Второй шанс

Сегодня я набросился на двух медсестер. Я исцарапал одной лицо, а второй нанес сильные ушибы грудной клетки. Им пришлось взять больничный и даже лечь в стационар. Я пытался смыть в унитаз таблетки, которые должен пить каждый день перед ужином, чтобы быть спокойным, и в этот раз мне удалось это сделать. Теперь меня переводят на капельницы, и я буду всюду ходить с иглой, воткнутой мне в руку, сверху замотанной специальным ремешком, который я не смогу снять самостоятельно. Если, конечно, не решу избавиться от всей руки. Сегодня после обеда меня будет осматривать главврач, он очень умный и серьезный человек. Только от его решения зависит то, сколько ещё я пробуду в этой клинике, и какое лечение мне будет положено. Прошлый раз, когда он меня осматривал – это было две недели назад – он сказал, что я не безнадёжен. Что я в надёжных руках, и мне обязательно полегчает. Очень жаль, что он оказался не прав. Несмотря на терапию, я стал только сильнее ненавидеть всех вокруг, но в первую очередь – самого себя. Раньше, когда меня окружало общество – в метро, на улице, на учебе, дома – я мог отвлечься от своих мыслей и воспоминаний, но теперь, когда я заключён в четырех стенах, эти муки становятся невыносимыми. Да, они мне дают нейролептики, но лекарства не стирают памяти. Они не дают мне покончить с собой, а всё остальное – как прежде. Мне очень жаль, и даже немного стыдно предстать перед врачом, показав, что лечение совершенно бездейственно. Мои предплечья, а так же подбородок и шея расцарапаны – я нашел в санитарной комнате единственный карниз, у которого был один острый угол, и приходил туда каждую ночь, чтобы заглушить душевную боль физической. Они старались изо всех сил убрать со всего этажа любые острые предметы, но об этом карнизе будто все забыли. Я пишу стихи и рассказы, но их никто не читает, потому что в них очень много боли и страданий, не свойственных обычным, здоровым людям. Я смотрю в окно, где открывается вид на чудесный сквер, но всё, что я могу разглядеть там – это достаточно или недостаточно прочные суки деревьев, на которых я мог бы повеситься. Я смотрю на птиц, и мечтаю, чтобы я был одной из них, а рядом проходил какой-нибудь меткий и опытный охотник. Наблюдая за дождем, я мечтаю оказаться под ним, предварительно взявшись за линию электропередач. Когда мне приносят поесть, то я глотаю пюре и кисель со всеми усилиями, чтобы подавиться и задохнуться. Раз в день нам разрешают войти в интернет и посмотреть пол часа телевизор. Я как-то зашёл на страницу своего старого знакомого в социальной сети, так вот он женится через неделю. Отслужил в армии и планирует поступать в институт. А ещё кандидат в мастера спорта по греко-римской борьбе. Я помню, как в школе он всегда издевался надо мной, подставлял меня в столовой и раздевалке, травил и задирал. А мне всегда говорили, что жизнь его накажет за то, что он так вел себя по отношению к слабым.  

Могла ли ты когда-нибудь представить, что я окажусь на этом месте? Безжизненный, заключённый в кандалы своего собственного страха, обессиленный, изрезанный, подавленный и безнадёжный? Думала ли ты, когда ругала меня за то, что я не одел шапку в прохладный осенний день, что однажды я буду вспоминать об этом, и, терзая себя изнутри, резать свои руки психбольничным карнизом? Задумывалась, что я никогда не смогу познакомиться с девушкой, потому что ты как-то сказала, что у меня руки растут не из того места, и я всю жизнь после этого ненавижу себя за то, что я таким родился? Подразумевала ли, что я буду умирать от ненависти к себе, когда ты меня пристыдила за то, что я тебе не помог по дому? Теперь всё так или иначе – кончено. Я проиграл, и сказать тут нечего. Но, может быть, хотя бы у тебя будет второй шанс, чтобы не повторить ошибки?