Гриня.

Группа абитуриентов, направляющихся в колхоз "на картошку", брала приступом вагон поезда. Пассажиров набилось видимо-не видимо.  

– Куда же все едут? Тут не то что в картишки перекинуться, а поедешь как селедка в бочке для засолки! – весело прокричал заводила компании Сережка Липнин пробиваясь в тамбур.  

– Ага. В чесночном соусе! – подхватил один из будущих студентов.  

Ехать предстояло долго. Нужно было что-то решить в отношении возникших неудобств.  

– Есть идея! Держитесь меня. Поедем с комфортом, – сказал Сережка.  

В его памяти возник образ Тимофея Гринина или просто Грини – тоже абитуриента с параллельного потока. С Тимофеем он учился в школе и знал за ним один грешок, которым решил воспользоваться.  

– Эй Васька! Ты возле дверей стоишь. Протиснись в другой вагон. Там Гриня. Тащи его сюда. Дело есть.  

Тимофей Гринин внешне напоминал американского хиппи и вел соответствующую образу жизнь. Пил, дебоширил, дрался, нередко задерживался органами правопорядка за мелкое хулиганство и прочие пакости. В целом отравлял жизнь обществу и участковому по мере собственных возможностей. А в последнее время стал проявлять неукротимую тягу к музыке. Именовал себя бардом. Играл на гитаре, пел песни собственного сочинения. Собрав нескольких единомышленников организовал музыкальную панк-группу с нелепым названием "Шея". Родители Грини, люди далеко не бедные, устав бороться с чудачествами сына решили вопрос жестко: приобрели жилплощадь, выделили ежемесячный денежный пансион и указали чаду на дверь. Тимофей Гринин окунулся в самостоятельную жизнь. В подаренной родителями квартире он разместил музыкантов и оборудование: барабанную установку, синтезатор, две электро-гитары, усилитель и большие аудио колонки. Мебелью решил не морочиться. Два старых матраца, стол и три колченогих табурета составляли всю обстановку грининого гнезда. После обустройства музыка и алкоголь полились рекой. Но, не повезло с соседями. Оказались одновременно и интеллигентными и культурными. Современную музыку шеенцев не приняли. Сначала жаловались участковому, а потом и вовсе выломали входную дверь и поколотили не совсем трезвых дарований, проводивших ночную репетицию. Тут снова вмешались родители, вняв жалобам и народа и властей. Непутевого отпрыска определили в институт вольным слушателем. Теперь судьба гнала его в плацкартном вагоне в далекий невиданный колхоз.  

Гриня протиснулся в тамбур, где Липнин шепотом разъяснил ему план предстоящей операции. Тимофей кивнул и медленно поплыл в людской толчее к ближайшему купе. Протиснулся в проход между сидевшими пассажирами и взявшись рукам за верхнюю полку принялся почесывать одну ногу другой. Через непродолжительное время купе покинула молодая пара. Гриня рухнул на диван, другое свободное место занял гражданин в положительной старомодной шляпе. Вскоре купе покинула женщина, а вслед за ней интеллигентно покашливая в ладошку стала ретироваться старомодная шляпа.  

– Сережка, давай туда, два места освободились, – волновался Васька.  

– Подожди, еще рано.  

В вагоне складывалась странная ситуация. Пассажиры по одиночке и группами покидали купе, новые радостно усаживались, но вскоре вставали и угрюмо двигались прочь. Все, кроме Грини. Наконец, когда вокруг него никого не осталось, а беспокойство начало перекидываться на соседнее купе прозвучала команда Сережки:  

– Ребята, занимаем места! Гриня, зачехляй свое оружие массового поражения.  

Довольные абитуриенты бросились в опустевшую крепость, еще недавно казавшуюся такой неприступной.  

Пресловутый Гринин грех выражался в гигиенической форме. Уже пару лет он фанатично носил одни и те же натовские армейские ботинки, добытые где-то по случаю. В них он ходил по квартире, ел, пил и спал. Злые языки утверждали, что даже видели его в бане, где он, страшно сказать, мылся. Возможно, тоже в ботинках. В общем, расставание грининых ног с ботинками случалось только в исключительных ситуациях и вызывало почти смертельный обонятельный шок у окружающих.