обожаемые и обмазанные слюнями и соплями детки измываются надо всеми подряд, считая, что у них в жилах течёт голубая кровь, потому что папа так сказал, а мама и вовсе назвала гением. Их самооценка завышена, а гордость вылезает из ушей до тех пор, пока в их жизнях не появляется грозный начальник, который мигом вернёт их на землю простым криком:
– Ты уволен, жалкое ничтожество!
Разбитые иллюзии, депрессия, переосмысления самого себя, возможно, самоубийство. Нарциссы – существа гордые и, вот уж удивительно, самовлюблённые. Семя нарциссизма закладывается именно в детском возрасте любящими родителями, как считал Льюис. И чем дольше пухлый ребёночек не осознает то, как мало он значит в этом насквозь прогнившем мирке, тем больше боли причинит семя в момент своей гибели. Льюис считал, что с самого детства родители должны вбивать своим "ненаглядным сокровищам", что те ничем не лучше червей, чтобы всегда держать в суровой реальности и воспитывать именно в таких суровых условиях. Потому что только так есть надежда, что ребенок приспособится к жестокости, научится бороться с ней, а не пойдет на поводу, ковыряя в носу и засовывая козявки в рот себе и своих не менее отупленных сверстников. Ребенок, воспитанный не как наследник короля, получит шанс отрастить жабры и выработать иммунитет, чтобы стать невосприимчивым к токсичности окружающего мира. Он сможет со временем получить крылья и подняться над тьмой и угнетением, пока повзрослевшие нарциссы только начнут учиться познавать горе и разочарования. Жаль, что уже будет поздно, потому что их нервы просто не выдержат жестокой правды – они в этом мире лишь паразиты и потребители, пожирающие в конечном итоге самих себя.
Льюис видел этих детей насквозь, когда кричал со своего места у алтаря:
– Вы любите своего бога?
– Да! – раздавался в ответ дружный хор детских голосов.
Тогда он наклонялся ещё ниже, чтобы получше рассмотреть их щекастые рожицы и, напрягая голосовые связки, гаркал:
– А своих родителей?
– Да!
Он внимательно рассматривал их, чтобы определить, какой ребёночек-нарцисс отличается особенно низким интеллектом в сочетании с доверчивостью, чтобы спокойно увести с собой в каморку под лестницей, где всегда стоит ведёрко со сладостями. Иронично, но детей больше привлекают конфеты, а не летающий мужик с бородой. Им легче делать что-то ради сладкого, чем ради абстрактных понятий добра и зла.
– Какие ещё моральные принципы? – вопрошал иногда сам у себя Льюис. – Эти дети не способны и до десяти считать, а их уже зачем-то засунули в церковь ради привития любви к богу. Родители их что, совсем спятили? Вместо того, чтобы помогать ребенку развиваться, они хотят сделать его ещё более тупым, лишив самого главного – возможности иметь собственное мнение. Как хорошо, что не все они такие безнадежные, из некоторых детишек определенно можно сделать что-то толковое, если только они наконец выйдут в реальный мир, где нет места для всего этого религиозного дерьма. Все они одинаковые. Разница лишь в том, кто из испачкается в каком-нибудь грешке первым, хе-хе.
Льюис Пэтрок не верил в бога, хоть и любил свою работу благодаря таланту получать удовольствие от чего угодно. Ему нравилось облачаться в расшитую золотом сутану, вставать возле алтаря каждый день и, возвышаясь над прихожанами, орать что-нибудь умное и связанное с Библией. Ему нравилось видеть пустой взгляд и эти бледные лица. Нравилось понимать, что все эти несчастные люди слушают его, покорно склонив голову. В стенах храма Христа у него была власть, которой мог позавидовать даже президент. Его слушали, ему глядели в рот, проглатывая каждое слово. Все аргументы заключались в простых словах – бог, грех, ад и рай. Это были те самые хлысты, благодаря которым он мог заставить слушать себя или дрожать от страха, изредка повторяя для убедительности:
– Бог любит вас!
Верующему важно знать, что существо, в которое он верит, любит его в ответ, а не просто забирает деньги с помощью священников. Тогда он будет возвращаться на проповеди, слушать одно и тоже сколько угодно, а на выходе отдавать часть зарплаты на благо церкви. Льюис всё это прекрасно знал, а потому и был заинтересован, чтобы его слушали; чтобы проповеди, эти спектакли его тщеславия и эгоизма, посещало как можно больше людей. Иначе денег не будет, а тогда на что ему покупать вино, которым он так любил спаивать малолетних посетителей церкви?
Льюис по собственной воли разыгрывал спектакли возле алтаря, прыгал туда сюда, поливая всех подряд святой водой из-под крана в его каморки, запускал в нужный момент стерео-систему, чтобы дать послушать кассеты с хоровым пением или звуки органа. Он знал, что верующие это любят. Иногда он даже был готов поклясться, что в такие моменты наблюдал настоящий оргазм, возникающий под действием музыки и чтения молитв. Нет, он не боялся бога, а даже был готов признать его могущество – так дурачить несколько миллионов человек ещё нужно было уметь! Льюис хотел тоже постигнуть это искусство, продолжая притворяться истинным верующим, яро доказывая свою преданность существу, о котором он не знал ничего, кроме имени. И его всегда распирал смех, когда он видел, как по его команде люди в церкви начинают креститься и бормотать себе что-то под нос, будто читая заклинания. Льюис никак не мог понять, что такого должно произойти в жизни человека, чтобы он закрыл глаза на всю дикость мира, послал к чёрту науку и по-настоящему уверовал в мистику и сказки, написанные такими же людьми из далёкого прошлого. Он не знал этого, поэтому просто продолжал наслаждаться вниманием и уважением к своей персоне.
Но со временем доходы церкви сильно сократились. Всё меньше людей начало посещать проповеди, в следствие чего Льюису даже пришлось отказаться от еженедельной покупки хорошего вина. С детьми стало ещё тяжелее обращаться и заманивать в каморку – они всё больше наглели и всё меньше верили.
– Это всё вина книг, – ворчал Льюис, лёжа ночью на кушетке. – Дети начитались всякой чуши про волшебников и чудеса и начали верить не в бога этого, что б ему пусто было, а во всякий бред фантастический.
Льюиса Пэтрока всё больше раздражало, что доходы падают. С годама церковь пустела, вера слабела, дурачить людей становилось труднее.
И однажды, лёжа в каморке в обнимку с сиротами и размышляя о проблеме упадка популярности религии, Льюис неожиданно для себя пришёл к выводу, что настал настоящий кризис Иисуса. Он даже сел на кровати, оттолкнув от себя детей, когда эта мысль осветила его разум. Точно, людям надоел этот бородатый мужик. Иисус исчерпал себя как символ христианства. Отказываются не от веры, а от символа этой веры, от лейбла, от брэнда. Всех уже достало молиться одному и тому же божеству, которому, как показывают новости, нет дела до чужих молитв. Людям нужен новый мученик, новый символ веры, чтобы вдохнуть жизнь в мертвое сердце религии.
Вслед за этой гениальной мыслью последовала не менее гениальная: Льюис вдруг представил себя в роли Иисуса, в роли нового мученика. А почему бы, чёрт побери, нет? Чем он плох? Разве он не мученик? Самый настоящий мученик! Верный оплот религии, раб божий, служитель веры, проработавший в этой сфере почти двадцать лет и успев отрастить пышную бороду. Он первый понял, почему христианство переживает упадок, именно он нашёл причину всех бед – банальный кризис иконы всего этого цирка и психушки одновременно! А раз он первый совершил такое открытие, то он и должен занять место на кресту, став новым святым, чтобы возродить веру. Он сделает это не ради бога, ведь того всё равно не существует. И не ради спасения религии – на неё Льюису ещё более наплевать. Он сделает это ради себя. Ему скоро стукнет семьдесят лет, а он до сих ничего не добился существенного, кроме нескольких половых актов со взрослыми женщинами и детьми. Кто о нём вообще вспомнит, когда настанет его черёд умирать? Кому он нужен, кроме наивных сирот?
– Ну уж нет, я умру только ради статуса святого, – он вскочил с кушетки, выгнал всех детей и заперся в каморке, чтобы всё обдумать. – Какого-то мужика распяли на кресте и сделали мировой знаменитостью... А я чем хуже? Да я его переплюну! Тем более, всех уже от него тошнит, а моё лицо так и просится на иконы, чтобы все молились мне.
Он загорелся идеей канонизировать свой образ и вытеснить Иисуса из христианства, заняв его место. Для этой цели Льюис заказал огромный деревянный крест, который через несколько дней был доставлен ему. Крест установили за алтарем, а по всему городу развесили приглашения на грандиозную воскресную службу. Хотя, даже такой маркетинговый ход не особо способствовал успеху мероприятия.
Льюис Пэтрок вышел к алтарю как певец к микрофону на сцене. Заняв позицию, он обвёл взглядом собравшихся и вознёс руки к потолку. Не так уж много, решил Льюис, но для церемонии канонизации сойдёт.
– Братья мои и сестры! – закричал священник, заставив собравшихся вздрогнуть. – Не так давно я прозрел!..
И он рассказал о бушующем кризисе Иисуса, об опасности, нависшей над всем христианством и о срочной необходимости избрать новый символ веры ради укрепления религии.
– Я великодушно готов сегодня предоставить себя в качестве жертвы и новой иконы, – продолжал надрываться Льюис. – Сегодня, на ваших глазах, я придам себя во власть нашего бога, чтобы перенять его власть и наконец совершить культурную революцию в рядах христианинов. Я объявляю себя преемником Иисуса Христа, теперь я занимаю его место, освобождая от роли мученика ради светлого будущего нашей с вами веры. Запомните этот день, не дайте моей мысли потухнуть, не сделайте мою жертву напрасной, донесите это до всего мира! Я отправляюсь в своё последнее путешествие, друзья мои! Помните же всегда то, что я сказал вам сегодня. Аминь!
И с этими словами Льюис Пэтрок, сгорая от нетерпения, скинул тяжёлую сутану, оголив тело, и попросил своих верных сирот помочь ему. Пока заинтригованная публика перешептывалась, Льюис встал на табурет, прижал ноги к нижней перекладине, а руки раскинул в стороны, тем самым приняв форму буквы "Т". По кивку его голову дети-сироты поняли, что пора действовать. Тогда они быстро прибили ноги священника к кресту. Хлынула кровь нового Иисуса, когда гвозди пробили с помощью молотка кости Льюиса насквозь. Тоже самое было проделано с его руками. На протяжении всего процесса распятия священник не прекращал дико кричать, заставляя прихожан ёжиться от страха и ужаса.
Но в тоже время он был счастлив наблюдать за ними сквозь пелену боли. Ему нравилось перед смертью осознать, что он закатил в стенах церкви самое грандиозное представление, которое обязательно войдёт в учебники по истории. Возможно именно поэтому, когда священника стали аккуратно снимать с креста, на губах Льюиса все увидели застывшую улыбку блаженства.
Авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице.