Чему Тебя Никогда Не Научат в Старшей Школе

В четверг днём Лилли стояла возле стенда объявлений в коридоре старшей школы имени Роберта Виллиара и, крепко прижав к груди гору учебников и съежившись, чтобы как можно меньше проходящих учеников случайно задевало её хрупкое тельце, изучала объявление, которое было вывешено здесь ещё неделю назад, глядя на него из под лобья своими вечно мокрыми серыми глазками. Круглые синие очки увеличивали её глаза, однако это не прибавляло красоты её заурядной, простенькой и робкой внешности. Чёрные волосы были заплетены в косу, перекинутую через плечо, из которой постоянно торчали непослушные волосинки. Даже одежда её лишь до конца показывала, кто она. Серенькая мышка с круглыми очками, из-за которых она выглядит смешно. Пугливая и чересчур скромная восемнадцатилетняя девушка, с ростом всего лишь пять футов и невероятно тихим, похожим больше на шёпот больного ангиной человека, голосом.  

Лилли прекрасно осознавала, какая она на самом деле. Иногда она смотрелась дома в зеркало, пристально вглядывалась в своё отражение и постепенно из её влажных глаз начинали течь слёзы, а губки дрожать. Когда из-за слёз терялась возможность что-либо видеть, она кидалась к кровати и плакала в полной тишине, чтобы ни единое существо не слышало её жалкий голосок. Чтобы никто не знал, как она страдает, видя в своём отражении не девушку, а тень, пустое отражение истинной женской красоты и грации, которой обладали все её одноклассницы. У них-то будет всё, они в центре внимания, они красивые. У них будут мужья и... Дети. Их обязательно полюбят, а сердце получит нежность и заботу. А что получит она? Ничего, у неё ничего не будет, поскольку она для этого общества просто глупенькая, серенькая мышка, которую мог раздавить кто угодно одним лишь мизинцем.  

Чтобы успокоиться хоть немного, она принималась вновь перечитывать "Кэри", слушая при этом "Pink Floyd", постерами с которыми была обвешана целая стена в её скромной, темной комнатушке. Иногда это помогало, а иногда – нет. Она не могла себя контролировать, поэтому предпочитала сушить слёзы на глазах с помощью фена.  

Но бывали моменты, когда ей что-то овладевало, печаль сменялась вдохновением и желанием творить. Жить и творить! И тогда она подходила к мольберту, брала новый лист бумаги, доставала несколько упаковок засохших красок вместе с палитрой и принималась тихонько, неспеша рисовать. Рисование было у неё дома под запретом, как и любое иное творчество. Отчим считал, что ей ничем не поможет искусство. Что для такой некрасивой, апатичной девушки спасение может быть лишь в образовании, которое она и должна стараться получать, не отвлекаясь на всякую ерунду вроде рисования бесполезных картин.  

— К чёрту это искусство! – обычно орал на неё отчим, когда заставал Лилли за рисованием, которому она, к слову, отдавалась всей душой. – Красочки тебя не спасут, ничем не помогут!  

С этим словами он обычно принимался рвать холсты, размазывая краски по полотну и превращая начатую картину в мятую гущу бумаги, состоящую из разводов. Разрывал одну картину за другой, постоянно при этом крича ей о пользе образования и судьбе горе-художников, которых он считал лентяями слабохарактерными, которые могут только ныть и рисовать свои паршивые, никому не нужные картинки.  

В такие моменты Лилли отходила в самый дальний угол комнаты, которую она уже давно считала клеткой, зажимала розовые ушки руками, закрывала глаза и старалась провалиться под землю, умереть, исчезнуть, сгинуть навсегда, выпасть из этого мира и никогда, никогда не возвращаться! Она желала окончательно растаять и слиться с тенями, превратившись в безликое пятно, которое никто не будет замечать. Загнанная в угол, она увядала, как серый бутон розы, стараясь стать недоступной для гневных тирад отчима.  

— Всё твоё искусство чушь! – кричал на неё он, тыча в лицо скомканными холстами, с краёв которых стекала краска. – Ты должна не этой ерундой голову себе забивать, а знаниями! Знаниями!  

Она не смотрела на него и даже не решалась пискнуть хоть что-нибудь в ответ.  

Закончив орать на неё, отчим уходил, не забыв хлопнуть посильнее дверью, из-за чего Лилли вздрагивала всем телом и сразу же понимала, что теперь она в безопасности. Пока что.  

Она выходила из своего уголка и начинала собирать разбросанные по комнате краски, а затем аккуратно, даже с некоторой материнской заботой, принималась раскладывать их по коробочкам. Краски были такие яркие и сочные, что хотелось вылить их на себя, лишь бы загубить ту серость, внутрь которой она буквально упакована, упрятана, словно в чулан.  

Когда комната была приведена в порядок, вдохновение и желание творить исчезали надолго, прятались вместе с ней в той серой тени и не решались высунуться.  

Лилли подходила к шкафу, тихонько открывала его скрипучую дверцу и звала своего друга, который тут же выбирался наружу, готовый поговорить с ней о чём угодно.  

Друга звали Зоси. Он не был настоящим, его в принципе не существовало. Он был воображаемым блондинистым мальчиком со смешным завитком на голове. Он был лишь её воображением, порождением фантазий в минуты одиночества и глубокой печали.  

— Он снова порвал твою картину? – как бы спрашивал Зоси, усаживаясь на кровать.  

Лилли кивала. Казалось, она видела своего друга по-настоящему, будто он действительно существовал и сидел рядом с ней. Но нет, это было лишь её бурное, творческое воображение. То самое, которое всегда помогало ей творить, когда она в тайне от родителей писала картины по ночам с фонариком в одной руке и с кистью – в другой.  

— Не переживай, Лилли, – мягко говорил Зоси, глядя на неё так добро и ласково, что ей хотелось расплакаться. – Ты ведь художница, настоящая художница. Ты рисуешь великолепные, наполненные чувствами картины. Под слоем красок у тебя скрывается целый духовный мир человеческой души. Зачем расстраиваться, если каким-то невежам этого просто не дано понять, а?  

Лилли лишь всхлипывала и кивала.  

— Я тебе обещаю, – произнес Зоси, – ты станешь великой художницей и твои картины будут выставлять в Лувре, а продавать за десять, нет, за сто миллионов долларов!  

Мечты, которые так красиво описывал ей её воображаемый друг, действовали на Лилли успокоительно, и вскоре она придавалась сладостному забвению, постепенно засыпая, пока Зоси якобы пел ей песню про волшебную страну, где все люди живут счастливо.  

Теперь она стояла в коридоре школы, вновь и вновь пробегая глазами по старому объявлению, которое гласило:  

"Открыт конкурс рисунков, посвященных дню защиты природы! Просим всех желающих сдать свои работы в кабинете 16А не позднее 15-го числа! "  

Лилли вздохнула. Пятнадцатое число было уже завтра, а она ещё не приступала к работе, поскольку всю неделю провозилась с докладом по истории. А стоило ли вообще участвовать? Ведь далеко не факт, что она сможет выиграть... Ну разве она художница? Нет, она серая тень, лишённая даже имени. Она Никто.  

Неожиданно кто-то сильно толкнул её в бок, из-за чего она упала на пол, выронив из рук учебники. Растянувшись на холодном, грязном кафеле, она услышала девичий смех, который звучал где-то над ней. Поправив очки, она смогла увидеть, что прямо над ней стоит и хохочет в окружении подруг Айви Брук, красавица из параллельного класса, желанная девушка во всей школе и "клёвая стерва" как её называли парни, всегда ходящая с золотыми, закрученными волосами. И вот эта красавица стоит сейчас, нет, возвышается и смеётся во всё горло, обнажив свои острые, белоснежные клыки, которыми она, наверное, без проблем насмерть кусает тех девок, которые смеют встать у неё на пути к чему-либо.  

— Что, мышка, ослепла от моего блеска? – язвительно спросила она у лежащей на полу Лилли. Её подруги как по команде засмеялись, одобрив "остроумие" Айви. Мимо шли другие ученики и с интересом буквально выворачивали свои головы, стремясь увидеть происходящее как можно лучше. Увидеть, но никак не вмешаться.  

Лилли хотела ответить что-нибудь, но не могла. Как она, серая мышь, смеет противостоять Айви, любимице всей школы? Разве она может? Нет, не может, она просто никчемная девчушка, которая и вовсе исчезает на фоне таких красивых девушек вроде Айви. Само её существование ставит под сомнение понятие красоты.  

Айви ещё немного посмеялась, глядя на то, как Лилли пытается ответить что-нибудь, шевеля губами, но потом ей надоело, и она, окружённая со всех сторон подругами и гогочущими бойфрендами, двинулась грациозной походкой дальше по коридору, не забыв перед уходом пнуть учебник Лилли.  

Когда гламурная процессия ушла, Лилли встала на ноги и отряхнула свою серую одёжку от пыли и грязи. После чего собрала не спеша с полу все учебники и вновь как ни в чём не бывало встала перед стендом изучать объявление. Она уже давно поняла, что если не хочешь впадать в печаль, то нужно сразу же забывать всё то плохое, что с тобой произошло и как бы отматывать время назад. Жизнь давно казалась Лилли неким подобием киноленты. Если какой-то кадр тебе не нравится, то нужно отмотать плёнку на кадр назад, вырезать гнилой дубль, склеить ленту и продолжить смотреть свой фильм, убеждая себя в том, что всё хорошо, никакой потери кадров. Что твой фильм целостен.  

В этот момент за её спиной открылась дверь мужского туалета и от туда вышел Скотт... Имя она забыла, да и не особо печалилась по этому поводу, ведь она совсем не знала его, а он, возможно, даже не подозревал о её существование.  

Лилли обернулась и через плечо посмотрела на него. Светлые волосы, которые он, казалось, никогда не причесывает, а оставляет такими, какими они были после сна, квадратное, заострённое у подбородка лицо, синие, жёсткие глаза, наполненные всегда цинизмом и каким-то презрением ко всем, разбитый нос... Разбитый нос?  

Да, нос у него действительно оказался разбит, из него текла кровь, и Скотт пытался всеми силами остановить кровотечение, зажимая покрасневший нос пальцами руки и как можно быстрее стараясь идти по коридору мимо учеников. Впрочем, Лилли уже привыкла видеть его со следами побоев. Скотт без шрамов и травм сам не похож на себя, так что разбитый нос удивлял её не долго.  

Посмотрев ему вслед, она лишь дернула носиком и продолжила изучать объявление, думая о том, как было бы интересно попробовать нарисовать картину ярко-красной кровью.  

***  

За два дня до описываемых событий Эван серьезно влип, влип в который раз и на этот раз по-крупному. Собственный язык и резкие высказывания вновь подвели его, из-за чего он был вынужден готовиться к худшему.  

Будучи очень вспыльчивым, гордым и эмоциональным человеком, который не умеет сдерживать свои мысли и чувства, он не раз получал по башке за "чересчур дерзкие высказывания", которые он позволял себе по поводу и без. В принципе, Эвана это не сильно то беспокоило, ведь если его бьют, значит он говорит правильные вещи, которые некоторые особенно тупые и недалёкие личности не переваривают и, что ещё хуже, не понимают и даже не хотят понимать. Насилие для слабаков, для безвольных слабаков, у которых голова пуста, в связи с чем они просто не способны владеть языком, тем самым не сильно отличаясь от животных. Именно поэтому Эван не видел ничего плохого в том, чтобы подойти к кому-нибудь придурку и сказать ему в лицо, что он воплощение всех грехов природы. Чаще всего никто его не понимал, но те, кто всё-таки умудрялись понять, что их только что оскорбили, незамедлительно пускали в ход кулаки, стремясь причинить неугомонному Эвану как можно больше боли в профилактических целях.  

И вот в который раз Эван не сдержался и прямо в лицо сказал Айви, что она шваль, чьё будущее закончится лет этак в тридцать, когда она перестанет быть достаточно красивой девушкой для проституции, а останется лишь алкоголичкой с кучей любовников, которые бросили её вместе с детьми, будущего у которых тоже не будет, ибо какая из неё мать? Выслушав его с жирной, намалеванной красной помадой улыбкой, Айви кивнула, назвала Эвана в ответ бесполезным комом мусора и посоветовала как можно быстрее закопать себя живьём, после чего развернулась и, виляя бедрами, отправилась к своему парню Тео, которому пересказала речь Эвана максимально плаксивым голосом, выставив себя полностью униженной и прибавив от себя несколько новых деталей. И пусть Эван сказал всё по существу, не соврав ни в чем, Тео было наплевать, поскольку в такие моменты в нём говорила лишь упрямая и слепая гордость и желание не показаться тряпкой в глазах первой красавицы школы. Поэтому уже на биологии в шею Эвана прилетела скомканная записка следующего содержания:  

"После этого урока в туалете на втором этаже. Даже не пробуй удрать, сделаешь себе только хуже. Тео. "  

Прочтя записку, Эван обернулся назад и напоролся взглядом на смазливо улыбающуюся Айви, которая помахала ему пальцами. В ответ на это в глазах у Эвана лишь вспыхнула пара черепов.  

— Мистер Скотт, вы меня слушаете? – обратилась к Эвану учительница, вырвав из пучины размышлений.  

— Конечно слушаю, – ответил Эван и попытался улыбнуться, но у него ничего не получилось.  

— Тогда вам не составит труда повторить то, о чём я сейчас рассказывала, верно?  

— Вы рассказывали о Чарльзе Дарвине, вернее, вспоминали о нём.  

Учительница поморгала, удивившись правильному ответу, которого она не ожидала услышать. Эван смотрел на неё полным безразличия взглядом и ждал, думая лишь о предстоящей встрече в туалете.  

— Верно, Эван... А кто такой Чарльз Дарвин?  

— Это тот учёный, чьи труды окончательно подтвердили, что никакого Бога не существует.  

В классе раздались смешки. Эван оставался спокойным.  

— И вам не стыдно говорить такое? – возмутительно спросила учительница.  

— За правду то? Нет, не стыдно. Я не живу в заблуждениях и вам не советую.  

— И откуда же это у вас такие глубокие познания в области Дарвина?  

— Самообразование, мисс. Самообразование всегда будет незаменимой вещью, лучше любого школьного учебника.  

— Почему вы так решили?  

— Школа не обучит вас тем вещам, которые действительно потребуются. Наша ведь система образования... – Эван постучал костяшками пальцев по столу. – Деревянная, абсолютно не мобильная. Она не учит, она запихивает в нас всё подряд с расчетом на то, что, может быть, нам эти бесполезные знания понадобятся. Есть что-то нужное, а есть куча ерунды, которая забывается уже на следующий день. Мы не можем изучать лишь то, что нам действительно понадобится, нет. Мы должны обязательно делать из себя вундеркиндов, а не специалистов в каких-то определенных областях. Зачем сосредотачивать свои силы на чем-то одном, если можно погнаться за кучей зайцев, а затем сесть в лужу...  

— Мистер Скотт, всё это следует говорить не мне, а директору. А лучше и вовсе правительству.  

Эван испустил короткий смешок.  

— Когда-нибудь эта система образования угробит страну окончательно, – сказал он. – Вам никогда не казалось название нашей страны весьма ироничным? Просто послушайте: Хьюментари... Брр!  

Эван скривился, вызвав новый смех у одноклассников.  

— Мистер Скотт, мне кажется, что пора поговорить с вашей матерью.  

— Попробуйте. Желаю вам удачи. Может, хоть вам удастся достучаться до неё, ведь родному сыну сделать это не удалось.  

Сказав это, Эван опустил голову и стал неотрывно смотреть на изрисованную парту.  

— Что ж, ладно, – сказала учительница и, решив, видимо, не усугублять ситуацию, продолжила урок, не обращая более внимания на притихшего Эвана.  

Сразу после урока Эван не спеша направился в туалет, обдумывая варианты развития событий. Думать было особо не о чем: либо Тео изобьет его до полусмерти, либо довольно жёстко пригрозит. К обоим вариантам Эван был готов и именно благодаря своей уверенности так легко шёл на очередной вызов. Его нельзя было назвать трусом, ведь в отличие от многих он не боялся говорить, говорить по-настоящему. Он отвечал головой за любую свою фразу и никогда, ни под каким давлением не отказывался от своих слов.  

Зайдя в туалет, внутри которого витал неприятный запах, а света было совсем немного, он сразу же увидел у противоположной стены рослого Тео, с телосложением медведя и мозгами под стать этому зверю. Эван не знал, что его бесило в этом переростке больше всего: нелепая заострённая чёлка, вечно грязная синяя толстовка с автографом Мэтью Сандерса, закончившегося свою карьеру футболиста в недавней аварии, или может голос, напоминающий карканье вороны, которая предварительно подавилась сыром, украденным у кого-нибудь. Эван решил, что, наверное, больше всего его в этом субъекте бесила непробиваемая тупость и неспособность увидеть очевидное буквально под своим же носом.  

Рядом с Тео стоял щупленький парень, который по бледности кожи мог сравниться с белилами. На лбу у паренька выступил пот, а ручонки дрожали и подергивались, словно он был не человеком, а тряпичной игрушкой. Хотя, в лапах Тео любой человек превращался в набитую ватой игрушку.  

— Закрой ка покрепче дверь, Эван, и подойди ко мне, – скомандовал Тео, когда увидел вошедшего. – Я уж думал, что ты зассышь и не посмеешь прийти.  

— Хоть раз такое было? – с вызовом спросил Эван и подошёл к ним поближе, встав напротив Тео так, что незнакомый паренёк теперь находился между ними. Даже находясь в вонючем туалете рядом с человеком, чью девушку ты оскорбил не в первый раз, дерзость Эвана никуда не пропадала, а с каждой минутой он сам чувствовал себя ещё более уверенным. Ведь раз он находится здесь, значит Тео его слова не нравятся, что автоматически делает его, Эвана, правым. Этот принцип работал всегда. Насилием отвечают те, кому нечего ответить, когда они слышат великую и ужасную правду.  

Тео усмехнулся и, достав сигарету, закурил. Вонь в туалете сразу же усилилась.  

— Понимаешь ли, Эван, – сказал он, – ты себе слишком много позволяешь. Ты и раньше себе позволял слишком много, но теперь... Старшая школа просто вдарила тебе по мозгам, ты совсем за базаром не следишь. И знаешь, что самое обидное? Ты мне симпатичен! Удивлён? Ну так вот, мы могли бы отлично спеться. Ты парень башковитый, язык у тебя хорошо подвешен, с красноречием проблем нет. От тебя требуется лишь одно – не скандалить со мной и моими приближенными.  

Эван слушал его с выражением тоски и усталости на лице, стараясь при этом как можно меньше дышать. Вступать в фан-клуб Тео он был не намерен, особенно если ради этого нужно было жертвовать своим правом говорить.  

Тео выдохнул облако едкого дыма.  

— Ты подумай сам, Эван, – продолжил он, – тебе ведь не нужны враги вроде меня? Зато представь, что будет, если мы станем корешами, а? Я ведь просто хочу, чтоб ты понял – я даю тебе выбор. Либо быть со мной, либо же...  

Тео стиснул руку паренька, который всё это время стоял рядом с ними, обливаясь потом и мечтая исчезнуть. Подняв её, он приложил горящий огарок сигареты к ногтю указательного пальца паренька, после чего нажал и провернул сигарету так, что она смялась. Парень стиснул зубы, стараясь не издать ни звука, пока Эван, хмурясь, наблюдал за действиями Тео, которые были похожи на пытки инквизиции.  

Кинув потушенную об ноготь парня сигарету, Тео достал перочинный ножик и, подковырнув тот же самый обожженный ноготь, резко дёрнул, вырвав его с корнем.  

Паренёк дико закричал от боли и, схватившись за свой окровавленный палец без ногтя, побежал к двери, подгоняемый пинком Тео.  

— Я думаю, что мы друг друга поняли, – обратился Тео к Эвану, который продолжал хмурясь смотреть на дверь. – Это было что-то вроде наглядного урока. В следующий раз мне придется показывать это на тебе, Эван. Понятно?  

Эван посмотрел на него и кивнул.  

— Отлично. Будь паинькой. А теперь можешь идти.  

Молча Эван вышел из туалета и направился на урок, размышляя о случившемся.  

— Ну что, Скотт, испугался? – подскочила к нему Айви с довольной улыбкой на пол лица.  

Эван посмотрел на неё как-то странно, после чего повторил всю свою утреннею речь, прибавив несколько крепких выражений и красочных прилагательных. Удивлённая его неожиданной вспыльчивостью, Айви мигом стёрла самодовольную улыбку с лица, дослушала Эвана, после чего кивнула и сказала ледяным голосом:  

— Ты труп, Скотт.  

Гневно сверкнув глазами, она как можно резче развернулась всем корпусам, да так, что её каблуки заскрипели по кафелю. Не удостоив его больше ни одним словом, Айви максимально гордо, словно по подиуму, пошла прочь.  

На математике Эван сидел подперев голову левой рукой, больше думая не о себе, а о парне, которому Тео вырвал ноготь в туалете.  

— Мистер Скотт, вы с нами или витаете в третьем астрале? – обратилась к нему мисс Крейвут, учительница, которая, по её собственными словам, проработала в школах двадцать лет. Не смотря на этот внушительный опыт, Эван всё равно считал, что этот человек не способен объяснить детям даже простые логарифмы.  

— Мой разум с вами, мисс Крейвут, – ответил Эван, всё глядя куда-то в сторону и думая о другом.  

— Когда вы собираетесь покинуть нашу школу, мистер Скотт, если не секрет? – максимально иронично спросила мисс Крейвут.  

— Не раньше чем закончу её до конца, – спокойно ответил Эван, который сам иногда поражался своей способности думать о посторонних вещах и при этом оставаться в теме. – Я ведь сижу в старшей школе не для того, чтобы в начале учебного года взять и слинять. А что, мечтаете, чтобы меня здесь не было?  

— Конечно нет, Эван. Просто если учесть ваши критичные, я бы даже сказала, радикальные взгляды на школу и образование в принципе, то создаётся впечатление, будто вы не особо горите желанием продолжать обучение и скоро покинете нас.  

— Вот уж нет, мисс Крейвут! Я собираюсь дойти до конца, сохранив при этом все свои взгляды на систему образования в нашей стране. Да, представьте себе, такое тоже возможно – я могу критиковать школу и её методы, но при этом я собираюсь отучиться в ней до конца. Знаете почему? Да потому что у меня нет другого выхода! В Хьюментари ты никто, если не окончил старшую школу.  

— Что ж, мистер Скотт, я думаю, что мы поняли...  

— Я говорил много раз и изменять свою позицию не собираюсь, – тем не менее продолжал говорить Эван, теряя над собой контроль и выпуская своё красноречие. – Я считаю нашу систему образования отвратительной и абсолютно бессмысленной. Она не признает невероятно полезный индивидуальный подход, игнорирую личностные качества учеников. Вместо этого она засовывает всех учеников в одно ведро и заливает кислым раствором, заставляя барахтаться кто как может, не обращая внимания на тех, кто тонет, и даже на тех, кто уже успешно держится на плаву. Это глупо, если не сказать грубее, и потому мне очень жаль, что я являюсь одним из утопающих, на которого образованию плевать.  

— Хватит, Эван, – раздражённо прервала его мисс Крейвут, которая за столько лет была уже по горло сыта остроумием своего ученика. – Свои претензии вы можете высказывать в других местах, а не в классе во время урока.  

— Так в том и дело, что в других местах мне прикажут говорить это здесь, или же и вовсе заставят закрыть рот, – сказал сам себе Эван, опустив голову. Да, иногда он бывал чересчур вызывающим, хоть и старался частенько это скрыть, поскольку радости от постоянных конфликтов совершенно не получал. Конфликты наоборот лишь разжигали в нём пламя, раздражали и давали повод вновь сказать кому-нибудь дико неприятную правду.  

Во время перемены после урока, проходящего мимо туалета Эвана остановил Тео и, ничего не объясняя, мигом затолкал его внутрь. Лицо его при этом показалось Эвану каким-то ну уж очень железным.  

— Плохой ты ученик, Эван, плохой, – сказал ему Тео уже внутри. – Придется закрепить недавний материал на практике, ты уж извини.  

Эван смотрел на потирающего кулаки Тео с прежним безразличием.  

— Я не боюсь насилия, – сказал Эван, – Насилие для слабаков...  

Размахнувшись, Тео резко ударил кулаком Эвана прямо в нос. Послышался хруст, и из разбитого носа тут же хлынула кровь.  

— Ну как, слабак я? – язвительно спросил Тео.  

Схватившись обеими руками за разбитый нос, Эван отшатнулся назад. Из-за невероятной боли в глазах стояла темнота, которая мешала видеть.  

Подойдя ближе, Тео нанёс удар под дых, из-за чего Эван повалился на колени, однако после очередного удара коленом в лицо уже оказался лежащим на мокром от воды полу, всё ещё держась руками за разбитый всмятку нос.  

Тео уселся на него сверху и с чувством продолжил наносить один удар за другим по обмякшему телу. Во время избиения Эван лишь думал, что зайди сейчас случайно в туалет директор, то он бы не помог ему, а наоборот присоединился бы к Тео. И вместе они бы избивали его до самой смерти руками и ногами, будучи уверенными в том, что их поступок останется безнаказанным.  

"Достойное место, чтобы умереть" – иронично подумал Эван, принимая грубые удары Тео.  

Удовлетворённый избиением, Тео поднялся на ноги и, отдышавшись, посмотрел на постанывающего Эвана.  

— Надеюсь, теперь то ты всё уяснил, – сказал ему Тео. – В следующий раз тебе потребуются костыли, чтобы уйти отсюда.  

Развернувшись, Тео быстро вышел из туалета, оставив Эвана ещё долго лежать на полу туалета, сдерживая руками кровотечение.  

***  

По окончанию всех уроков, Эван вышел на крыльцо школы и вдохнул свежий воздух. Разбитый нос ещё немного побаливал да к тому же слегка опух, но, не смотря на это, Эван чувствовал себя отлично. "Уроки" Тео в туалете ничему его не научили, поскольку мало было избить его, чтобы заставить замолчать. Для этого нужно было убить его.  

Поправив сумку, он не спеша пошёл в сторону дома, погрузившись в свои тоскливые мысли и надеясь никого не встретить по пути. Достаточно с него на сегодня бесед, хватит. Он не хотел никого видеть, хотел просто дойти до дома, взять из морозильника пачку крошенного льда и приложить её к своему разбитому носу.  

К огромному сожалению Эвана, в первом же переулке он наткнулся на группу ребят из школы, которые, сидя на поребриках, весело общались, смачивали горло разбавленным алкоголем и курили самые дешёвые и вонючие сигареты. Самое обидное было то, что всех членов компании Эван более или менее знал, из-за чего не мог позволить себе просто так пройти мимо, прикрыв лицо. Его всё равно бы остановили, так какой смысл увиливать? Можно было, конечно, пойти другой дорогой, но с чего это ему вдруг менять привычный маршрут? Разве он их боится? Нет, он просто терпеть их не может и потому не хочет видеть.  

Подойдя ближе, Эван с ещё большим сожалением заметил, что среди его знакомых сидит и громче всех гогочет Тео, который к тому моменту успел выпить достаточно, чтобы забыть о недавнем избиении Эвана и окончательно потерять чувство того кто ему враг, а кто потенциальный друг.  

— Эгей, Эван! – крикнул ему Джейкоб, который мало того, что был косым, да ещё и умудрился остаться однажды на второй год. – Что с носом?  

— Работа Тео, – ответил Эван ледяным голосом, остановившись возле их далеко нетрезвой компании, вокруг которой витали облака дыма.  

Сделав глоток пива, Тео хохотнул.  

— Ага, неплохо, правда? Эван, тебе так идёт. Сразу таким красавцем стал.  

— Катись к чёрту, – огрызнулся Эван.  

— Ну-ну, Эван, – перешёл на сюсюканье Тео. – Ты что, обиделся на меня? Я же так, немножко, чтобы ты понял.  

— Чтож, тогда я спешу разочаровать тебя – я ни черта не понял!  

— Вот же упрямый! Но мне нравится, право же, нравится. Я даже готов извиниться... Почти.  

Тео вновь сделал глоток из бутылки.  

— Ребятки, угостите ка нашего дорогого Эвана сигареткой, – попросил Тео, из которого алкоголь сделал настоящего милашку с обвислыми щеками.  

Эван замотал головой.  

— Я не курю.  

— Да брось, Эван. Эй, Артур, дай-ка Эвану сигарету!  

— Я же сказал, что не курю!  

— Да ты попробуй!  

Тео принялся совать в рот Эвана мятую сигару, которая обладала просто омерзительным запахом, однако тот крепко сжал губы.  

— Ну, как хочет ваше величество, – сдался Тео и выбросил сигарету в сторону. – Неужели ты и правда на меня сердишься?  

— Отвалите от меня, ясно? Я просто хочу дойти спокойно до дома, – не выдержал Эван, который уже стал задыхаться из-за сигаретного дыма.  

— Тогда мы проводим тебя, – неожиданно вызвался Тео. – Парни только рады будут пройтись. А по пути поговорим, повеселимся.  

Эван скривился.  

— Нет, спасибо, я предпочитаю ходить один, – сказал он и уже сделал шаг в сторону, но тут Тео схватил его за плечо, заставив остановиться.  

— А я и не предлагал, я уже всё за всех решил, – сказал Тео, после чего встал на ноги. За ним встали и все остальные. – Потопали.  

Скрипнув зубами, Эвану, тем не менее, пришлось смириться и позволить пьяной компании пойти вместе с ним.  

Они шли не спеша, шумная компания окружила Эвана, который шёл молча, спрятав руки в карманах и стараясь не обращать внимания на царившее вокруг него пьяное веселье. Особенно он старался игнорировать Тео, который всего несколько часов назад избивал его в туалете, а теперь идёт рядом, бьёт его по плечам, но уже совершенно по-другому, и хохочет, заливая в себя литрами алкоголь.  

— А как насчёт того, чтобы подняться на крышу, а? – предложил Артур и указал на крышу восемнадцатиэтажного дома.  

— Отличная идея, – похвалил Тео и направился к тому дому. – Погнали, ребзя!  

— Нет, – возразил Эван, которому уже это всё изрядно надоело. – Я не полезу на крышу.  

— Что такое? – спросил Тео. – Эван испугался высоты, а? Трусишка Эван испугался, парни!  

— Пошёл к дьяволу, Тео! – крикнул Эван, после чего оттолкнул его в сторону и первым пошёл к дому.  

— Вот это боевой настрой! – похвалил его Тео. Всей компанией они пошли за Эваном.  

Воспользовавшись лифтом, вся компания быстро добралась до самого верхнего этажа, где вышла на площадку, а уже оттуда через люк в потолке попала на крышу.  

— Шикарный вид, правда? – обратился Тео к остальным. – Хорошее место, чтобы затусить. Тут и останемся на какое-то время.  

Стоя на крыше, Эван чувствовал, как его со всех сторон обдувал ветер. В нескольких футах от него был край крыши, шагнув за который каждый обрекал себя на медленное падение и моментальную смерть. Решив находиться от остальной компании подальше, он сел как можно дальше, прижавшись спиной к вентиляционной трубе, алюминиевая поверхность которой нагрелась из-за слепящего глаза солнца.  

Остальные члены группы, не обращая внимания на Эвана, который отрёкся от общего веселья, принялись ходить по крыше, пить и горланить песни, которые крутили на радио ещё два года назад.  

Косой Джейкоб опьянел настолько, что, запрыгнув на край крыши, принялся с бутылкой в одной руке горланить государственный гимн, раскрывая при этом рот невероятно широко, из-за чего издаваемые звуки потеряли схожесть с человеческим голосом.  

— Стойкость и сила освещают путь! Освобождённые рабы, построим мы империю, не позволив нашему кораблю утонуть!  

Голос Джейкоба эхом разносился по округе, заставляя младенцев мигом просыпаться в колясках. Остальные ребята одобрительно галдели, хваля Джейкоба за отличный голос и требую продолжения концерта.  

— С меня бутылка пива, Джейкоб, если сможешь помочиться на своих соотечественников с этой крыши, – сказал Тео, у которого перед глазами от алкоголя всё плыло.  

Эван смотрел на этот спектакль со стороны. Одна его часть хотела остановить происходящее и согнать всех с крыши, но другая наоборот не желала ничего делать, решив дать юным алкоголикам возможность повеселиться так, как они хотят.  

Приняв пари, Джейкоб принялся мочиться прямо на проходящих снизу прохожих, продолжая при этом как ни в чём не бывало вопить гимн.  

— Славься страна, мы гордимся тобой!  

— Чёрт возьми, он и правда это сделал, – воскликнул Артур.  

— Ага, сделал, – согласился Тео, – Держи, Джейкоб, свою награду!  

С этими словами Тео кинул ему бутылку пива, которая сверкнула под лучами солнца.  

Джейкоб неловко поймал бутылку, но затем зашатался, принялся балансировать на носках, шатаясь всем корпусом. В глазах его застыли ужас и непонимание.  

— Он сейчас...  

Окончательно потеряв равновесие, Джейкоб свалился спиной вниз. Его тело начало своё падение с крыши под гробовое молчание тех, кто отчётливо увидел тот страх, который застыл в последний момент в глазах Джейкоба.  

Спустя несколько секунд, которые по ощущениям были похожи на целую вечность, Артур произнёс:  

— Вот чёрт...  

Взгляды всех присутствующих были прикованы к тому месту, где только что стоял Джейкоб, распевая государственный гимн и мочась на прохожих, держа в руке бутылку со спиртным. Теперь там было пусто, а сам Джейкоб лежал где-то внизу в луже крови со сломанными костями.  

Эвана била дрожь. Поверить в то, что сейчас произошло он просто не мог, поэтому продолжал смотреть куда-то впереди себя, думая, что сейчас время отмотается назад и Джейкоб вновь будет стоять на краю крыши, живой и невредимый вопреки всем законам природы.  

Поскольку кровь его была свободна от алкоголя в отличии от остальных, какая-то часть его не до конца отключившегося мозга смогла сообразить, что, как только тело Джейкоба найдут, начнется переполох и, скорее всего, наверх поднимутся люди, желая найти предполагаемого убийцу или же убедиться в факте самоубийства. И если он останется сидеть здесь, то его поймают, начнутся допросы и обвинения. При этом стоило учесть, что доказательств у него не будет, кроме свидетельств других ребят, однако... Разве на них можно положиться? Разве можно с уверенностью сказать, что Тео, который в сущности и является главным виновником трагедии, честно признается во всём полиции, а не свалит трусливо всю вину на него, на Эвана? Нет, таких проблем ему не нужно было, а потому сидеть здесь, прибывая в столбняке, значило нажить кучу неприятностей.  

Не обращая внимания на остальных, Эван вскочил на ноги и в два прыжка оказался на лестничной площадке, откуда со скоростью света сбежал вниз, буквально не касаясь ногами ступенек, не видя ничего, кроме черноты и не чувствую ничего, кроме жуткого приступа рвоты и головокружения.  

Оказавшись на свежем воздухе, Эван развернулся и рванул домой. На протяжении всего пути глаза его оставались широко раскрыты из-за пережитого шока. И даже до сих пор покалывающая боль в недавно разбитом носу совершенно перестала для него существовать.  

***  

В отличие от остальных детей, Лилли не любила возвращаться домой, предпочитая проводить в не менее ненавистной школе как можно больше времен, шарахаясь от стены к стене. Но в конце концов приходилось всё-таки возвращаться и готовиться к встрече с вечно чем-то недовольными родителями, которые часто набрасывались на девочку с самого порога.  

— Где ты так долго шлялась? – кричал на неё отчим Лукас. – Мы с матерью собирались уже звонить в полицию! Ну чего ты молчишь? Говори же!  

Лилли лишь пятилась назад, борясь с желанием выбежать обратно на улицу, убежать как можно дальше от места, которое она никак не могла назвать счастливым домом. Нижняя губа у неё дрожала. Хлопая глазами, она силилась не заплакать и лишь мечтала как можно скорее проскользнуть в свою комнату, внутри которой она чувствовала себя более или менее в безопасности.  

Схватив Лилли за руку, Лукас подтянул её поближе и прорычал на ухо:  

— Если б не твоя бестолковая мать, я бы давно уже прибил тебя или сдал к чёрту в приют. Ты учишься в старшей школе и я сделаю всё, чтобы ты либо закончила её с отличием, либо же вылетела как можно скорее.  

— Что здесь происходит? – раздался возмущенный женский голос позади.  

— А, это ты, – сказал Лукас, повернувшись к жене. – Как насчёт побеседовать со своей дочуркой, а? Может, хоть ты сможешь объяснить ей наконец, что искусство – это пустая трата времени. Что ей никогда не стать художницей, а её жалкие зарисовки никому в этом мире не сдались.  

Мать Лилли скривила губы, глядя на перепуганную дочь.  

— Может, не стоит так грубо? – спросила она.  

— А как иначе? Она же ни черта не понимает! Ей нельзя объяснить всё по-нормальному. Другим детям можно, но только не ей. Она живёт в каком-то своём мирке снов, надеясь, что кому-то когда-нибудь понравятся её картины! Это всё чушь, рисование не поможет и без того бестолковой девушке закончить школу, слышишь? Не поможет!  

Мать немного подумала, глядя сначала на Лилли, а потом на Лукаса.  

— Но может не стоит так уж сильно ограничивать её творчество? В конце концов...  

— Это не творчество, а полная ерунда! – крикнул отчим. – Все художники – люди бездарные, бесполезные. Их картины ровным счётом ничего не значат, как и они сами. Назовите мне хоть одного художника, который смог хорошо питаться и жить, продавая свои "шедевры". Можете не пытаться, ничего не получится, поскольку таких людей не существует! Художники живут хуже бездомных, на их таланты всем плевать. В принципе, это касается всех творческих людей. Все эти писатели, музыканты... Лентяи и тупые бездари, которые ничего не умеют, не могут пользу приносить практичную! Могут только самовыражаться, не понимая, что не будь их творчества, этот мир ничего бы не потерял, а, может быть, даже наоборот, выиграл бы что-нибудь. Всяко лучше, чем кормить этих криворуких.  

— Ладно, ладно, я согласна с тобой – искусство вредно, – сдалась мать Лилли. – Придется Лилли на время учёбы полностью забыть о рисовании.  

— Нет! – крикнула Лилли, которая дрожала всё сильнее после каждого слова отчима, молча проклиная его.  

— Чего ты там вякаешь? – прищурившись спросил Лукас.  

— Лилли, не спорь, – предостерегла мать. – Это ведь для твоего же блага.  

— Вот именно. Ты должна быть нам благодарна за то, что мы занимаемся твоим воспитанием и любыми способами заставляем хорошо учиться. А теперь марш в свою комнату и чтоб никаких рисований!  

Не в силах более выносить эти крики, Лилли побыстрее прошла мимо них и поднялась по лестнице в свою комнату. Закрыв за собой дверь, она сползла на пол и, закрыв лицо руками, заплакала, громко всхлипывая.  

Утря слёзы, она подошла к шкафу и позвала:  

— Зоси! Иди сюда, прошу, мне так плохо.  

Тут же её воображение воспроизвело Зоси, который выбрался из темноты шкафа и подошёл к ней.  

— Они что, снова на тебя накричали? – спросил её Зоси заботливо.  

— Они запрещают мне рисовать, – сквозь слёзы сказала Лилли, обращаясь к своему нереальному другу. – Запрещают творить. Говорят, что всё это чушь, что я бездарная художница, чьи мечты никогда не сбудутся. Они хотят... Они хотят, чтобы я училась, а не тратила время на рисование, но я ведь и так хорошо учусь. Рисование никогда мне не мешало, а наоборот, помогало жить дальше, даруя новые силы. Работа с красками так успокаивает меня, а они... Они хотят забрать у меня и это, лишить единственной радости в этой жизни, которой я готова посвятить себя целиком! Как же я их ненавижу, Зоси.  

— Но они ведь так проявляют свою любовь и заботу, – сказал ей Зоси.  

— Лукас ненавидит меня и с радостью бы избавился, а мама лишь потакает ему во всём. Я их не волную как человек.  

— И что же ты планируешь делать? – поинтересовался Зоси видя, что утешить Лилли так просто нельзя.  

— Я не стану их слушать и соблюдать их глупые правила! – с непривычной твердостью заявила Лилли, почувствовав внутри неожиданно распустившийся цветок под названием злость. – Если я хочу рисовать, то я и буду рисовать, поскольку нет ничего прекраснее искусства, без которого люди бы продолжали жить в пещерах!  

— Но ведь они запретили тебе...  

— А меня что, волнуют их правила? – с вызовом спросила Лилли. – Я хочу рисовать и я буду рисовать! Не веришь?  

И хоть воображаемый друг верил, Лилли поспешила взять лист чистой бумаги и краски, чтобы начать рисовать плакат к конкурсу. Обычно, когда она бралась за работу, то уже точно знала, что именно она хочет увидеть на бумаге в конечном результате. И в тоже время всякая завершенная работа была для неё самой сюрпризом.  

— Что ж, ладно, рисуй на здоровье, – не стал останавливать её Зоси и скрылся в шкафу.  

Разноцветные краски начали заполнять белизну бумаги. Кисточка буквально порхала по полотну, увлекаемая уверенной рукой молодой художницы. В этот момент Лилли вдруг почувствовала себя не такой уж и ущербной, решив, что с ней всё нормально и рано или поздно она найдёт и своё счастье, ведь ничем она не хуже остальных девушек. А может даже в чем-то лучше.  

С плакатом Лилли провозилась до позднего вечера, работая в полной тишине, которая помогала ей сосредоточиться. Когда всё наконец было готово, она отошла назад и посмотрела на свою работу критическим взглядом.  

На некогда белой бумаге была теперь изображена голова бенгальского тигра. Лист был разделён при этом по диагонали на две половины, на одной из которых животное было изображено на фоне водопада и зелёных растений, а на другой – на фоне гор отходов и застланного бурым пеплом небом. На первой такой половине тигр был нарисован во всей своей красе, мех его был ярко-оранжевого цветов с черными пятнами. На другой же половине краски были более тусклые, лицо тигра было вымученным и тоскливым. При этом стоит отметить, что тигр был невероятно сильно похож на настоящего, как будто он сейчас спрыгнет с холста, готовый разорвать всех в клочья.  

Стоя перед готовым плакатом, Лилли услышала шаги на лестнице и раздраженный голос отчима. Казалось бы, нужно немедленно спрятать плакат куда угодно, сделать хоть что-то, лишь бы убрать его с глаз долой, но Лилли ничего не попытался предпринять. Она осталась стоять на месте и смотреть то на разделённое лицо тигра, с которого ещё медленно стекала краска, то на закрытую дверь. Она не пошевелилась, осталась стоять и молча смотреть по сторонам, совершенно растерявшись и потеряв над собой контроль, решив просто принять неизбежное.  

Наконец дверь открылась, и в комнату зашёл Лукас, глаза которого сначала заметили Лилли, а затем и только что нарисованный плакат рядом.  

Сжав губы и задрожав всем телом, он прорычал:  

— Я же сказал тебе, что никаких рисовалок! Что это такое?  

Он ткнул пальцем в лицо тигра, от чего Лилли испуганно вздохнула и отошла назад, хлопая ресницами.  

— Чего молчишь, а? – продолжал допытываться отчим. – Я спрашиваю – какого чёрта ты вместо учебы занимаешься не пойми чем?  

— Я... Я хочу рисовать, – смогла выдавить из себя Лилли, но окончание фразы, которая так чётко витала в голове, она проглотила.  

— Да какая мне разница? – закричал на неё Лукас. – Рисование – это пустая трата времени и только! На что ты жить собираешься, а? Красками питаться собираешься, дура?  

— Я хочу рисовать и я буду рисовать! – взвизгнула Лилли еле сдерживая слёзы. Всё это было так несправедливо, так несправедливо! Но что она могла поделать? Ничего, и от этого на сердце становилось ещё хуже. – Все на меня давят, все! А я ничего плохого не делаю, просто хочу рисовать, хочу творить...  

От отчаяния она даже посмела топнуть ножкой и именно это движение вызвало первые слёзы, которые брызнули из её глаз.  

— Вот значит как, – сказал Лукас, глядя на неё безразлично. – Возмущаться вздумала, жаловаться. Живёт в моём доме, питается за мой счёт, даже эти чёртовы краски за мои деньги покупает, и при этом смеет что-то требовать и желать? Сколько раз повторять, что ты можешь закрыть свой рот и даже не открывать его здесь? Ты ещё ничего не добилась и не добьешься! Твоё имя люди если и увидят, то только на кассовом чеке, когда ты пойдешь работать в супермаркет кассиром, живя вместе с мужем алкоголиком! Так кто же позволил тебе нарушать мои правила, а?  

С этими словами он резким движением руки схватил плакат, порвал на две части, а затем смял обе половинки, измазав все руки в оранжевой и черной краске, превратив некогда прекрасное лицо тигра в непонятное месиво.  

Увидев это, Лилли на секунду даже позабыла, что необходимо дышать. На мгновение сердце её остановилось, а взгляд застыл. Девочка оказалась парализована видя, что то, над чем она трудилась несколько часов, вмиг превратилось... Превратилось в ничто!  

— Вот что следует сделать со всеми твоими картинами и тобой самой! – сказал Лукас, демонстрирую ей смятые куски бумаги, залитые краской. – Вот что следует сделать со всем искусством, чтобы в этом мире жилось наконец спокойнее!  

— Ты чудовище, – лишь вымолвила Лилли неотрывно глядя на две равные половинки плаката и прикрывая рот ручонкой.  

Лукас лишь засмеялся, после чего кинул обрывки на пол и, приказав Лилли немедленно садиться за учёбу, ушёл, хлопнув дверью.  

Сразу после его ухода, Лилли упала на колени и, подобрав с пола обрывки плаката, развернула их, чтобы посмотреть. Естественно, от былого шедевра ничего не осталось, кроме уродливой смеси разных цветов.  

Сдерживаться более не было смысла, поэтому Лилли заплакала, позволив слезам падать на скомканную бумагу, которую она держала в руках.  

***  

Дом Эвана находился в одном из неблагоприятных районах города. Мать Эвана давно уже кормила сына обещаниями, что скоро они переедут. Однако Эван понимал, что об этом можно лишь мечтать, ведь без отца, который покинул семью ещё когда Эвану было четыре года, переехать в новое жильё было невозможно, поскольку заработок матери не позволял иногда даже до конца платить налоги.  

Ворвавшись домой, весь бледный Эван закричал:  

— Мам!  

Ответом была тишина, которая уже давно овладела всем домом Скоттов. Сквозняк гулял по дому, открывая или закрывая двери, поднимая горы пыли, которые всегда лежали по углам, трепал шторы и катал разный сор по грязному полу. Свет из окон почти не рассеивал тот полумрак, который всегда висел в доме, из-за чего внутри было не только прохладно, но и темно. Эван часто говорил сам себе, что не хватает лишь землетрясения, которое разрушило бы весь дом снаружи, чтобы прохожие могли смотреть на него и называть заброшенным притоном.  

Пройдя внутрь одной из комнат, Эван вновь крикнул:  

— Мам, эй!  

Молчание. Эваном стало овладевать беспокойство, незаметно перерастающие в панику.  

Забежав в спальню, Эван увидел мать, которая сидела на полу, прислонившись спиной к стене. Рядом с ней стояли стеклянные баночки, на половину наполненные белыми таблетками.  

"Только не снова", – подумал Эван и подошёл к ней.  

— Мам? Мам, ты в порядке? – позвал он её.  

Услышав его голос, она открыла глаза, подняла голову и посмотрела на него. Взгляд её был пустым и Эвану даже на секунду показалось, что она не узнаёт его.  

Однако она все таки признала его и произнесла осипшим голосом:  

— Эван... Привет, дорогой.  

— Мам, какого чёрта? – спросил Эван, присев рядом с ней на корточки и демонстрируя полупустую баночку с таблетками. – Ты ведь клялась мне, что больше не притронешься к ним.  

— Сынок... Я не смогла, не смогла. Ах, я так слаба!  

— Это вовсе не оправдание, мам! – не выдержав закричал Эван, швырнув банку с ненавистными таблетками об стену. Гора осколков разлетелась по всей комнате, а таблетки упали на пол, однако Эван тут же поспешил раздавить их все грязной подошвой.  

— Я же просил тебя, – продолжал Эван чуть более спокойно, глядя на мать, которую он теперь не узнавал. Нет, это была не она, не та, кого он знал в детстве. Перед ним была старая женщина тридцати шести лет с кругами под глазами и грязными волосами. Былой красоты и молодости не осталось, а виновники этого превращения здесь, лежат, раскрошенные под ногой сына.  

— Я не смогла, – лишь грустно сказала мать и, подогнув колени, закрыла лицо руками. – Мне очень было тяжело, Эван.  

— Всем нам тяжело бывает, но это вовсе не повод, чтобы начать самоуничтожение! – крикнул на неё Эван. Он старался держать себя в руках, но никак не мог справиться сам с собой. Его била дрожь, а в голове мысли смешались. Падение Джейкоба, таблетки...  

Мать молчала, продолжая закрывать лицо руками. Ответить ему она ничего не могла.  

Эван посмотрел на неё некоторое время, думая о том, стоит ли что-то ещё говорить, но в конце концов решил ничего не говорить, поскольку и так наговорил лишнего. Хотя, его слова всё равно ничего не изменят, сколько бы он не кричал на неё и не разбивал вдребезги бутыльки. Она не слышит его, как и весь окружающий мир. Уже давно мать не замечает следы побоев на лице родного сына, так сможет ли она заметить себя саму? Она перестала заботиться о нём и о себе тоже. И обычными криками этот химический барьер искусственной эйфории было не пробить. Как бы Эван не любил свою мать, он никак не мог докричаться до неё, вызволить из того серого мира, внутри которого она находилась уже так долго.  

Эван ещё раз посмотрел на неё и на сердце у него стало ещё паршивее. Ком застрял в горле. Он смотрел и никак не мог поверить, что с ним всё это происходит взаправду. Это не его мать, нет. Это просто незнакомка, а его мать где-то в другом месте. Та заботливая и ласковая женщина где угодно, но только не с ним сейчас, нет.  

Эван понял, что он больше не может вытерпеть этого, поэтому пошёл к выходу из комнаты, по пути остановившись в дверном проёме и сказав через плечо матери:  

— Таблетки забрали тебя у меня, да?  

Молчание.  

— Таблетки забрали тебя, верно? – повторил Эван более настойчивее, но ответом вновь была лишь тишина и гул ветра.  

— ТАБЛЕТКИ ЗАБРАЛИ ТЕБЯ У МЕНЯ, ДА?! – в бешенстве заорал Эван так, что мать его съежилась ещё сильнее, стараясь чуть ли не слиться со стеной.  

Не в силах более терпеть, Эван выскочил из комнаты и заперся у себя. После чего рухнул на стул перед столом и долго смотрел на стену перед собой, стараясь успокоиться.  

— Всё хорошо, всё отлично, – тихо говорил он сам себе еле шевеля губами. Самообман был у Эвана обычной практикой. Это было одним из его правил – если всё катится к чёрту, то нужно просто как можно дольше убеждать себя в том, что всё хорошо и ты ещё жив. Скрывать от самого себя истинную суть вещей как можно дольше, чтобы сделать свою смерть менее болезненной, а жизнь спокойнее.  

Эван долго сидел за столом в совершенном одиночестве. Мысли в его голове походили на пчелиный улей. Внутри вместо сердца была высушенная тряпка, а душу заменял клубок ниток.  

Как же он хотел, чтобы она была с ним вновь, как же он этого хотел, но понимал, что по сравнению с таблетками он никто.  

Он прислушался к завываниям ветра и лишь потом понял, насколько же он действительно одинок. Одинок настолько, что... Что не чувствует собственное тело, как будто его уже не существует. Он не просто один, он ноль. Ноль, которого не узнаёт и не слушает родная мать, которого бросил родной отец и который вынужден терпеть постоянные нападки в школе. Ноль, который недавно стал свидетелем случайной смерти человека, которого он знал. Плоховато, но всё-таки знал. И этот ноль теперь сидит здесь один, стараясь сдержать разъяренный крик и прийти в себя после случившегося.  

Не зная чем занять трясущиеся руки, Эван взял гитару, которую он купил на собственные деньги когда работал разносчиком газет, и принялся небрежно перебирать струны, играя случайные аккорды и ноты. Звуки получались рваными и чересчур немелодичными, однако Эвана это не сильно-то волновало. Играть он умел, причём весьма хорошо, но сейчас у него просто не было ни настроения, ни всякого чувства ритма.  

Перестав играть, он взглянул на пустой лист бумаги, который лежал у него на столе со вчерашнего вечера. Не зная, что на него нашло, он взял черную ручку и принялся быстро писать свою первую в этой жизни песню собственного сочинения, стараясь отдать бумаге всё то, что сидело внутри него и отравляло организм.  

***  

На следующий день Лилли неторопливо шла по шумным коридорам школы, стараясь никого не задеть и не быть задетой в ответ. По кафельному полу она ступала с чрезмерной осторожностью, как будто боясь ступить не туда и провалиться.  

Приковав свой печальный взгляд к ногам, она шла, прижимая стопку учебников к сердцу, и думала о себе. В ушах всё ещё звенел голос отчима:  

"Ты ещё ничего не добилась и не добьешься! "  

Может, он был прав? Она действительно ничего не добилась. Ведь как никто может чего-нибудь добиться? Но есть ли шанс всё изменить? Сейчас она никто, пустое место, о существовании которого никто даже не догадывается, но может в будущем, лет через двадцать, она будет той, о ком будут говорить с долей уважения как о человеке. Возможно когда-нибудь её признают как личность, а не отвергнут. И тогда закончится травля, постоянные издевки, наступит время перемен. Неужели из "никого" нельзя стать "кем-то"? Этот мир подобен буйной реки, которая постоянно сбивает с ног тех, кто пытается идти против её течения, но ведь это не сводит в ничто шансы на успех. Каким бы суровым и безумным не был этот окружающий мир, он, тем не менее, может иногда, пусть и случайно, быть милосердным к тем, кто постоянно борется против него. Кто не плывёт по течению, а старается идти против него.  

Лилли понимала, что одной лишь веры и желания здесь будет мало. Пожалуй, всего этого и времени у неё достаточно, но вот есть ли возможность? Выпадет ли ей шанс или он уже выпадал, а она упустила его? Она этого не знала, но старалась, не смотря ни на что, всматриваться в своё будущее с надеждой, которая трепетала в её душе, словно испуганная прикосновением человека птица.  

Резкий толчок в спину вырвал её из пучины своих мыслей. Чуть не споткнувшись, она еле устояла на ногах и, обернувшись, увидела столь мерзкую улыбочку Айви.  

— Ой, какая я не ловкая! – саркастически сказала она Лилли и засмеялась. – Чуть не пришибла тебя, мышка.  

— Отвали, – тихонько ответила Лилли, глядя в пол.  

Айви одобрительно хмыкнула.  

— Вы посмотрите ка, оно умеет разговаривать! Какая смелость, похвально.  

Лилли ничего не ответила. Вокруг них шли ученики, которые с любопытством смотрели лишь на одну Айви, гордо нависавшую над ней.  

— А вообще тебе стоит запомнить, – продолжала Айви, – что ты в моём присутствии не должна и рта раскрывать. А иначе я превращу твою бездарную жизнь в сущий кошмар. Ведь ты по сравнению со мной никто. Тебе и не снилось, с какими парнями я проводила вечера. А с кем проводишь своё время ты? Ни с кем!  

Сказав это, Айви мило улыбнулась, показав свои белые зубы-клыки.  

Лилли бросила на неё кроткий взгляд, после чего резко развернулась и помчалась куда глаза глядят. За спиной её раздался смех.  

Юркнув в первый попавшийся женский туалет, она спряталась в первой кабинке и сразу же дала волю горьким слёзам, которые лились из её глаз как вода с неба во время проливного дождя.  

***  

Чуть ли не у входа в школу, Эвана подловили Тео и Артур. Оба теперь были трезвыми и, видно, уже не такими уверенными как вчера.  

Грубо остановив его рукой, Тео спросил:  

— Как делишки, Эван?  

— Замечательно, – буркнул в ответ он и попытался пройти дальше, но был остановлен всё той же рукой, которая перегородила ему путь словно бетонная стена. – Какого чёрта вам надо, а?  

— Хотели обсудить с тобой вчерашнее, – ответил Артур, который выглядел особенно угрюмо.  

— Вот именно, – подхватил Тео. – Ты ведь не забыл, что вчера было, верно, Эван?  

Эван взглотнул и посмотрел то на одного, то на другого.  

— Не забыл, – ответил он. – И что?  

— Ты так говоришь, будто вчера Джейкоб не свалился на наших глазах с крыши вниз головой! – не выдержав крикнул Артур, из-за чего тут же получил кулаком по ребрам от Тео.  

— Может ты ещё выйдешь на центральную площадь города и сделаешь это заявление на всю страну, идиот? – прорычал ему на ухо Тео, пока Артур потирал ноющий бок.  

Убедившись, что Артур всё понял, Тео вновь обратился к Эвану:  

— Короче, ты же не дурачок, верно? Понимаешь, что эта история, мягко сказать, щекотливая, поэтому орать о ней на каждом углу подобно Артуру не надо. Вчера ты как "самый смелый" из нас удрал с крыши первым. Мы все тут же помчались за тобой следом и разбежались по домам раньше, чем приехала полиция, которая начала всё обнюхивать. К счастью для нас всех, сейчас принимается во внимание лишь версия самоубийства, однако опрос всяких зевак продолжается и поверь мне Эван...  

Тео чуть ли не в плотную приблизил своё лицо к лицу Эвана.  

— Если они узнают, что там на крыше Джейкоб был не один, – прошипел он, – то нам всем крышка. Никто не должен ничего узнать. Никто и ничего. Никогда. Правда не должна всплыть. Ясно?  

— Мне-то всё ясно, мог и не объяснять, – раздражённо ответил Эван и пошёл дальше. – Не по моей ведь вине он грохнулся вниз.  

Тео резко схватил Эвана и, притянув обратно у себе, с полными злости и страха глазами прорычал ему в ухо:  

— А вот об этом, Скотт, ты должен и вовсе забыть. Усёк?  

— Неужели испугался? – язвительно спросил Эван.  

— О нет, Эван, это тебе следовало бы волноваться за свою шкурку. Ведь если ты посмеешь хоть что-то вякнуть легавым, то я стану всё отрицать и перекладывать вину за смерть Джейкоба на тебя. Да, Эван, я скажу, что это из-за тебя он упал, а все остальные парни поддержат именно меня, согласившись свидетельствовать против тебя.  

От слов Тео по спине Эвана пробежался холодок.  

— Тебе не поверят, – промолвил Эван.  

— С чего ты взял? – усмехнулся Тео. – Я умею убеждать людей. Мы такое выдумаем, что тебя в тюрьму отправят на долго, а правду никто так и не узнает. Я могу это сделать и мне придется это сделать, если хоть одна живая душа по твоей вине узнает о том, что мы все были тогда на крыше вместе с Джейкобом. Как только это случится, можешь ждать стук в дверь от офицеров.  

Эван не знал, что ответить. Слова застряли у него в горле комом, волна возмущения захлестнула его целиком.  

— Запомни, Эван, Джейкоб покончил с собой. Всё. Остальное не важно. Ты ничего не знаешь, играешь в дурачка, держа язык за зубами. И тогда живёшь спокойно. Понятно?  

Эван кивнул, после чего Тео пристально посмотрел на него и всё-таки отпустил, позволив ему уйти.  

Отойдя от них на достаточное расстояние, Эван, не отрывая взгляда от пола и стараясь в тоже время не столкнуться с другими детьми, быстро поднялся на второй этаж и проскочил в мужской туалет, плотно закрыв за собой дверь.  

Присев внутри кабинки на крышку унитаза, он провёл рукой по лицу и устало вздохнул. Нервы его были на пределе. За последние несколько дней произошло столько всего плохо, что хотелось просто упасть на землю и не вставать. А лучше и вовсе умереть, переложив все свои проблемы и переживания на кого-нибудь другого. На мать, которая вернулась к таблеткам или на этого придурка Тео. Можно ведь было умереть и оставить записку, в которой подробно обо всём рассказать, выдав этого подонка, по вине которого Джейкоб погиб, с потрохами.  

"Нет! " – неожиданно для самого себя подумал Эван, – "Так просто они от меня не избавятся! "  

Обычная гордость помешала ему тогда решиться на самоубийство.  

В тишине туалета Эван вдруг услышал тихий девичий плач, который доносился откуда-то из-за стены. Насколько знал Эван, прямо за ним был женский туалет, а значит плач доносился оттуда.  

Не придав этим тихим всхлипываниями особого значения, Эван достал из сумки черный маркер и, подумав немного, принялся писать на стенке кабинки новую песню, выбивая пальцами ритм.  

***  

Вечером, когда мать ушла куда-то вместе с отчимом, Лилли сидела у себя в комнате, бездумно водя карандашом по чистому листу бумаги, вырисовывая абстрактные фигуры. Параллельно она смотрела ящик, который как раз был настроен на государственный пропагандистский канал.  

В скором времени в их городе должны были пройти выборы мэра, в связи с чем ещё за месяц была развернута масштабная пиар-кампания. Весь город оказался "украшен" бесчисленными пёстрыми листовками, которые добровольцы клеили куда только можно. С каждого фонарного столба, с каждого деревца, с каждой грязной стенки на тебя смотрело улыбающиеся лицо очередного кандидата. Толстое лицо, покрытое морщинами. Седые брови и остатки точно таких же седых волос. Поросячьи глазенки, которые смотрели на тебя и плаксиво умоляли отдать свой голос ему, тут же прибавляли:  

— Если не проголосуешь за меня, то мы сами сделаем это за тебя.  

Эти хитрые лица не врали, они действительно были готовы предложить всем жителям остаться дома и проигнорировать выборы, лишь бы кандидатам дали возможность спокойно самим за себя проголосовать вместо других.  

— Как кандидат от консерваторов, я обещаю немедленно разрешить все вопросы, которые так давно волнуют наших жителей! – кричал с экрана телевизора очередной пухлый участник выборов, слова которого были полностью вымочены во лжи. – Я ценю свой долг и ни в коем случае не подведу вас! На меня вы можете положиться, как на слугу народа. Обещаю, я всё изменю и превращу наш городок в настоящий земной рай! Верьте мне, верьте, граждане!  

Лилли было отчасти неинтересно, отчасти противно слушать это. Кандидаты, по которым давно плачет пенсия, её всегда раздражали. А ведь именно из таких вот лживых старичков маразматиков и состоит всё правительство, ими забито всё государство. Эти пенсионеры, которые никак не могут угомониться и оставить в покое столь сладкую власть, как будто старят всю политическую систему, постепенно уничтожая и всю страну, скрывая это намеренное разрушение за громкими обещаниями и клятвами. Прикрываясь ложью, они наслаждаются своим правлением, вытирая ноги о головы простых людей, которые даже не выбирали их. Они могут лишь обещать изменения, поскольку это всё, что было нужно. Обещания всегда срабатывают, народ спокойно проглатывает их и верит в счастливое будущее, при этом не чувствую явного регресса. Лилли всё это прекрасно понимала и от того слушала пылкие речи кандидатов с нарастающим раздражением, всё сильнее надавливая на карандаш и норовя проткнуть лист бумаги.  

— Я люблю свою страну, – заявил очередной округлый кандидат с ужасной одышкой и хрипом в голосе. – Я люблю людей, которые населяют её. Я и сам гражданин этой прекрасной страны и хочу менять её лишь в лучшую сторону. Обещаю, если я стану мэром, то обязательно начну коренные преобразования с этого городка, чтобы затем двинуться дальше и изменить до неузнаваемости всю страну.  

Лилли показалось, что для полноты картины не хватает лишь, чтобы кандидат в конце своей речи начал умолять, стоя на коленях, чтобы зрители отдали ему свои голоса. Хотя, какой в этом спектакле смысл? Голоса ничего не решают, ведь людей в этой стране приравнивают к стаду баранов, которое послушно идёт туда, где навалено побольше капусты и пустых обещаний. Эта лёгкая схема манипуляции сознанием всегда срабатывала и сработает вновь. Мешать этому было бесполезно, ведь проблема имела невероятно длинные и крепкие корни, а называлась менталитетом.  

Когда слушать грязную и наглую ложь кандидатов стало невыносимо, Лилли выключила ящик, отбросила в сторону карандаш и уселась за ноутбук, принявшись как-то особенно раздражённо листать страницы сайтов.  

Неожиданно сбоку высветилось простенькое объявление:  

"НЕТ ВЫБОРАМ! Идёт набор в оппозиционный штаб. Мы ищем талантливых и творческих людей, которым ДЕЙСТВИТЕЛЬНО не всё равно! "  

Глаза Лилли сверкнули, когда она прочла это. Интересно, что же это такое?  

Она кликнула по баннеру и перешла на сайт оппозиции. Бегло прочитав требования, Лилли, не долго думая, перешла к регистрации на сайте. При этом у неё в ушах звенел голос Лукаса, который постоянно орал на неё, требуя даже носа не совать в политику.  

— Но я живу в этой стране, я уже часть политики и не могу закрывать глаза...  

— Можешь! – гневно орал в ответ на это отчим. – Если я тебе приказал, значит можешь и будешь закрывать!  

Вспомнив этот диалог, Лилли улыбнулась самой себе, завершая регистрацию на портале.  

"Жаль, что я всегда нарушаю правила, верно? " – подумала она и усмехнулась.  

***  

Долго находиться дома Эван не мог, поскольку ему просто не давало покою осознание того, что в соседней комнате его мать прибывает в искусственном трансе из-за таблеток. Эван много раз пытался избавляться от таблеток, но всякий раз, приходя со школы, обнаруживал, что мать умудрилась достать где-то ещё один бутылек. В конце концов он просто плюнул на это, прекратив даже кричать на нее. Бесполезно. Он проиграл. Теперь он один. Абсолютный сирота, чью мать забрали таблетки.  

Когда уныние вновь сжало ему горло, Эван взял гитару и отправился на улицу, быстро прошмыгнув мимо комнаты матери, боясь увидеть её.  

Он дошёл до улицы, в конце которой находилась его школа, после чего сел на низкое ограждение, настроил инструмент и начал играть, легонько перебирая струны и подпевая.  

Прохожие смотрели на него то с безразличием, то с любопытством. Каждый прислушивался к тому, что он играл, после чего решал для себя, достоин ли этот парень внимания или нет. Чаще всего люди шли мимо, тем не менее награждая Эвана робкой улыбкой. Иные же прохожие останавливались ненадолго, слушали, раскачиваясь слегка в такт мелодии, после чего уходили. Эван не обращал никакого внимания на этих прохожих, поскольку пришёл он сюда не ради публики. Ему просто было важно излить свою боль через песни на людях.  

Играя, он не заметил, как к нему тихонько подошла Айви и, остановившись, принялась молча слушать.  

Когда Эван сыграл последний аккорд, а зеваки, из которых состояла небольшая публика, разбрелись в разные стороны, Айви подошла ближе и сказала:  

— Я и не знала, что ты так хорошо умеешь играть и петь.  

Эван посмотрел на неё слегка удивлённо. В её голосе он, кажется, впервые не услышал иронии или хотя бы сарказма. Это была вовсе не насмешка, а непривычная для Айви похвала.  

— Спасибо, – только и сказал в ответ Эван, поскольку не знал, как реагировать на это.  

— Знаешь, Эван, – продолжила Айви, поправляя рукой волосы, – я, наверное, действительно вела себя неправильно. Я ошиблась в тебе, думала, что ты придурок. А ты оказался... весьма симпатичным парнем.  

Эван промолчал.  

— Мы оба наговорили друг другу много глупостей, верно? Вот я и решила, что так нельзя. Нам... Нам нужно быть друзьями. Как тебе идея?  

Эван не выдержал и расхохотался.  

— Друзьями? – закричал он. – Друзьями? Ты что, спятила?  

— Но что в этом такого плохого? – опешила Айви.  

— Да я тебя ненавижу! – крикнул он ей. – Из-за тебя твой дружок Тео чуть не забил меня до смерти в туалете! Ты главная стерва во всей школе, которая считает, что раннее лишение девственности делает тебя круче или лучше других! Ты юная алкоголичка, на могиле которой выбьют номер телефона, чтобы даже в загробном мире ты смогла принимать заказы извращенцев. Ты забыла, как ты меня называла? Забыла, да? Я для тебя был говорящей пылью, а теперь ты смеешь приходить ко мне и просить стать другом? Быть твоим другом, серьезно? У тебя не может быть друзей, у тебя есть только грязные любовники! Ты думаешь, что если изменила своё мнение обо мне, то я пойду на встречу и стану относиться к тебе лучше? Черта с два! Я всё так же презираю тебя и не хочу тебя видеть! Даже не приближайся ко мне!  

Айви молча выслушала его, после чего кивнула и с размаху ударила каблуком по грифу гитары, которая стояла рядом с Эваном, сломав его пополам.  

— Тварь, как ты посмела? – заорал Эван.  

Вскочив, он схватил гитару.  

— Вот что случается, Эван, когда отвергаешь предложение дружбы, – невинно сказала она, глядя на него.  

— Я убью тебя! – зарычал Эван и замахнулся на неё сломанной гитарой.  

— Только посмей притронуться ко мне и Тео вновь вышибет из тебя всю дурь, – пригрозила ему Айви не сдвинувшись с места. – Тебе мало было валяться в собственной крови?  

— Твой Тео точно такой же урод! Вы оба друг друга стоите. Но я не боюсь вас, а твои угрозы звучат как детский лепет.  

Айви прищурилась.  

— Посмотрим как ты заговоришь, когда Тео сломает тебе каждую кость, – сказала она, после чего развернулась и пошла прочь.  

Эван молча посмотрел ей вслед. Всё его тело сотрясала нервная дрожь и гнев. Взгляд пылал, а глаза метали молнии в спину уходящей неспешной походкой Айви, в каждом шаге которой слышалась очередная насмешка.  

Посмотрев на сломанную гитару, он вновь ощутил покалывание в сердце. Создавалось такое впечатление, будто Айви только что сломала не инструмент, а саму жизнь Эвана, уничтожив последнею вещь, которая была ему дорога.  

Взяв гитару в руки как раненного ребёнка, Эван молча пошёл в сторону дома, погрузив свой разум в мертвое море печальных мыслей и меланхолии, дав волю апатии.  

Проходя мимо многоэтажки, с которой совсем недавно по вине Тео свалился Джейкоб, Эван остановился, посмотрел на верх и, повинуясь некому позыву, зашёл внутрь дома и поднялся на самую крышу.  

Он отложил гитару в сторону и с высоты птичьего полета осмотрел город. Здесь его захлестнули неприятные воспоминания. Он боялся подходить к краю, поскольку до сих пор помнил тот ужас, застывший в глазах Джейкоба за секунду до падения. Помнил ту тишину, которая воцарилась не только на крыше, но и, казалось, во всём мире. Нахождение здесь ему было в тягость, особенно после всего случившегося, но что-то тянуло его наверх и удерживало здесь.  

Неожиданно Эван почувствовал рядом с ногой какое-то движение. Посмотрев вниз, он увидел пёструю листовку, выпачканную в грязи.  

Подняв её, Эван прочёл надпись, сделанную большими ярко-красными буквами:  

"ГОЛОСУЙ ЗА СЧАСТЛИВОЕ БУДУЩЕЕ! "  

Всё остальное место занимала огромная голова кандидата, имеющую форму яйца.  

Эван скривился, скомкал листовку и сбросил комок с крыши.  

Счастливое будущее... Как будто оно было. Разве возможно размышлять о судьбе целой страны, будущее которой решает не народ, а само государство? Будущее давно уже превратилось в мальчика для битья, которым высшие органы власти распоряжались по собственным желаниям, не задумываясь о судьбах граждан. Будущим жертвовали бездумно, чтобы из года в год получать новое лживое право властвовать. В связи с этим выборы мигом теряли всякий смысл. Зачем выбирать кого-то, если по сути ты никого и не выбираешь? Лучше молча продолжать платить налоги и терпеть, ожидая тех самых обещанных изменений. Жить под лозунгом: лишь бы не было войны.  

Тяжело вздохнув, Эван ещё раз скользнул взглядом по горизонту, после чего пошёл обратно и вскоре спустился вниз. Лишь пройдя половину пути до дома, он понял, что забыл сломанную гитару на крыше.  

Возле дома Эван ещё издалека заметил полицейскую машину. В голове моментально вспыхнула единственная мысль: Айви нажаловалась Тео и тот решил сдать его полиции, обвинив в убийстве Джейкоба. Да, кажется, так всё и было... Ведь для Тео это был самый простой способ решить все проблемы и выйти сухим из воды.  

Эван зашёл внутрь и сразу же наткнулся на двух офицеров, которые общались в прихожей с его матерью. Удивительно, что она вообще смогла подняться и начать с ними беседу... Неужели ей так легко удалось скрыть наркотическую зависимость, выдав её за обычную сонливость? Эван посмотрел на её лицо получше и лишь усмехнулся, поняв, как много косметики потребовалось матери, чтобы наспех скрыть все недостатки, раскрывающие её зависимость. К приезду полицейских она не была готова, что было очевидно, ведь стражи порядка приехали сюда вовсе не из-за наркотиков, а из-за предполагаемого убийства.  

Офицеры повернулись на шум открывающейся двери и увидели Эвана, который застыл в проходе, не зная, что делать дальше.  

— Вы Эван Скотт, молодой человек? – спросил его один из полицейских, прищурившись.  

— Да, это я, – как можно спокойнее ответил Эван. – А что вы хотели?  

— Мы хотели бы поговорить с вами о Джейкобе Халлигери, который, по предварительной версии, совершил самоубийство, спрыгнув с крыши высотного дома. Вы ведь его знали?  

— Да, я знал его, но мы никогда не были друзьями. А он что, правда сбросился с крыши?  

Эван решил включить дурачка, но, видимо, это не особо сработало, поскольку один из полицейских усмехнулся и сказал:  

— Только не ври, что ничего об этом не знаешь!  

— Я и не вру, я правда знаю об этом лишь понаслышке, – продолжил отпираться Эван, решивший следовать тактике "всё отрицай".  

— А вот у нас есть информация, что ты был с Джейкобом на крыше того здания, с которого он и упал.  

Офицер как-то особенно выделил слово "упал", от чего Эвану вдруг стало не по себе. Значит, Тео действительно сдал его.  

— Я совершенно не понимаю о чём вы, – сказал Эван, глаза которого забегали и принялись искать выход, однако вновь и вновь натыкались лишь на пустое лицо матери, которая стояла позади полицейских и смотрела куда-то в сторону. Происходящее, кажется, её совершенно не волновало. Родного сына допрашивает полиция, подозревая в убийстве, а ей всё равно.  

— Слушай, парень, не глупи, – сказал офицер. – Нечего тут врать. Расскажи всё как есть. Если ты не виновен, то тебе и нечего бояться, верно?  

— Я не желаю с вами общаться, – резко и слегка раздражённо сказал Эван и пошёл в сторону своей комнаты. – Я ничего не знаю.  

— Эван, так нельзя, нам придется...  

— У меня полно дел, – бубнил Эван, открывая дверь. – Мне нужно учиться, скоро экзамены. Поговорим об этом в другой раз, уж извините.  

Сказав это, он быстро захлопнул дверь комнаты прямо перед лицами ошарашенных такой наглостью офицеров.  

— Эван! – крикнули они и принялись колотить в дверь. – Эван, выходи немедленно, мы требуем! Лучше расскажи нам всё по-хорошему, а иначе...  

Но Эван уже не слушал их. Он знал, что скоро они, возможно, вскроют замок или и вовсе вышибут дверь, но его это совершенно не волновало.  

Сейчас он хотел лишь творить, превращать свои отвратительные чувства и эмоции в слова на бумаге. Поэтому, сев за стол, он взял чистый листок бумаги и принялся второпях писать новую песню, пока офицеры стучали в его дверь.  

***  

Чуть ли не сразу после завершения регистрации, Лилли принялась рисовать. Благо, она знала куда Лукас прячет её краски, поэтому без труда смогла отыскать их и приняться за работу. По заданию сайта, нужно было нарисовать анти-пропогандистский плакат, который сможет если не сорвать предстоящие выборы, то хотя бы помешать им пройти так уж гладко. Фотографию своей работы необходимо было загрузить на сайт, после чего она автоматически начнет участвовать в конкурсе. Авторы трёх лучших плакатов получат денежный приз, особые подарки и бла, бла, бла. Остальное Лилли уже не волновало. Ей важно было лишь творить, создавать что-то важное. Возможно что-то, что будет действительно полезным.  

Лилли рисовала с особым упоением. Настроение ей поднимал тот факт, что, не смотря на запрет отчима, она сейчас сидит и, как ни в чём не бывало, занимается любимым делом. Возможно, она никогда не станет настоящей художницей и её картинами не будут восхищаться, как работами да Винчи. Ей было всё равно. Главное, что она может творить. Пусть для себя, пусть тайно, как настоящая серая мышка, но может.  

Кроме того, разве сейчас она занималась бесполезным делом? Ведь она рисует не просто так, она рисует ради будущего своей страны. Да, вряд-ли её простенький плакат сможет изменить ход истории. Но это будет лучше, чем если бы она сидела сложа руки и наблюдала за тем, как догнивает страна. Если ей выпал шанс донести свои мысли, то почему бы им не воспользоваться? Ведь сложнее всего заставить людей слушать и понимать тебя.  

С такими мыслями Лилли аккуратно водила кистью по бумаге, смея мечтать о будущем. Своём будущем. И что бы не произошло, она поклялась себе, что никогда не перестанет творить, стремясь к идеалу.  

***  

В конце концов дверь в комнату Эвана была снесена с петель. Ворвавшиеся офицеры грубо схватили сидящего Эвана и потащили к машине. Он не сопротивлялся и даже не издал ни звука, поскольку был погружен в себя и прекрасно понимал, что теперь бороться было не просто бесполезно. Это было глупо.  

Уже в участке его усадили в белой комнате за стол. После чего пришёл полицейский и принялся сначала мягко, а под конец с криками нещадно допрашивать Эвана, стараясь вытянуть из него со слезами признание в убийстве.  

Через час непрерывных допросов Эван не выдержал и, упав на стол, разревелся. Глотая слёзы, он рассказал всё, всю правду. Пока он рассказывал, начиная с избиения в туалете, в его голосе явно слышалась помимо отчаяния злость. Связано это было с тем, что за время допросов Эван решил, что раз Тео сдал его, то он сделает тоже самое. И пусть уже полиция решит кому верить.  

Выслушав его историю, полицейский кивнул и вышел, оставив тяжело дышащего Эвана в одиночестве сидеть и размышлять. Вскоре офицер вернулся, но лишь для того, чтобы сказать ему, что он свободен и может идти. В ответ на такую милость Эван посмотрел на офицера, после чего молча встал и вышел из участка. На глазах его всё ещё блестели застывающие слёзы.  

На улице к тому моменту уже был вечер, а поскольку приближалась зима, то темнело раньше. Зажглись первые фонари и магазинные вывески. Темнота постепенно окутывала городок, и рассеять её мог лишь свет от фар проезжающих автомобилей, фонарных столбов и всё тех же неоновых вывесок.  

Эван шёл медленно в сторону дома, засунув руки в карманы кожаной куртки и смотря лишь себе под ноги. Проезжающая справа машина попала колесом прямо в яму, которая была до верху наполнена грязной водой. Тут же полетели брызги, большая часть которых попала прямо на проходящего в тот момент мимо Эвана. Однако даже дождь из грязи не помог ему очнуться окончательно и забыть события последних нескольких дней.  

Проходя мимо одной из магазинных витрин, взгляд Эвана резанул яркий синеватый свет. Повернув голову, Эван увидел десяток стоящих друг на друге телевизоров, по которым шли вечерние новости.  

Эван остановился и, встав перед этой витриной, принялся с полным безразличием смотреть на мерцающие экраны телевизоров. Звука не было, но так было даже лучше. Эван не понимал, о чём бубнят сонные ведущие, однако продолжал смотреть. И взгляд его при этом оставался пустым и абсолютно безразличным ко всему, что происходило в мире и о чём, собственно, рассказывали в новостях. Зачем ему весь мир, если он не может справиться с самим собой? К чему выслушивать репортажи о бедах других людей, если не можешь справиться с собственными напастями?  

Прижавшись лицом к холодному стеклу, Эван приковал свой взгляд к телевизорам, на время забыв обо всём и позволив глазам вновь стать мокрыми от слёз.  

***  

Через десять дней завершается конкурс на лучший плакат и на сайте выкладывают список победителей, в числе которых оказывается Лилли. Плакаты победителей добровольцы начинают по ночам расклеивать по всему городу, благодаря чему прохожие, которые шли утром на работу, обязательно видели сотни ярких, кричащих с каждого угла надписей, призывавших бойкотировать выборы. Удивительно, но это дало результаты. Кандидаты лишь раскрывали и закрывали рты, когда пытались как-то защититься, попутно отдав приказания уничтожать обличающие плакаты. Однако листовок было так много, что уничтожить их все так и не получилось. Ложь всплыла, её заметили и возмутились. Возможно, уже все и так давно всё знали и понимали, и нужен был лишь маленький повод, чтобы побудить к действиям.  

Лилли, как победительнице, были выданы организаторами конкурса сто долларов одной купюрой. Первые деньги, которые она получила благодаря искусству. Первые деньги, которые она заработала, нарушив правила. Первые деньги, которые она заслужила просто делая то, что любила делать всегда. Осознание этого согревало ей душу, благодаря чему она вернулась домой в приподнятом настроении.  

Уже на пороге её встретил скрестивший на груди руки отчим, позади которого стояла и попивала кофе мать. С одного взгляда на них Лилли стало понятно, что хвалить они её точно не будут.  

— Сможешь ли ты нам объяснить, почему ты имеешь учётку на политическом портале? – спросил Лукас ледяным голосом.  

Лилли промолчала. Под ноги она не смотрела. Наоборот, она смотрела спокойно прямо на отчима.  

— И ещё нам очень интересно знать, что это за конкурс оппозиционных плакатов, в котором ты выиграла.  

Молчание.  

— Не эти ли случайно плакаты теперь развешены по всему городу и призваны срывать важное государственное мероприятие, а?  

Лилли не удержалась и... Гордо кивнула.  

— Угу, – сказал Лукас. – Поскольку ты победительница, то значит тебе выдали и приз в размере ста долларов. Верно?  

Лилли вновь кивнула, но уже более робко.  

— Деньги сюда, – потребовал Лукас и протянул руку.  

Лилли посмотрела на мать, желая найти поддержку, но та, видимо, и вовсе не хотела слышать очередного скандала.  

— Живо, – твердо сказал Лукас.  

Делать было нечего, поэтому Лилли вытащила из кошелька купюру и отдала её отчиму, почувствовав невероятную тяжесть на сердце.  

— А теперь марш в свою комнату! – рявкнул на неё отчим.  

Лилли послушно поднялась по лестнице к себе и уже было подумала порисовать и забыть о случившемся, но тут в комнату ворвался отчим вместе с матерью, по лицу которой можно было сказать, что она принимает во всём этом участие без всякого удовольствия.  

Вместе они принялись тщательно обшаривать каждый закуток её комнатушки, вытаскивали краски, кисти, холсты, после чего отчим тут же выкидывал это всё в ведро, которое прихватил с собой.  

— Больше тебе это не понадобится, – говорил он при этом. – Если ты не можешь ограничить своё бесполезное и отвратительное хобби, то мы сделаем так, чтобы ты не смогла им заниматься. Никогда!  

Находя какие-то её старые работы, Лукас тут же не глядя рвал их все на части и выкидывал. Каждый рисунок на глазах Лилли превращался в груду рваных скомканных бумажек. Глядя на это откровенное варварство, ей казалось, что с каждой порванной картиной от её сердца отрезают целый кусок и так же выкидывают.  

— Ты никогда никем не станешь! Ничего не добьешься, рисуя всякую ерунду. Ты так и будешь работать на всяких проходимцев и рисовать бред за сто долларов в год. Это не искусство, это дрянь.  

С явным отвращением отчим выкидывал картину за картиной, а мать вынужденно ему в этом помогала, подавая новый рисунок, в то время как Лилли смотрела на это бездыханно.  

Порвав и выбросив абсолютно все её работы, родители вышли из комнаты, перед этим приказав не выходить до ужина.  

Но Лилли и не хотела выходить отсюда. Она просто была рада, что они наконец ушли и оставили её в покое.  

Сев за стол, она взяла простой карандаш и принялась не спеша рисовать эскиз новой картины.  

***  

Эван возвращался домой после школы весь избитый с многочисленными кровоподтёками и синяками, когда ещё из далека заметил машину скорой помощи, которая стояла возле их дома.  

Сердце Эвана подпрыгнуло в груди, а шрамы и ссадины перестали беспокоить его. Сорвавшись с места, он побежал к дому, надеясь, что это вовсе не то, о чём он подумал.  

Пока он бежал, двое санитаров погрузили чье-то тело на носилках внутрь машины, после чего сели в кабину и завели мотор. К тому моменту как Эван ворвался домой, скорая уже тронулась и, постепенно набирая скорость, поехала дальше по улице.  

— Мам! – кричал Эван, стоя у двери. – Ты здесь, мам?  

Ответом была полная тишина. Дом как будто вымер и стоял пустой много лет.  

Эван забежал в каждую комнату и, убедившись в своих самых плохих предложениях, чертыхнулся, выскочил обратно на улицу и помчался за машиной скорой помощи.  

Он бежал и задыхался, видя впереди себя задние бело-красные дверцы машины. Он бежал так быстро, как только мог, не чувствую даже земли под ногами, однако машина продолжала отдаляться от него всё дальше и дальше.  

— Стойте! – закричал от отчаяния Эван. – Остановитесь, эй!  

Однако скорая не тормозила и продолжала набирать скорость, увеличивая разрыв. Не смотря на это Эван продолжал бежать сломя голову. И с каждой секундой ему казалось, что вот, ещё чуть-чуть... Ещё немного и он догонит их... Совсем немного осталось...  

Однако неожиданно нога Эвана попадает прямо в дыру на дороге, которая оказалась заполнена водой.  

Потеряв равновесие, он упал прямо в грязь посереди дороги, больно ударившись головой об асфальт. В результате он оказался с ног до головы залит грязью, а коленки были содраны в кровь.  

Встав на ноги и слегка пошатываясь, Эван просмотрел вперёд, но машины скорой помощи уже не увидел. Он ещё долго стоял на месте и смотрел перед собой, держась за ушибленную голову, залитый грязью. Наконец Эван развернулся и не спеша пошёл домой, согнув спину.  

Уже дома он вытерся бумажными полотенцами, побродил из одной пустой комнаты в другую, после чего зашёл к себе, сел за стол, взял листок бумаги и принялся делать то, что у него лучше всего получалось – писать песни.  

Старательно дописывая строчку за строчкой, он повторял про себя клятву:  

"Я стану знаменитым. Я буду известным, буду счастливым. "  

И каждая новая написанная песня будто давала ему чуть больше сил и причин продолжать жить.