Естественные науки

..Меня возбуждала географичка. Она была белой, высокой, советской негритянкой. Широкий нос, толстые губы. Похожа на одну из солисток Boney M.. Она постоянно что–то делала, с волосами на голове, вплетала в них яркие косынки, какие -то повязки, гребешки, но они всё равно мелко кучерявились, а её лобок, подозреваю, был густой чёрной бородой. Африка. Она пахла ей. Чёрным континентом. Львиной страстью, потом и зноем. Угнетённым рабским трудом, выжженная местами до жёлтой пустыни солнцем, расстрелянная из автомата Калашникова и окружённая океаном. В конце концов нарисованная на физической карте, и повешенная в классе, на лиловой стене. Иногда ночами я был там, под звёздами своих тайных поллюций, и маструбаций. Истекая слюной гиены, притаившейся в зарослях саванны.. Но она обычно, рассказывала о залежах полезных ископаемых в Череповце.. У неё была грациозная шея жирафа, длинные ноги, умеренная задница, какие -то леопардовые юбки, и босоножки. Такие шлёпанцы сабо, на деревянной колодке, цвета белого носорога.. Глаза, — чёрные горячие угли, с красными прожилками на белках вблизи. Её скулы были широкими, сужавшимися к подбородку, за ними белели крупные жемчужные зубы. Она улыбалась широко, и кажется немного стеснялась этого. Когда она начинала говорить, её сексуальность пропадала. Мои мечты спасало то, что я мало её слушал. Всё дело было в голосе. В нём не было ни единого шанса для меня. Может быть, если бы она говорила по африкански, и не звенел звонок, мои дикие лошади не уносили бы меня от неё в другой кабинет..  

Рискну предположить, что меня, хотела ботаничка. Да и не только меня. Однажды я стоял упёршись руками о её стол, и она потянулась за чем-то, наклонившись, и легла своей пи… ой на мою руку. Я был придавлен ей, и зажат между ней и столом. Я чувствовал её дыхание, волосы, мягкую грудь, и затрепетал как лист в клеточку первого сентября, испугавшись её как контрольной. Лишь волосок, отделял всё это от того, чтоб назвать произошедшее случайностью, или нарочитостью. Были ещё другие волоски пожоще, которые я казалось почувствовал рукой. Но я был сосунком, даже без пушка под носом, и время было советское, поэтому ничего не случилось, после уроков.. Больше я не опирался об стол. Чтоб не ставить её, в возможно приятное, но не ловкое положение. Зря наверно. Конечно зря..  

Она была молода, как географичка, но казалась младше. Длинные тёмные волосы, большие очки, цветастые платья. Обычное лицо средней полосы. Средней полноты. Остальное я мало помню, разве что инфузорию-туфельку. Я рисовал её, и думал что это похоже на п..ду, а потом играл в футбол после уроков, и курил там же на стадионе, забыв обо всём. Пока не приходил в школу снова.  

Уроки физкультуры хоть и не относились к естественным дисциплинам, хотя как посмотреть, но тоже стали пыткой из -за того, что всех обязали одевать спортивные трусы с красной полоской. Не знаю, чья эта была идея, физруков или гороно. Помню что, физручка была постарше, низкорослой, с узкими плечами, маленькой грудью и крутыми бёдрами. Ниже талии она была похожа на метательницу ядра, а выше на гимнастку без ленточки.. Думаю, она могла бы сжать яйца любому мужику, и ни один мускул не дрогнул бы на её лице. Индейская бесстрастность, и монгольская немногословность. Немецкий свисток. Брюнетка, каре, острые азиатские глаза, узкие губы. Синяя мастерка, медная молния. Колючая, безжалостная, и равнодушная.. Мне она не нравилась, то есть, она редко бывала в моих мечтах. Раза, два, или три. Всего-то, — растрепавшиеся волосы, и хриплый голос.. Но четвёрки, пятёрки я получал от неё регулярно.  

Алюминиевый шест, подвешенный в спортзале, олицетворял вечный школьный стояк, появившийся к тому времени, и как ни странно пах им. Сотней не окрепших членов, и нужным им противоположностей, проползающих по нему. Это был обелиск, символ, фаллос, восемь сантиметров в диаметре, под самый потолок. Немой принцип, говорящий сам за себя. Мы были обнимающие его, нанизывающиеся на него, своими потными соскальзывающими руками, и ногами в глупых коротких трусах, под которыми было всё видать тем, кто придерживал этот шест внизу, к стыду того, кто старался добраться до верха. И он благоухал стыдом, возбуждением, и палёной кожей. Звучащий срывающимся свистом, и гулким стуком кед в зелёный пол, отдающимся эхом от стен с огромными окнами..Никому не нравилось лазать на него. Когда на следующий год вместо шеста подвесили канат, к этому запаху прибавился лишь запах пеньки.  

Физрук был похож на того, кого показывали по телевизору в «Утренней гимнастике». Положительный герой, давно вышедший из комсомольского возвраста. Глеб, или Павел, но без будённовки, в майке, трико и мастерке, с секундомером на шее, бицепсами, в кожаных кроссовках неизвестной фабрики, в которых он и выкаблучивался. Его конь стоял в спортзале с железными ногами и резиновыми копытами, никуда разумеется не скакал, но всем приходилось скакать через него. Девчонки боялись и коня и его, а некоторые кажется бредили им. Мне он казался лжецом. Ненастоящим. Прикидывающимся. Тайным алкоголиком. Подлец, щупающий девственниц, подсаживающий их на брусья, или на алюминиевый шест. Может какую и на свой. Но это уже скорей, мои фантазии, ревность, и собственная испорченность..  

Любил я только первую учительницу. Это была немая любовь, с первого взгляда. Насколько я могу помнить, всё остальное после, было секс и насилие, с застёгнутыми штанами, и неснятыми юбками. Полный фетиш; чёрная доска, белый мел, чулки, шпильки, указки. Дома кожаные ремни, шланги от стиралки, и красные чернила в дневнике.. Я с радостью покинул школу после восьмого. Ни сожалений, ни щемящих воспоминаний. Несколько выцветших чёрно-белых фотографий, и пара цветных.. Пожалуй сейчас, я бы немного пожалел девственника в веснушках, зная что ему предстоит, и одну девчонку одноклассницу. И то недолго, пока этот альбом в руках. Да,. и нашу классную. Влюблённую в гетеролитературу, и её двух мужчин, — Пушкина и Лермонтова. Третьим был её муж, но кажется они были в разводе,.. у неё не было детей, кроме нас. Я видел её недавно издалека, и разговаривал с ней лет десять назад. Она по прежнему ходит в школу. Думаю, она ожидала от нас немного другого.. Как впрочем и мы. Того, что теперь уже никому не нужно, после стольких лет. Все драгоценности стали хламом. И этот хлам, последние драгоценности.. Алхимия.