Страдай в Тишине

Я берусь рассказать вам историю. Не свою, чужую. Я держал её в себе много лет. Она мучила меня, сидя в голове. Сколько бы не пытался, но я не мог ничего забыть и потому был вынужден взять за перо, чтобы перелить все эти ужасные воспоминания на бумагу. Они должны быть где угодно, но только не в моей голове. Возможно, я слаб, но кто не станет слабым, узнав такое? А ведь я всего лишь рассказчик, у которого нет права рассказывать вам что-либо из этой истории, ведь она, слава богу, принадлежит не мне. Именно, слава богу! И пусть простит меня бог за то, что я взялся писать это.  

Всё началось в первый день нового учебного года в школе Стивена Морлока. Мне тогда было всего пятнадцать лет.  

Мы как всегда шумно расселись по своим местам, когда мисс Лотти, наша учительница, вывела в центр класса двух девочек разного роста. Она указала на них и сказала:  

– Поприветствуйте, ребята, наших новых учениц — сестёр Лайкенс.  

Глядя на них было сложно догадаться, что они столь близкие родственницы. Ту что ниже звали Мартой Лайкенс, у неё были коротко постриженные черные волосы, нос с горбинкой и красивые голубые глаза. Она стояла совсем рядом с сестрой и, пока раздавались приветственные аплодисменты, непрерывно сверлила глазами пол, как будто боясь взглянуть на наш вполне дружный класс. Я тогда решил, что она скромная, застенчивая, но привлекательная девушка, одна из тех, кто вечно сидит тихонько на задней парте и старается не издать ни звука. Я так думал до тех пор, пока не познакомился с её сестрой — Сальвией.  

Сальвия Лайкенс в тот день резко выделялась на фоне своей сестры. Она не улыбалась, но под ноги не смотрела. Глаза у неё были карие, а волосы такого же цвета, что и у Марты. Красивые вьющиеся локоны спускались до самых плеч, а кожа была поразительно белой. И только глаза её удивляли меня — они будто плакали без слёз. В тот день она смотрела прямо на меня и будто хотела что-то сказать, но по какой-то причине не могла. Знаете, лишь спустя столько лет я понимаю, что одного взгляда на Сальвию было достаточно, чтобы понять — этому человеку тяжело. Ему нужна помощь. Об этом молили её глаза, а я тогда не обратил на это внимания, хотя должен был. И никто не обратил. Все смотрели и видели перед собой лишь двух новеньких, обладательниц заурядной внешности. И я тоже смотрел на них под этим углом.  

Они приходили в школу всегда вовремя, всегда вместе, рука об руку, при этом ни с кем не общаясь. Любая попытка заговорить с ними вызывала у сестёр страх. Они старались держаться подальше от людных мест, часто озирались по сторонам с опаской. Наблюдая за ними со стороны, я заметил, что Марта водит за собой Сальвию, а не наоборот. Всё та жа застенчивая Марта пресекала любые попытки других детей заговорить с ней или сестрой. Они сторонились других детей, общались шепотом только между собой, а по окончании уроков исчезали из классов в мгновение ока. Где они живут, чем занимаются, откуда они — никто не смог ничего узнать о них. Сестры Лайкенс долгое время оставались загадкой для всей школы. На них обращали внимание, но они прятались в тени и вскоре их оставили в покое. Никто так ничего и не узнал о них. Никто, кроме меня.  

Ближе к зиме Сальвия пришла в школу с огромным фингалом под глазом. Глупо скрывать такой синяк, который выглядел особенно уродливо на юном девичьем личике, а Сальвия даже не пыталась делать этого. Именно в тот день я впервые сделал попытку заговорить с ней.  

Выждав момент, когда Марты не было рядом, я подошёл к ней и спросил:  

– Сальвия, что у тебя с глазом?  

Согласен, это было не очень тактично, но мне было всего пятнадцать лет, прошу понять меня.  

Сальвия вздрогнула, посмотрела на меня и улыбнулась. Готов поклясться, что то была самая измученная улыбка из всех. Улыбались её губы, но не глаза. Те продолжали молить о помощи.  

– Всё хорошо, Джер, – ответило она тихим голосом, будто бы это были её первые слова за всю жизнь. – Просто ударилась.  

Просто ударилась! Это была откровенная, намеренная ложь. Ради чего? Неужели она не может сказать правду?  

Мне хотелось задать ей эти вопросы, но в этот момент в класс вбежала Марта. Увидев меня рядом с сестрой, она помчалась прямо к нам, схватила Сальвию за руку и, дёрнув, потащила за собой. Всё произошло так быстро, что я даже не успел возмутиться или попытаться остановить их. Глянув им вслед, я увидел направленный на себя взгляд Сальвии. Лучше б я его не видел!  

Я в тот день долго не мог уснуть: лежал на кровати, смотрел в потолок и вспоминал лицо Сальвии. И этот пурпурный ореол под её левым глазом… Не было сомнений, что с ней это кто-то сделал. Но кто мог посметь сотворить с ней такое? Марта? Не, исключено. Тогда кто? Подобный синяк мог поставить только пацан. Но кто именно сделал с ней такое?  

Меня обуревали два чувства одновременно: интерес с одной и жалось с другой. Я желал докопаться до истины, и в тоже время мной двигало обычное человеческое сострадание. На Сальвию нельзя было смотреть иначе. О ней хотелось узнать больше, но вместе с тем обнять и пожалеть.  

На следующий день я вновь предпринял попытку подойти к Сальвии, но Марта опередила меня и, схватив сестру за руку, увела её куда-то.  

Я не сдавался.  

Решив поменять тактику, я попробовал подловить Марту, но она решительно не замечала меня и пробегала мимо как бы громко я не звал её. Я также попробовал подкараулить сестёр после уроков, но они затесались в толпе и исчезли раньше, чем я успел их заметить.  

Стало ясно, что, пока рядом находится Марта, мне не удастся поговорить с Сальвией.  

Во время урока я передал Сальвии записку. Она сначала испугалась. Но потом всё-таки приняла её. Перед началом следующего урока она быстро всунула мне в руку ответ. На маленьком клочке бумаги было аккуратно написано:  

Извини, но я не могу говорить, иначе у меня будут проблемы.  

Проблемы? Что за проблемы? И почему они будут? Всё это я хотел выяснить у неё в тот же момент, но так и не решился. Мне хотелось схватить её за плечи, трясти и требовать поговорить со мной. Но я знал, что никогда не смогу поступить так. Мне казалось вершиной низости сделать ей больно, как-то напугать… Она выглядела очень хрупкой и глубоко несчастной. Поэтому мне оставалось лишь с уважением относиться к её просьбе и более не беспокоить.  

В тот день, когда на улице выпал первый снег, я заметил, что синяк под глазом Сальвии почти пропал, зато губа оказалась разбита. Была видна даже засохшая кровь.  

Подобное увечие сильно встревожило меня, и я, забыв об осторожности, подошёл к Сальвии и попросил поговорить со мной, но она лишь в страхе отпрянула от меня, а затем и вовсе была уведена Мартой. Я вновь остался ни с чем.  

Мне не давали покоя тысячи вопросов, а попытки найти на них ответы неизбежно проваливались. Отчаявшись, я решил проследить за сестрами до самого дома, чтобы выяснить, где они живут. Мне нужна была любая информация.  

Два раза я терял их в толпе возле школы, но на третий раз мне удалось не упустить их из вида и незаметно увязаться следом. Быстрым шагом мы прошли несколько кварталов, причем я всегда старался сохранять расстояние между нами. Вскоре сестры свернули на одну из улиц, поднялись на крыльцо и скрылись за дверью одного из частных домов. Запомнив адрес, я помчался домой.  

План созрел у меня сам собой. Если в школе меня преследовали неудачи, то следовало попробовать поговорить с Сальвией после уроков. Для этих целей нужно было выманить её из дома, чтобы нам никто не мешал. Я не был уверен, что она согласится, но что мне было терять? Я просто решил действовать и идти напролом.  

Дома я написал небольшую записку. Текст её я не помню в точности, но примерно написал я следующее:  

Сальвия, я очень хочу поговорить с тобой. Мне кажется, что тебе нужна помощь. Не могли бы мы встретиться в воскресение неподалеку от твоего дома? Я буду ждать тебя на углу Нью-Йорк-Стрит с двенадцати утра и до самого вечера. Никуда не уйду, обещаю. Если сможешь прийти, то я буду очень рад. Джером.  

В пятницу в школе я отдал ей эту записку и шепотом попросил прочесть, когда она будет одна. Взгляд её в тот момент был неописуем!  

Воскресным утром, ровно в двенадцать часов, я занял позицию на углу Нью-Йорк-Стрит и принялся наблюдать за домом, в котором жила Сальвия. Примерно через час из дома вышла высокая женщина в шляпке с невероятно худым, страшным лицом. Она села в припаркованный автомобиль и уехала. Заинтригованный, я остался на своем посту, чувствуя себя Хатико, который преданно ждёт мертвого хозяина. С каждой минутой я терял надежду всё больше. Помню, мне даже хотелось подбежать и постучаться в дверь, но я переборол себя и остался ждать. Если Сальвия захочет прийти, то она придёт. Если нет, то нет.  

Когда я уже стал замерзать и подумывал всё бросить и вернуться домой в тепло и уют, дверь дома №17 отворилась, и я к своему удивлению увидел Сальвию.  

Она всё-таки пришла.  

Она заметила меня и направилась в мою сторону поразительно быстрым шагом. Прикованный к одному месту морозом и удивлением, я смотрел на неё, борясь с желанием кинуться вперёд, подбежать к ней и устроить допрос. Вместо этого я терпеливо ждал.  

Она не ответила на моё приветствие. Не глядя на меня, Сальвия дотронулась до моей руки и прошептала еле слышно:  

– Пойдём отсюда, нас не должны увидеть.  

Без лишних вопросов я покорно пошёл за ней. Мы ушли не так уж далеко. Сальвия остановилась в тени шуршащего клёна, откуда всё ещё была видна вся Нью-Йорк-Стрит. Одна здесь нас было труднее заметить.  

Когда мы оказались в безопасности, я задал вопрос, ставший катализатором и последней каплей одновременно.  

– Сальвия, с тобой всё хорошо?  

Я хотел спросить ещё что-то, но не успел. Услышав мой вопрос, Сальвия заплакала. Она стояла передо мной, и я видел, как из глаз её непрерывно текут слёзы. А я стоял как дурак и не знал, что мне делать. Я был просто поражен, что из этих постоянно молящих о помощи глазах текут слёзы. Так прошла, кажется, целая вечность, а на самом деле всего несколько минут.  

Когда слёз не осталось, Сальвия всхлипнула и рассказала мне то, что я запомнил слово в слово:  

– Я не хочу жаловаться, Джер. Не хочу, чтобы ты считал меня плаксой, которая постоянно хочет утопить кого-нибудь в своих слезах. Не хочу, чтобы ты считал меня слабой… Знаешь, я называю таких людей вампирами. Клещами, паразитами. Такие люди постоянно ходят с красными глазами и ищут жертву, к которой можно присосаться. Они желают высосать из людей неравнодушных всё сострадание, упиться жалостью к себе. Я не такая, Джер, я вовсе не такая. Я стараюсь ни на что не жаловаться и держать любые неприятности в себе, чтобы не отягощать других. Я думаю, что так будет лучше для всех. У каждого свои проблемы, и все мы разбираемся с ними самостоятельно, без чужой помощи. Я верю в этой, предпочитаю жить внутри собственного ада внутри своей головы, никого не впуская внутрь. До тех пор пока люди смотрят на меня и не видят ту боль, что я скрываю внутри, я нахожу в себе силы терпеть, продолжать бороться и не требовать ни от кого сочувствия. Так я ощущаю себя свободной. Но лишь ощущаю, на деле же я не обладаю этой свободой.  

– Нельзя держать всё в себе, Сальвия, – прервал я её. – Нет ничего хуже, чем заковываться внутри боли. Ты живешь внутри неё и постоянно врёшь сама себе, что ты свободна и счастлива, хотя на деле ты медленно гниешь изнутри. Иногда человеку нужно сострадание. Нам всем порой бывает так тяжело, что спасти нас может лишь чужое внимание. И этом нет ничего зазорного.  

– Я знаю, Джер, знаю! – воскликнула Сальвия. – Я говорю, что не нуждаюсь в чужом сочувствии, но на самом деле, где-то глубоко внутри себя, я только этого и желаю! Иногда это действительно лечит. Я хочу этого, но не осмеливаюсь открыто просить о помощи, ведь живу в страхе. Потому меня так сильно и поражает твоё внимание ко мне. Людям ведь обычно наплевать друг на друга. Но чем больше я тебя отталкиваю, тем больше ты стремишься докопаться до истины. Знал бы ты, сколько мужества мне потребовалось, чтобы прийти сюда… И знал бы ты, как я рискую, общаясь сейчас с тобой! Но я больше не могу, Джер, устала.  

Я заметил, что на её глазах вновь стали появляться слёзы. Сальвия боязливо глянула по сторонам, после чего схватила меня за руку и, глядя прямо в глаза, сказала:  

– Слушай, у нас очень мало времени. Я должна успеть до возвращения Гертруды. Марту я уговорила, она согласилась помочь мне…  

– Погоди-ка, кто такая Гертруда?  

– Моя мачеха.  

– Она случайно лицом не похожа на ведьму?  

– Ты её видел, да? Конечно видел, иначе так умело не сравнивал её… Она действительно вылитая ведьма. И характер у неё соответствующий.  

– Это что, она тебя так?  

– Нет, – тихо сказала Сальвия. – Это со мной сделал Маркус. Он живёт с родителями по соседству и часто наведывается к нам. Гертруда поощряет его приход и всегда разрешает бить меня. Для Маркуса это развлечение — избивать меня просто так.  

Я стоял так, будто меня самого только что огрели дубиной по голове. Видимо, Сальвия заметила моё замешательство, потому что она вдруг сказала:  

– Я не вру, Джер. Я ни с кем ещё не говорила так откровенно как с тобой.  

– Я верю тебе, Сальвия. Просто… Это звучит дико.  

– Поверь, на деле это ещё хуже, – сказала она со вздохом. – Маркус избивает меня, потому что я не сопротивляюсь. Знаю, что если я попробовала защититься, то он избивал бы меня ещё сильнее, а мачеха потом наказала бы меня за плохое поведение, как она это называет. Гертруда намного хуже Маркуса. Если он может лишь поставить мне синяк, то она способна на поистине ужасные меры наказания.  

– Тот синяк под глазом тебе тоже Маркус поставил?  

– Нет, то была работа его друга Кларенса.  

– Фоссана?  

– Да, его. Гертруда сказала ему, что в школе я распространяю о нём плохие слухи. Но я клянусь, Джер, что я ничего такого не говорила о нём! Я сказала Кларенсу, что Гертруда врёт, настраивая его против меня. Он лишь злобно засмеялся и двинул мне кулаком в глаз. Помню, я лежала на полу в гостиной, а он поливал меня водой. И всё время смеялся. Говорил, что если я посмею кому-нибудь рассказать об этом, то он изобьет меня до смерти. Поэтому я молчала, боясь заговорить с кем-то.  

– А что же твоя сестра?  

– Они её не трогают и слава богу. Гертруда командует Мартой, а за неповиновение угрожает сделать с ней тоже самое, что со мной.  

Она запугала её так сильно, что Марта теперь не отходит от меня и тоже боится заговорить с кем-либо. Я не виню её за это, она делает всё правильно. Пусть лучше Гертруда истязает меня, а не её. Однажды Маркус избивал меня, а Гертруда позвала Марту и приказал её тоже бить меня. Она опустила голову и стала помогать Маркусу избивать меня. Но в отличие от него она била меня левой рукой наотмашь, что не причинило мне много вреда. В руках Гертруды она марионетка, и я не могу её спасти, поскольку сама беспомощна. Возможно именно поэтому Маркусу доставляет такое наслаждение избивать меня.  

Я слушал и не знал, что ответить на эту исповедь. Если бы мне рассказывал это кто-то другой, то я бы не поверил ни единому слову. Но Сальвии я верил, знал, что это всё правда. Чтобы понять это, достаточно было всего раз взглянуть на неё.  

Между тем Сальвия продолжала рассказывать свою ужасную историю. И каждое её слово, переполненное невыносимой болью, тяжким грузом ложилось мне на сердце, отпечатываясь в памяти мгновенно.  

– Однажды к нас пришёл работник социальной службы. Он хотел увидеть меня, поскольку до него каким-то образом дошли слухи, будто со мной плохо обращаются. Гертруда соврала, что я убежала из дома, хотя я в тот момент сидела запертая в собственной комнате. Гертруда подозвала запуганную Марту и та подтвердила каждое слово мачехи, за что была награждена отсутствием избиений в тот вечер. Социальный работник ушёл, поверив, что я дрянная девчонка, которая сбежала из дома… Беременная.  

– Что? – удивился я.  

– Да, беременная. Гертруда сказала, что я занималась проституцией, позоря семью. Как я потом узнала, Кларенс уже во всю распространял в отместку все эти слухи по школе. В один день он пришёл к нам, набрал полный стакан горячей воды и выплеснул мне его в лицо. Затем принялся смеяться и называть распутной девкой, говорить, что место моё на улице. Гертруда не попыталась остановить его. Напротив, она поверила в каждое его слово и заперла меня в подвале дома на неделю. Питалась я лишь крекерами и водой. Гертруда кричала, что не хочет держать у себя дома проститутку, и как бы я не оправдывалась, она всё равно продолжала истязать меня. Иногда Марте удавалось спуститься ко мне и принести нормальную еду, но в основном она боялась даже приблизиться к двери в подвал, чтобы не навлечь на себя гнев Гертруды.  

Сальвия помолчала, а затем продолжила:  

– Подвал не спас меня от избиений. Как раз-таки наоборот, Маркус стал наведываться ещё чаще. Гертруда всегда радовалась его приходу. Запирая нас в сыром подвале, она позволяла ему делать со мной всё, что угодно. И он делал, пока я вжималась в стену и просила не делать мне больно. А он смеялся, подворачивал мне рукава и тушил сигареты об мою кожу, пока я кричала. Однажды он принёс с собой иголку. Накалив её на огне от зажигалки, он выжег мне на плече цифру три. Было так больно, что я потеряла сознание, а он, видимо, испугавшись, что убил меня, убежал.  

Сальвия расстегнула воротник куртки, оттянула кофту, и я увидел на белой коже плеча выжженную цифру три, сияющую отвратительным красным рубцом. Во рту у меня появился отвратительный привкус. Мне казалось, что я сплю, и ужасная история Сальвии мне лишь снится.  

Застегнувшись обратно, она продолжила:  

– Это была неделя постоянных пыток в темноте подвала. После случая с иглой Маркус стал смелее. Вечера он теперь проводил со мной, избивал, пинал ногами, иглой резал мне руки до крови, угрожал вырезать мне что-нибудь на спине. Он рассматривал в качестве вариантов сатанинскую звезду, либо какую-нибудь надпись. Слава богу, он так и не решился на это, ограничившись лишь избиениями. Иногда он приводил с собой Кларенса, и тогда один из них держал меня, пока другой бил. Марта во время таких визитов пряталась у себя в комнате, лежа под горой подушек, чтобы не слышать мои крики. Когда Маркус и Кларенс заканчивали, Гертруда угощала их лимонадом, а я оставалась лежать во тьме подвала, мучаясь от боли во всём теле.  

– Почему ты не пыталась сбежать? – не выдержав, спросил я.  

– Потому что боялась, Джер, – ответила Сальвия. – У Гертруды слишком много власти над нами. Марту она запугала намного сильнее. Если я сбегу, то Гертруда сделает что-нибудь с Мартой, а если сбежит Марта, то последствия будут для меня. Это круговая порука, мы не можем вырваться из этого круга. Марта запугана настолько, что не может убежать, а я запугана настолько, что не могу сопротивляться насилию Гертруды. Нам остается только ходить и держать всё в себе, чтобы дела наши не стали хуже. Именно поэтому мы и стараемся ни с кем не общаться.  

Вдруг меня посетила мысль, до этого не приходившая в голову:  

– А как же отец? Уж он-то должен защитить вас.  

Губы Сальвии снова тронула та самая измученная улыбка.  

– Наш отец умер, Джер, – сказала она тихо. – Нам с Мартой тогда было всего двенадцать лет. До переезда сюда мы жили вместе с отцом и матерью. Я имею в виду, настоящей матерью. Отец разошелся с мамой, когда мне было пять лет. Затем он встрнтил Гертруду, они обвенчались, и мы переехали сюда, в её дом. Гертруда взяла фамилию мужа и по закону стала нашей мачехой. Мы жили вполне спокойно до смерти отца, а когда его не стало, начался весь этот кошмар. Гертруда будто сошла с ума и принялась отыгрываться на нас с сестрой. Она часто называла папу идиотом, который умер и оставил ей двух ненужных невоспитанных девок. Она нас никогда не любила и даже не пыталась полюбить. Нашу настоящую мать с Мартой не помним. Мы полностью одиноки, Джер, нам не у кого просить помощи.  

– Но это же безумие! – закричал я. – Это неправильно, Сальвия! Это садизм, так не должно быть…  

– Разве я этого не понимаю? Я благодарна тебе за то, что выслушал, но я ничего не могу поделать со своей жизнью.  

– Можешь! Достаточно обратиться в полицию и рассказать им всё то, что ты рассказала мне. Марта смогла бы подтвердить твои слова и тогда…  

– Нет, Джер, – решительно сказала Сальвия. – Нельзя обращаться в полицию.  

– Почему? Ты боишься? Я могу сам всё сделать, если хочешь. Я схожу к ним и всё расскажу…  

– Нет, нет, нет! Не смей никому рассказывать это! Слышишь? Я доверилась тебе и требую, чтобы ты сохранил всё услышанное в тайне. Если Гертруда узнает о том, что я рассказал всё тебе…  

– Хватит бояться её! Она без рук зажимает тебе рот, неужели не понимаешь? Ты не должна терпеть это, не должна молчать. Твоё молчание только усугубит ситуацию. Если у тебя есть шанс всё изменить, то почему же ты не хочешь им воспользоваться? Ради себя, ради сестры…  

В этот момент на Нью-Йорк-Стрит свернула машина. Сальвия заметила её раньше меня и тут же бросилась к дому, на какое-то мгновение введя меня в ступор. Я удивленно смотрел ей вслед, не понимая, что могло так испугать её. И лишь потом я заметил автомобиль и всё понял. Я тут же поспешил спрятаться за деревом.  

Сальвия успела добежать до крыльца и заскочить в дом до того момента, как серый «бьюик» остановился на подъездной дорожке. Из машины вышла знакомая мне дама с сумочкой. Её лицо напоминало огромную высохшую сливу. На голове у неё была не менее мерзкая и невероятно огромная копна волос цвета арахисовой пасты. Глядя на неё, я точно знал, что вижу мачеху Сальвии.  

Вечером, уже у себя дома, я долго лежал на кровати, снова и снова вспоминая историю Сальвии. Правда ли всё это? Я был уверен, что да. В таком случае требовалось предпринять меры, дабы помочь ей, иначе она никогда не выберется из этих пут.  

Но я что я мог сделать? Обратиться к взрослым? Сальвия умоляла меня не делать этого. Полиция? Можно, но будут ли меня слушать и воспринимать всерьез? Поверят ли мне? Ведь Сальвия рассказывала о социальном работнике, приход которого ничего не изменил. Не произойдет ли тоже самое, если я обращусь в полицию? Я не знал, я был сам не свой. Я просто хотел помочь ей, но не представлял как.  

С этими мыслями я и уснул, а ночью мне приснилось, будто бы я нахожусь в подвале, где на каждой стене пестрела алая цифра три. Иногда во сне я видел кошмарное лицо Гертруды. Она смотрела на меня молча, пронзая взглядом.  

На следующий день ни Сальвия, ни Марта не явились в школу. Учителя никак не комментировали отсутствие сестер Лайкенс.  

Уже тогда у меня появились дурные предчувствия, не выходившие, однако, за рамки разумной тревоги.  

Сестры не появились в школе и на следующий день. Подойдя к мисс Лотти, я спросил, не знает ли она причину отсутствия сестёр. Она сразу же переменилась в лице и сказала, что семья Лайкенс переехала, и в связи с этим ни Сальвия, ни Марта больше не будут ходить в нашу школу.  

Конечно же, то была ложь. Я понял это сразу, но решил прекратить расспросы. Вспоминая этот случай теперь, я думаю, что мисс Лотти уже тогда всё знала, просто решила ничего не рассказывать ни мне, ни кому-либо из учеников. Её решение вполне логично, ведь она считала, что никто из нас не был особо близок с сестрами Лайкенс.  

По окончании уроков я примчался на Нью-Йорк-Стрит к дому №17. К удивлению для себя я обнаружил дом совершенно пустым, но далеко не покинутым.  

Моя тревога переросла в беспокойство, пока я шёл обратно домой. В голове у меня сидел лишь один вопрос, ужасный ответ на который я случайно нашёл в тот же день.  

Так уж вышло, что по пути домой я проходил мимо газетного киоска и заметил заголовок одной из наших местных газет. Сначала я даже не поверил своим глазам, а когда шок прошёл, то подбежал к продавцу и на последние карманные деньги купил один номер.  

Выхватив газету из жилистых рук продавца, я уставился на первую полосу. Мои глаза снова и снова пробегали по кричащему заголовку: «Убийство Сальвии Лайкенс — худшее преступление против человека в истории штата».  

Я развернул газету и принялся жадно читать, но чем больше я узнавал, тем хуже себя чувствовал. Под конец я вовсе еле стоял на ногах.  

Из газетной статьи я узнал, что Сальвия умерла от шока и обильного внутреннего кровоизлияния. В полицию о её смерти сообщила сестра, рассказавшая полицейским всё то, что пару дней назад мне рассказывала сама Сальвия. Марта рассказала, как их мачеха Гертруда Лайкенс (в девичестве Банишевски) и двое соседских детей избивали и зверски мучили Сальвию. Апогей этих истязаний пришёлся на вечер воскресенья, когда мачеха с криками избивала Сальвию вместе с соседским ребенком Маркусом Фишером. Их действия привели сначала к потери сознания, а в дальнейшем и к смерти девочки. Сальвия Лайкенс скончалась в ночь на понедельник в подвале дома своей мачехи после долгих побоев.  

Я читал это, не веря в реальность происходящего. Выходит, что после нашей встречи Сальвию избили до смерти, в то время как я сидел дома и думал над тем, стоит ли мне обращаться в полицию. Я думал над тем, как помочь ей, в то время как она уже, возможно, была мертва. Боже, я не могу писать об этом, это слишком тяжело!  

Я не вспоминал об этой истории много лет. Я молчал, стараясь забыть ужасную участь Сальвии. Вам не понять то, что чувствовал я, а мне никогда не понять то, что чувствовала она. Глупо говорить, что мне жаль её. Мне намного больше, чем просто жаль её. Она совершенно не заслуживала того, чтобы её мучили в темном подвале, пугали так сильно, что она даже боялась говорить с людьми. История Сальвии показала мне, на какие зверства способны люди. Я отдал бы всё что угодно, лишь бы суметь вернуться и помочь ей, схватить её в то воскресение за руку и не отпустить в это чудовищное логово, которое она называла домом. Она не должна была умереть.  

Возможно я бы так и предал память о Сальвии, если бы недавно в новостях не услышал о кончине некой Банишевски. Сначала фамилия не вызвала во мне никакого отклика, но потом я вспомнил, откуда я её знаю, и холод сковал мои внутренности. Тогда я полез в нижний ящик своего шкафа и среди всего хлама откопал ту самую газету, которую унёс с собой домой тем вечером, много лет назад. Всё это время я хранил её у себя, сам не понимая зачем.  

Знакомый заголовок вновь резанул мне сердце. На следующей странице я увидел фотографию, которая в тот вечер заставила кровь застыть в моих жилах.  

На черно-белом снимке было видно лицо Сальвии. Глаза её были закрыты, благодаря чему она выглядела спящей.  

Рот её был неаккуратно зашит нитками.