Наркомпуть и Малинка

Малинка.  

Маленькая фурия, дерущаяся до крови и не боящаяся боли и ссадин, набрасывающаяся на каждого за один только косой взгляд. Гроза двора и дочь бандита, отъявленная разбойница, худая до невозможности, но совершенно бешеная. Таких в клетке держать надо, а не во двор выпускать гулять к другим детям, если верить словам соседей. Язвительная ухмылка кривоватым уголком рта и насмешливый взгляд под черными изломанными бровями. Извечные синяки и царапины, растрепанные волосы и одежда, пахнущая железом. То ли новый синяк, то ли грязь, сразу не разберешь, пока не попытаешься отмыть. Облазившая каждый уголок железнодорожного депо, невзирая на строжайшие запреты техники безопасности, под покровительством того, кому противоречить мало кто осмелится. Живущая в мирах, созданных печатными словами, запечатлевшимися лишь на страницах книг. Пятьсот грамм злости и ярости на кило живого веса. Потом – бесконечные соревнования, связка медалей, разряд КМС. В промежутках – книги стопками в кабинете главного инженера. И среди них – одна особенная, сшитая из двух номеров литературного журнала, зачитанная до дыр, расстаться с которой равносильно потере могущественного амулета. Хрупкие запястья и невозможно тонкие пальцы с содранными костяшками, глубокие воды лазурных глаз, соленые слезы – брызги моря, нежная ранимая душа под слоем цинизма и скрытности, прорезавшиеся крылья горного орла, помнящие полет.  

Знал бы кто, что она шагу не может ступить без его руки. Он был всем – проводником, поводырем, создателем мира и его единственным богом, сотворившим все сущее и поэтому знающим ответы на все вопросы. Отпустив его руку – она неминуемо упадет, заблудится, собьется с пути и потеряет все ориентиры. Кажущаяся ее самостоятельность и независимость – ровно до того момента, пока она не выпустит его руку из своей. Ей и в самом деле никто был не нужен, кроме него, она не страдала от недостатка общения и не искала ни с кем дружбы. Вместо игр со сверстниками у нее выходили сплошные драки, в ее лице вместо подруги по двору они получали того, кто бил их по всякому поводу, и зачастую – без. Просто потому, что они посмотрели как-то не так. Потому, что позволили себе что-то сказать об ее произношении. Это они говорили все слова неправильно, и что с того, что в их семьях люди с рождения разговаривали только по-русски. Правильно было только то, что и как говорил ее бог. Он никогда не ошибался и знал все на свете. Заблуждаться мог кто угодно, даже весь мир с его законами природы и науки, но только не он. Других кумиров для нее не существовало. Она впитывала в себя книги Ленина, потому что он дышал ими, и это было правильно. С тем же успехом он мог читать любую другую литературу, исповедовать какую угодно религию и придерживаться любой идеологии. Она без возражений приняла бы их как единственно верные ценности и ни разу не усомнилась в их истинности.  

Самой ее не было. Была лишь его зеркальная копия, отражение и калька – со сторон внешней и внутренней. Он называл ее своей молодостью, но это было неправдой. Он лгал себе и верил в это. Молодость его безвозвратно ушла, осталась в прошлом, и не подлежала воскрешению. Ей же, вылепленной им по его утопическим идеалам, возвышенным и недостижимым, предстояло жить в мире, далеком от того, что он создал в ее голове. Без его руки, отпустив ее. Все это казалось невыполнимым и гибельным, но только не для них двоих. Они словно не замечали очевидного, насмешливо отодвигали от себя реальность, потеряв способность здраво оценивать те вещи, которые существовали лишь в их мире и неминуемо рассыпались бы в действительности. Они создавали свою вселенную, творили ее и жили в ней, среди высоких кумачовых идеалов, намеренно не замечая, как вокруг них трещит по швам мир и рушится привычный уклад жизни, отринув от себя мысль о том, что ему совсем немного осталось до гибели. Не она, лишь он – что могла понимать она, девочка с черными косами, что знала она? Сколько бесполезных попыток открыть ему глаза… Он не слушал, смеялся, отмахивался и отказывался видеть. Целовал любимых своих девочек, птиц небесных, не переставал баловать их подарками. Две птицы, третья покинула гнездо, но на то было ее желание. Самая любимая – совсем еще птенец, крошечное создание, не вставшее на крыло. Путался в ее волосах, заплетая косы. Он был – весь мир ее. Иного не существовало. Поводырь для незрячего, без которого она не умеет жить.  

Но пока – рука в руке, и нечего бояться. Мир непоколебим, пока переплетены их тонкие пальцы.  

* * *  

Она не знает иного мира, кроме того, который ты для нее создал. Ты для нее – весь этот мир и все, что находится за его пределами, вся видимая вселенная и та, что недоступна пониманию. Она цепляется за твою руку, боясь потерять ее, свою единственную точку опоры и спасительную веревку в черной воде, которая повсюду – и настолько черна она, что не пропускает свет. Вода эта – в твоих глазах бездонных. Там тьма, в ее же глазах – лазурное море. Вода захлестывает лавиной, черная и голубовато-зеленая, и нет от нее спасения. Только чудо удерживает эту лавину в ней, волны плещутся, стремясь вырваться наружу. Весь мир ее – в твоих глазах, вся жизнь ее – то, во что ты веришь. Ты для нее – весь мир, и нет иного. Что ты сделал с ней, зачем лишил мира ее личного? Ты сделал за нее выбор, а она так и не смогла понять, что это выбор не ее. Будущее ее – это твое прошлое, которое ушло и уже не вернется, и напрасно ты стараешься воскресить его в ней. Не стоит оживлять умерших призраков. Но ты же – Иблис, из огня сотворенный, что тебе все людские законы. И был ли у нее шанс на собственный выбор, у нее, твоего творения голубоглазого? Ты создал ее и вернул себе, и что с того, что родилась она за много километров от нас. Ты можешь создавать творений своих на расстоянии, преград для тебя не существует. И ты сотворил ее для себя, не для нее самой. Ты все решил за нее и стал ее миром, ее богом, ее светом. Что будет с ней, когда тебя не станет? Ты не подумал об этом. Как ей жить в мире, в котором больше не будет тебя? В мире, который в одночасье перестанет существовать с твоим уходом? Нет твоей руки, за которую она цеплялась всю жизнь, не с кем переплести хрупкие пальцы. Нет твоего голоса, на который она шла в темноте. Нет света твоих глаз. Нет ничего. Нет ее самой, а только призрак твоего прошлого. Она жива, пока жив ты. И я боюсь того, что грядет. Ее счастье, если она умрет раньше тебя. Но Аллах не дарует такое счастье. Одно то, что я желаю ей смерти, есть страшный грех. Но я желаю, потому что так лучше для нее. Я проклинаю сама себя за свое желание и не смею молить Аллаха о милосердии. Таким как я – нет прощения и его милости. Но что есть милость его по сравнению с твоей любовью? Сердце отдала зверю, и не знала, как нежно будет он нести его в своих руках. Сердце мое – в твоих руках, мир ее – в твоих глазах.  

* * *  

Она знала, конечно же, что мир огромен, сложен и многогранен. И даже, скорее всего, верила в это. Верила, потому что ты так сказал, а твои слова никогда не подлежали для нее сомнению. Но то было просто знание, не подтвержденное ничем, кроме слов. Ее же личный мир не распространялся дальше железнодорожного депо и их уютной квартиры. Он заключал в себе только это. Ты в этом мире был – ее бог, сотворивший все на свете. Все, что делал ты или говорил, было правильно, пускай ты даже и ошибался, и видно было это всем, кроме нее. Ты создал мир, ее окружающий, и научил ее жить в нем, рассказав про все то, что за его пределами. Но она не восприняла твои слова, они были отдельно, а мир – отдельно. Весь мир ее – это ты, а остального не существует. И никогда уже не будет существовать.  

Знал ли ты, что делал, лишая ее собственного выбора? Делая ее решения лишь иллюзией ее личного желания? У нее нет собственных стремлений и идеалов – они все твои. У нее нет пристрастий, любви и ненависти – она твое отражение, твое зеркало, глядись в нее как в амальгаму. Только глаза – другие. Но от этого еще страшнее. Потому что они ни человеческие, ни звериные – не может быть таких глаз у созданных Аллахом существ. Она же – творение Иблиса, которого она считает богом. Знает ли она об истинной своей сущности? У нее нет своих эмоций и жестов, все ее движения – калька с тебя, эта ехидная кривая усмешка, эти нервные руки, тонкие лихорадочные пальцы, резкие движения, судорога, искажающая лицо, когда она на пределе. Ее голос и слова, спутанные буквы и окончания, неверные звуки и ударения, будто она не здесь родилась и не слышала эту речь с рождения. Дрожащие пальцы и хрупкие запястья. Сердце, стук которого видно сквозь кожу. Неимоверная худоба на грани истощения. Ее одержимость. Ее сумасшествие.  

Страшно в этом признаться, жутко это осознавать, но я все же справлюсь. Я хочу, чтобы она умерла раньше тебя. Потому что для нее так будет лучше.