Хорошая месть

"Мне отмщение, Я воздам,  

говорит Господь"  

Халев пробирался сквозь ночной парк к одинокому коттеджу. Одно освещенное окно как маяк манило его к себе.  

Да, неплохо устроился в этой бедной стране бывший фашист! Ещё бы! Получает от своей богатой родины жирную пенсию, а тратит ее здесь, в Латинской Америке, где всё так дешево. А ещё, с ним, наверняка, награбленное во время войны – вот и купил себе этот особняк. Очень неплохо устроился! Думал, дожить свою жизнь припеваючи, и казалось, почти удалось, вот и до старости дожил, но нет! Не выйдет! Теперь уже нет!  

Халев на минуту остановился, чтобы успокоить дыхание. Уж очень взволновали его все эти мысли. Не мудрено! Он столько искал своего врага. И вот он теперь, наконец, перед ним! Остались последние пара сотен метров. Халев достал пистолет, отточенным движением дослал патрон в патронник. Лязганье затвора в ночи показалось громким. Но не беда – охраны здесь все равно не было – то ли у фашиста не хватило на это денег, то ли не хотел привлекать лишнего внимания, надеялся защититься неизвестностью в этой глуши...  

Халев долго готовился к этой встрече! Тренировался, потом выслеживал своего врага, и вот, наконец, как будто случайно, нашёл. Халев подошёл ближе к освещенному окну и осторожно заглянул внутрь. Да, вот он, стареющий фашист, перед ним! Один, ничего не подозревает! Сидит в кресле перед камином в изящно прибранной гостиной и что-то читает. У Халева забилось сердце от нетерпения; можно было бы убить его выстрелом прямо отсюда, но нет, это слишком просто! Сначала он с ним поговорит. Напомнит, кто он и откуда. О, ему есть что напомнить фашисту!  

Халев давно готовился к этой встрече. Даже псевдоним себе взял в честь храброго древнееврейского разведчика из Пятикнижия. Халев верил, что дух того Халева сейчас с ним и поможет ему совершить справедливую месть.  

О, Халеву будет что напомнить фашисту! В их первую встречу Халев был маленьким мальчиком, оборванным и голодным, и стоял вместе с другими несчастными в строю, под конвоем автоматчиков из "эс-эс", а перед ними, важно и неторопливо, прохаживался – он! Тогда – молодой офицер "эс-эс". Новенькая форма отлично сидела на его холеном откормленном теле, даже на начищенных сапогах не было, казалось, ни пылинки. В левой руке у него тогда был белоснежный платок, которым он иногда брезгливо прикрывал нос от вони паленого мяса, а тонкие губы то и дело выразительно кривились – иногда в усмешке, иногда пренебрежительно-брезгливо – так он реагировал на предсмертные крики и стоны, на причитания и проклятья тех, кого убивали при нем по его приказу, и их близких, стоявших тут же. И как он упивался своей властью! Четкими командами, подкрепляя их властным жестом, приказывал своим солдатам убивать новых и новых жертв...  

Всё это было детскими воспоминаниями Халева. Он напомнит фашисту о многом, но не расскажет, чего стоило превратиться из затравленного ребенка, мучимого бесконечными ночными кошмарами, в подготовленного хладнокровного бойца, в профессионального мстителя.  

Халев отлично знал план коттеджа. Из гостиной, где сидел теперь фашист, был выход в прихожую без окон, где дверь, понятно, заперта, другой выход – напротив первого, в следующую комнату, сейчас не освещённую. Именно туда направился Халев – если фашист, услышав шум, бросится бежать в прихожую, там он потеряет драгоценные секунды, отпирая дверь, так что Халев непременно настигнет его. Если же фашист решит бежать через окно, Халев сможет стрелять ему в спину прямо из этой неосвещенной комнаты, причем его цель будет подсвечена окном.  

Халев левой рукой вынул фомку, коротким ударом разбил окно, легко перемахнул через подоконник и замер, прислушиваясь. Но и в соседней комнате было тихо. Фашист никуда не бежит? Возможно, он приготовился к обороне? Возможно, вооружён, даже уже держит на мушке единственный вход отсюда туда? Но Халев знал, что делать, – он бесшумно выпрыгнул обратно в окно и опять осторожно заглянул в освещённую комнату, сам оставаясь в тени.  

Халев чуть не рассмеялся в голос! Его враг стоял посреди комнаты, комкая в руках газету, которую до этого читал, и затравленно озирался! Он был в ужасе! В животном, бессмысленном ужасе, и даже не пытался спастись! Халев, не спуская с него глаз, подошёл, уже не таясь, к освещенному окну, выбил фомкой стекло. Фашист, вытаращив глаза, теперь смотрел на него, побелев от ужаса. Халев не спеша забрался внутрь и направил на того пистолет.  

Только теперь Халев хорошенько рассмотрел своего врага – теперь это был стареющий лысоватый тучный человек с трясущимися от страха губами. Но изменившиеся от возраста и страха черты лица всё же можно было узнать – это был он! Халев удовлетворённо улыбался, видя его ужас.  

– Ну что, догадываешься, кто я и зачем пришёл?  

Фашист что-то замямлил в ответ, но от ужаса не мог даже говорить членораздельно. На лбу и полных щеках выступил обильный пот. Халев презрительно наблюдал за ним и ждал, когда тот, наконец, сможет сказать, что хотел, – Халеву всё же было интересно это услышать. Но тот замолчал и только смотрел теперь ещё более затравленно. И тут Халев почувствовал запах нечистот – да, фашист буквально обделался от ужаса! Халев засмеялся, торжествуя. Не спеша уселся в кресло, поигрывая пистолетом, и продолжал разглядывать своего раздавленного врага. А тот продолжал стоять перед ним, переминаясь с ноги на ногу и бессмысленно сжимая в побелевших пальцах газету. А затем вдруг ответил.  

– Да-да-да, я знаю, кто ты!  

– Да неужели? – как будто даже удивился Халев, – неужто ты хочешь сказать, что помнишь меня?  

– Я-я-я, – дар речи словно снова пропал у фашиста, потом вдруг опять вернулся, – нет, не помню, конечно, нет, вас так много...  

Он испуганно перестал говорить, понимая, что говорит что-то не то, но собраться с мыслями никак не мог. Халев выжидающе смотрел на него, покачивая в правой руке пистолет. Фашист совсем замолчал и попятился назад к стене, комично заслоняя себя от пистолета газетой.  

– Ну, говори, говори! – приказал ему Халев.  

– Я, я... Понимаю... Не знаю, кто ты лично... Но понимаю, как много вас, кто по праву хочет меня... убить...  

– А это и не важно, кто я лично... Один из очень многих, ты прав... Я вот только думаю, что просто застрелить тебя будет слишком мало!  

Халев гневно взглянул на фашиста, и тот от ужаса просто вжался в стену и опять начал бормотать что-то неразборчиво.  

– Ну, говори, говори, мне интересно, что ты можешь сказать перед смертью! Я помню, каким холеным, лощеным ты был тогда, и как ухмылялся чужому страху и боли! Говори, говори – это приказ! Ты же знаешь, что такое приказ?!  

– Да, да! Я скажу... Я хотел... Просить, нет умолять тебя об одном, только об одном... Пожалуйста, выполни это, обещай!  

– Ну, ты смешон, чего же такого ты хочешь просить? Уж не помиловать ли тебя?!  

– Нет, нет, конечно, нет! Я не достоин, но только одно, выполни, пожалуйста!..  

Халев уже не на шутку недоумевал и был даже заинтригован – уж нет ли где-то тут, в особняке, у этой мрази, какой-нибудь горячо любимой жёнушки, которую надо пощадить, или ребенка?..  

– Говори, ладно уж, – сказал Халев почти миролюбиво и этим заметно подбодрил фашиста.  

– Я только об одном... Умоляю!.. Можно, сразу? Первым же выстрелом, в затылок, пожалуйста!  

И фашист всхлипнул, а Халев расхохотался.  

– Да ты ещё более мерзкий, чем я думал! Я-то уж подумал, за кого-нибудь из близких попросишь...  

– У меня никого... нет...  

– Как же ты жил все эти годы?  

– Страшно!..  

– Да ну, вон ряху отъел! И особнячок у тебя ничего, из награбленного? Отвечай!  

– Да-да, ты прав, из... награбленного...  

– И жил здесь один? Все эти годы?  

– Да...  

– Чем же ты занимался? Рассказывай! С самого начала, как вообще сбежал от правосудия? Искренний рассказ, возможно, облегчит твою смерть!  

– О, да-да, я расскажу!.. Я сбежал ещё в апреле 45-го... Когда более фанатичные защищали Берлин, я понял... Что это последний шанс...  

– То есть ты даже своих фашистов предал? Дезертировал?  

– Совершенно верно! Дезертировал... Уехал сюда... На золото, что с собой взял... Награбленное!.. Купил этот коттедж... И больше в моей жизни ничего существенного не происходило... Сначала, помню, радовался, что удалось улизнуть, читал в газетах, слушал по радио про самоубийство Гитлера, падение Берлина, потом про процесс в Нюрнберге, казнь... нацистских преступников... Это я ещё помню хорошо, каждое событие, а потом всё в моей жизни сливается в какую-то унылую рутину... День за днём я просыпаюсь, завтракаю, читаю газеты... Одно время пытался работать, пока был помоложе, найти себя в чем-то... Что-то во мне мертво... И всегда боюсь! Представляешь, каково это – всегда боятся? Сколько вас таких, кто хотел бы меня убить... Справедливо хотел бы... Мне часто кажется, что в лицах прохожих, в случайных людях кажется, что узнаю одного из вас... Меня прямо трясти начинает от ужаса! Что и он меня узнает!.. Поэтому и живу давно тут, в одиночестве, избегаю людей... И чем дальше, тем страшнее!.. А ведь жизнь-то проходит! А что дальше будет? Я, конечно, испытываю робкую надежду, что ничего, просто исчезну, и не будет... А если?.. Если ответ держать перед… Целую вечность, а?..  

Он вдруг замолчал, как будто испугавшись порыва собственной откровенности, и опять затравленно смотрел на Халева, а тот подождал немного, медленно поднялся, окинул фашиста равнодушным взглядом, и усмехнулся.  

– А знаешь что, я не буду тебя убивать! Не буду облегчать тебе участь! Помучайся пока здесь, а потом... В вечности!