Мальчишка из Норильска.

Моя жизнь представляла собой череду черных и белых полос. На протяжении тринадцати лет эта система нисколько не менялась – все было в балансе: черное дополняет белое, белое дополняет черное. Я был твердо уверен, что такой порядок может сохраняться еще долгое время, но по неизвестным мне причинам такой стабильности не было суждено просуществовать более года с того момента, как обозначила свое появление череда невзгод, неудач, разочарований и падений.  

С детства я не был силен иммунитетом, болел часто. Затяжные простуды были непростыми периодами не только в моей, но еще и в маминой жизни. Она таскала меня по больницам – иногда мне даже казалось, что из детства я ничего, кроме больничных стен, фонендоскопов и микстур не запомнил. И однажды мама устала. Устала видеть, как все врачи поголовно разводят руками, устала слышать жестокое «понаблюдаем» и читать последующее «выписан с улучшением».  

Мама выбила на работе отпуск, и мы вдвоем отправились в лучший красноярский центр. Это было мое первое путешествие по красноярскому краю. На настоящем самолете!  

И только тогда, 13 августа 2003 года, меня определили в общую палату какого-то n-ного отделения для обследования. Я провалялся там один – с среды до самых выходных. Скучать не приходилось. Маму ко мне пускали дважды в день и всего лишь на час каждый раз, а в остальное время я был то сам с собой, то с каким-нибудь врачом в его кабинете.  

В один день мама пришла ко мне грустная. Я беспокоился, что ее расстроили врачи. Вдруг они сказали ей что-нибудь плохое, вдруг они решили выставить нас обоих за дверь? Я волновался. Но мама никогда мне не врала – не обманула и сейчас: дела были худы.  

– Надо было раньше сюда приехать, – мотала мама головой, хмурясь и поправляя мне одеяло. – Зря мы верили нашим местным врачам. Неправду сказали, нехорошо отнеслись к тебе.  

– Я умру?  

– Нет, – улыбнулась мама. – Я этого ни за что не допущу.  

В понедельник я попал в ККОД – Красноярский краевой онкологический диспансер. Врачи сразу же объяснили мне и маме, что нам обоим предстоит большой путь – долгий и непростой. Один из врачей рассказал мне о том, что на моем левом легком поселилась опухоль – злая, вредная, трехсантиметровая – которую нам предстояло лечить и прогонять.  

– Мы сможем ее убрать? Вы можете ее отрезать? – спросил я у врачей. Двое из них сразу же усмехнулись, а третий подошел ко мне и похлопал по плечу.  

– Отрезать не сможем, но одолеть – попробуем.  

Врачи боролись с дрянью в моей груди долго. Должно быть, уже совсем выбились из сил и отчаялись что-либо сделать. Мама тоже уставала. Не представить себе, как сильно она уставала. Все деньги ею заработанные уходили на одни только поддерживающие препараты, на капельницы и таблетки, а с осени – еще и на курсы химиотерапии.  

Весь сентябрь я не учился. Перестал числиться в своей школе как ученик. Стал заниматься сам. Читал про всякие теоремы, аксиомы, пытался решать задачи. Читал разные правила и пытался грамотно писать. Из учебного, школьного я многого не понимал.  

Но я понимал, как мне жаль маму. Она действительно много работала. Уставала, выбивалась из сил, но никогда не теряла надежды, никогда не переставала верить в то, что я когда-нибудь поправлюсь. Она старалась ради меня как только могла и делала невозможное даже в момент, когда всемогущие врачи разводили руками.  

В ноябре, под самый свой день рождения, меня выписали. Усилиями мамы, никак иначе, мы наконец вернулись в родной Норильск.  

Я долго упрашивал маму, чтобы она позволила мне вновь ходить на занятия в школе, но я еще не понимал, что это было исключено. В любой момент любая – даже самая незначительная – простуда могла перетечь в страшный и неотвратимый рецидив. И я был вынужден учиться только дома. Ко мне несколько раз за неделю приходили учителя с моей школы. Но не погостить, не выпить чаю, а отчитать мне параграф, проверить, усвоил ли я их объяснения, а затем задать кучу самостоятельных работ.  

Так продолжалось целый месяц. Впервые за долгое время я мог похвастаться, что чувствую себя хорошо. Лишь изредка у меня продолжала болеть голова и по-прежнему под вечер на один-полтора градуса поднималась температура.  

Каждые две недели, вплоть до самого апреля, я проходил медосмотры в местной норильской поликлинике. Каждое обследование, по словам медиков, было «на уровне», и не требовало вмешательства поддерживающих терапий. Все стало хорошо. Мы успокоились, но мама ни за что не теряла бдительности – именно по ее инициативе я продолжал наблюдаться у врачей до самого июня.  

В июне нам предстояло отправиться в ККОД снова. Я мужался, но очень боялся. И мама мужалась, держалась, но все еще страшно переживала за меня и за мое здоровье. Мы оба надеялись, что не задержимся в Красноярске дольше двух-трех дней.  

– Все оказалось гораздо сложнее, – грустно улыбаясь, говорила мне мама, садясь на край кровати и дотрагиваясь холодной и дрожащей рукой до моей щеки. – Наши врачи опять немного ошиблись. Думаю, тебе будет лучше остаться здесь, в этом центре. Здесь врачи знают, что делают. Знают, как помочь нам справиться.  

– Нас обманули? Опухоль не рассосалась? Она до сих пор растет?  

– Нас не обманули. Врачи и сами не знали, что опухоль продолжает расти.  

– И теперь она очень большая? Больше, чем три сантиметра?  

– Теперь уже почти семь. Но ты не должен отчаиваться, слышишь? – мама хватала меня за руки, заглядывала мне в глаза, целовала и обнимала. – Никогда не отчаивайся. Мы сможем справиться, слышишь? Я все для этого сделаю! Только борись, борись!  

Я остался в Красноярске, а мама была вынуждена уехать домой. Она не бросила меня, я это точно знал. Она лишь не могла остаться. Мы созванивались с ней каждый день, раза по два, а то и чаще. Разговаривали много и долго. Спустя месяц она не выдержала и приехала обратно в ко мне в ККОД, перебралась в квартиру недалеко от диспансера, стала чаще оставаться рядом со мной и совсем уже перестала работать по полученному образованию.  

Она говорила, что я лечился в этом центре по государственной квоте. И химиотерапию мне делали тоже по квоте.  

Иногда мне казалось, что лечение в ККОД мне ничуть не помогает. Капельницы делали только хуже. Я чувствовал себя из-за них хуже, я уже не мог прогуливаться по отделению и не мог ни с кем разговаривать – только лежал, только спал, только ворочался с бока на бок. Реже читал, реже смотрел какие-нибудь фильмы.  

В середине июля, когда уже кончался курс химиотерапии, ко мне в палату подселили девчонку. До чего же она была хорошенькая! Такая милая, такая красивая! У нее были большие карие, почти черные глаза, мягкая восхитительная улыбка. И даже бледная кожа и срезанные волосы ничуть ее не уродовали. Она была очень хорошенькая. И мне было искренне жаль, что ей довелось оказаться со мной в одной палате. Наверняка она не успела сделать в этой жизни ничего плохого, а жизнь уже оказалась с ней строга и так несправедлива.  

Алиса, так звали мою новую соседку, проходила неделей ранее свое первое обследование именно в ККОД. Теперь же, когда опасения врачей подтвердились, ее определили в первое химиотерапевтическое, как и меня.  

Алиса была всего на год младше меня, но разницы в возрасте я так и не ощутил. Она все равно была хорошая. И еще интересная. Она не была болтлива, но стоило мне спросить у нее что-нибудь неважное, как она тут же принималась рассказывать свою историю с энтузиазмом, с огонечками в глазах и в самом сердце.  

Она боялась венозных катетеров, боялась вида капельниц, боялась процедурных кабинетов и неприветливых врачей. Но больше всего Алиса боялась внезапной смерти. Кто-то из врачей или она сама поселила в себе страх однажды не проснуться. И как бы сильно девочке не хотелось бы держать рядом такие навязчивые мысли, Алису они ни на день не покидали. Всякую ночь она боялась засыпать, и засыпала только от усталости.  

Алиса поднимала во мне дух. Мне отчего-то хотелось бороться и дальше, хотелось поскорей расправиться со всеми недугами и выйти из ККОД здоровым, полным сил и полным новых идей человеком. Но Алисе не удавалось поднять показатели результатов моих анализов. Они ухудшались.  

Говорить с соседкой становилось тяжелее с каждым днем. И не от того, что она оказалась скучной и неинтересной, а от того, что обжигающая боль стала чаще и чаще сковывать горло и мешать мне говорить в полный голос. Алиса с пониманием отнеслась к моей болезни.  

Мы по-прежнему коротали время, пока капали капельницы, за разговорами. Алиса читала мне, иногда и мне удавалось почитать для Алисы. Неосознанно, но мы друг к другу привязывались с каждым днем все сильнее и прочнее. Позднее я придумал себе, что на самом-то деле Алиса еще с первых дней стала моей подругой, вопреки всем убеждениям о том, что дружбы между мужчиной и женщиной не существует. А мы дружили. Быть может, потому что оба были детьми. Или, быть может, от того, что между нами была не дружба?  

К счастью и к сожалению, поводов, чтобы расставаться с Алисой пока не находилось ни у меня, ни у нее: ремиссии не наблюдалось у обоих.  

Близилась осень. Я восстанавливался после второго курса химиотерапии, а Алисе была назначена поддерживающая терапия, пока врачи пытались установить наличие или отсутствие положительной динамики в ее состоянии.  

Я хорошо себя чувствовал. Частенько прогуливался по отделению, сновал туда-сюда по палате, иногда даже ненадолго – на дозволенные 10-15 минут – в сопровождении медперсонала выезжал на инвалидном кресле во двор при больнице. Дышал нелегко, не всегда безболезненно, но сам. Сам!  

Показатели росли, тянулись вверх. Все процессы свидетельствовали о том, что я медленно шагаю в сторону ремиссии. Все это открывало второе дыхание матери и мое: хотелось и дальше работать и бороться с недугом, идти к выздоровлению напролом.  

Очередное освидетельствование у лечащего врача кончилось, и я спешил вернуться в свою палату и сообщить Алисе о том, что мне становится лучше и лучше. Соседки не было в палате, и через несколько минут я осознал, что что-то случилось. Испугался, что с ней случилось в мое получасовое отсутствие что-то ужасное, но санитарка Ирина расставила все на свои места за меня и за мою дурную голову, успевшую выдумать все самое плохое.  

Ирина передала мне записку от Алисы, в которой было всего четыре слова: «Загляни под свою подушку». Я подорвался с места и тут же заглянул, куда следовало, и нашел небольшой бумажный конвертик. На нем было мое имя. В конверте был исписанный с двух сторон тетрадный лист.  

Письмо. Письмо от моей соседки.  

«Доброй ночи. Или доброго утра. Не знаю, когда ты обнаружишь эту белиберду. Мне жаль, что я заставила тебя беспокоиться. Я не сбежала, не умерла во сне, а лишь уехала. Уехала лечиться. Мои родители решили, что могут позволить мне лечиться в московском центре, а не в ККОД. И, поверь мне, будь у меня возможность забрать тебя с собой – забрала бы. Первым же делом. Но я не могла.  

Ты стал мне очень дорог. Я краснею, хотя даже не говорю тебе это в лицо, а только пишу на бумаге. Спасибо, что сидел со мной ночами, что успокаивал меня как мог и как умел, что был рядом. Спасибо, что стал не только хорошим соседом, но и хорошим другом. Я очень надеюсь, что твое здоровье в скором времени совсем поправится, и что скоро тебя выпишут с улучшением. Я буду в это верить!  

Но если уж так случится, что я вновь окажусь в больнице, а ты захочешь прийти и навестить меня – приходи ко мне не как пациент, а как посетитель, ладно?  

Береги себя. И не забывай меня. Мы ведь встретимся. Обязательно встретимся, и не один раз, если судьба этого захочет! Так что я не прощаюсь! До встречи! »  

30 августа, в понедельник, я выписался из ККОД. Мы с мамой уехали домой, в родной Норильск. Я очень по нему скучал. Два дня мы с мамой без конца гуляли по городу, делали бесчисленные фотографии, записывали видео на старенький фотоаппарат, много разговаривали и еще больше радовались времени, проведенному друг с другом.  

10 сентября моей маме исполнилось 35 лет. Это был счастливый день. Мы отмечали ее день рождения у нас дома. Целый день рассматривали фотоальбомы, готовили вместе торт и праздничный стол, ждали ее старшего брата. Он должен был приехать из ближнего поселка со своей женой.  

День был насыщенный, интересный. Весь вечер мама и ее старший брат Илья, заявившийся с букетом роз и со своей возлюбленной Еленой, вспоминали прошлое, вспоминали детство и юность, делились новым, ранее не рассказанным.  

Так и оказалось, что Илья с Еленой хотят пожениться. Мама была счастлива за них обоих. А я был счастлив, что была счастлива мама.  

Старший брат мамы приезжал всего-то на выходные, и вечером в воскресенье мы с мамой пошли провожать его и Елену. Было прохладно, а я забылся и оделся совсем не по погоде. Мама долго волновалась, не мерзну ли я. А я сжимал кулаки в карманах и привирал, что ветер на улице – совсем не холодный.  

Я заболел. Температура в ту же ночь поднялась невозможно высокая. Мама не смогла сбить ее ничем, и вызвала бригаду скорой помощи. Меня забрали в норильскую клинику, откуда открывалась лишь одна дорога – дорога в ККОД. Я провалялся в норильской больнице неделю. Врачи снова говорили об улучшении, но мы с мамой уже догадывались, что это вранье. Мама решила выслать результаты анализов прямиком в ККОД, и нам оставалось лишь дождаться ответа.  

Прошла неделя. Я валялся в клинике, откуда со дня на день должен был быть выписан с улучшением. Мама продолжала работать. В один солнечный день она заглянула ко мне в больницу – просто проведать и убедиться, что со мной все в порядке, – а по итогу осталась на целую ночь. Под утро ее прогнали врачи. А мне она сказала, что лишь не хочет опаздывать на работу.  

Я не знал, что в этот день ей позвонят из ККОД. Я не знал, что она пришла на работу полная сил, с хорошим настроением, с бодрым видом, а через час умерла из-за внезапной остановки сердца.  

Планета остановилась. Мир рухнул. Я до последнего не был осведомлен о том, что ей сказали звонящие из ККОД – плохое или хорошее. Я знал, что мамы нет. И знал, что в этом виноват.  

Нас больше не ждали в ККОД.  

– Продолжать химиотерапию смысла нет. Рост опухоли нельзя остановить. Процесс роста образования врачи замедлили настолько, насколько это возможно. Будет ли она прогрессировать – зависит от тебя.  

– Что я могу сделать? – спрашивал я у Ильи, передающего мне слова врачей красноярского центра.  

– Продолжать поддерживающую терапию. Ее могут дать и у нас, в Норильске. И не пропускать освидетельствования дважды в месяц. Чем могут, они…  

– Не помогут. Я знаю цифры.  

– Какие цифры?  

– Пятилетняя выживаемость с вероятностью 30%.