FB2

Клад

Рассказ / Проза
Новый рассказ серии "Село Мошкино" - запутанное дело...
Объем: 0.512 а.л.

КЛАД  

 

 

Прохор неожиданно запил. Заперся в своей новой бане и никому не открывал второй день.  

Казалось бы, чего тут странного? У нас все мужики по баням пьют. Но дело в том, что Прохор не был как все. Он совсем непьющий был. То есть вообще это дело в рот не брал. Таких мужиков в нашем селе было всего двое. Витек – язвенник, что вон в том доме с белой трубой под синей крышей живет, видите, и Прохор. В селе по этому поводу не знали, что и думать. Одни говорили, что заболел. Другие, что должно быть, с женой поругался. А третьи и вовсе только разводили руками.  

 

Село наше, Мошкино, очень старое. Старики говорят, что им другие старики рассказывали, что оно еще при Петре царе существовало. И что интересно, никогда не меняло своего названия. Хотя в нашей округе после прихода нового капитализма все села и деревни до одного переименовали. Совхоз и поселок «Красный плуг» стал назваться Родославлем, в честь какого-то древнего и очень знатного рода. Поселок Дзержинское переименовали в Акиньшино, по фамилии прежнего тутошнего помещика. А Мошкино как было Мошкиным, так им и осталось.  

 

К полудню второго дня к Прохоровой жене Любе забежала ее закадычная подружка Танька Вяхерева. Люба – румяная женщина лет около пятидесяти, с красиво сложенной фигурой, считалась в молодости первой красавицей на селе. Когда Прохор, придя из армии, на ней женился, вся мужская часть округи ему позавидовала. Со временем зависть эта только усиливалась, так как жили они душа в душу, без ругани и склок, что встретишь теперь у нас не так часто. Да к тому же Люба была отличной хозяйкой и считалась лучшей среди баб по кулинарной части. Ее пироги славились на всю округу.  

– Любка, – запыхавшись, еле произнесла Татьяна, – ну ты как сама? Живая? Ты, это, не переживай так уж сильно, а то лица на тебе нет. Сегодня к вечеру обязательно отопрет. Водка закончится и отопрет. Много он ее взял-то?  

– Ой! Да я не знаю. В «Суперлавке» продавщица наша, Зинка, сказала, что две взял. Не знаю, что и думать, – ответила Люба. – Ведь в рот не брал ничего, кроме пива, а тут сидит, на слова и стук не отзывается, и только дым из трубы валит.  

– Да это немного, две. Моему Ивану на два дня не хватило бы. Может, закончил пить уже и просто моется? – предположила Татьяна.  

– А как угорел? – в слезах произнесла Люба. – Прямо уж и не знаю, что делать. Может за мужиками послать. Пусть ломают дверь. Как думаешь?  

– Нет. Наши мужики на это дело не пойдут. Всю жизнь Прохору они завидуют, а теперь, после того, как вы новый дом поставили, и вовсе спасать его не будут, жлобы эти.  

– А твой что, тоже завидует? – спросила Люба подругу, – тоже не поможет?  

– Да мой, в первую голову! Ты чего, забыла, как он тебя в молодости обхаживал, как клинья подбивал? И на мне-то женился только, когда ты его отшила. Пес блудливый. Я вот, что думаю. Поскольку наших просить бесполезно, надо москвича позвать, писателя этого, что в том году дом у Нюрки купил.  

– А он что, здесь? – спросила Люба.  

– Здесь, – ответила Татьяна, – я его сегодня в магазине встретила. Он вроде тоже непьющий, писатель-то.  

– Верно, – согласилась с ней Люба. – Возьму я пирог с рыбой, что давеча испекла, и зайду по-соседски, поговорю.  

Так она и сделала. Завернула в фольгу большой кусок пирога, положила его в корзину и пошла к соседу. То есть ко мне.  

 

Я с радостью открыл дверь соседке. Дом здесь я купил в прошлом году и еще не был хорошо знаком с жителями села. Все время какие-то дела. То по благоустройству сада, то подкрасить, то еще что. А тут выдалась такая возможность познакомиться с соседкой. Поставил я чайник. За разговорами ни о чем пили мы чай с пирогом. Пирог, надо Вам доложить, и вправду был отменный. Давненько таких я не едал. Познакомились.  

– Я к Вам, Александер Львович, с просьбой огромной, – неожиданно для меня взволнованно говорит Люба. – Помощь Ваша требуется. Не откажите по-соседски.  

– Что случилось? – спрашиваю. – Чем могу помочь?  

Так вот и так, рассказывает историю Люба. Да, думаю, надо помочь, конечно. Взял ломик для порядка. Мало ли, что? Оделся и пошел в Прохорову баню. Постучал. Тишина. Еще раз постучал. Слышу, внутри что-то закряхтело и крякнуло. Живой значит! С третьего раза Прохор приоткрыл дверь и, увидев меня косым глазом, озираясь по сторонам, спросил:  

– А Вы один? Наших мужиков с Вами нет?  

– Нет, – говорю. – Люба меня очень просила…  

– Ну, заходите тогда, – сказал Прохор, секунду подумав.  

Баню Прохор выстроил себе отличную – просторную. Большой предбанник с мягкими креслами, душевая, парильное помещение. Все честь по чести. И отделано со вкусом. Самовар на столе и прочая сервировка выглядели презентабельно даже по меркам искушенного глаза, а по местным сельским понятиям и вовсе богато. Только беспорядок на большом хорошем деревянном столе и две пустые уже бутылки водки, валявшиеся рядом с ним на полу, говорили о том, что хозяин кутит. Я зашел, разделся и сел в удобное широкое кресло с деревянными подлокотниками. Прохор, вспотевший, одетый в плотную белую рубаху ниже колен, сел напротив. Минуту, другую, мы смотрели друг на друга, оба не зная, с чего начать разговор. Мне было неловко сходу заговорить о его запое и задавать вопросы. Он тоже как-то по-началу не доверял мне. И я это понимал. Но также чувствовал я, что он рад моему приходу. Что ему очень надо высказаться, душу излить, и я, как человек на селе новый, как раз подхожу для этой его внезапной исповеди.  

– Слушай, Львович, – панибратски, вдруг сказал он. – Я никому об этом не рассказывал, даже жене своей, но тебе, писателю из города, человеку интеллигентному, расскажу.  

На последнем своем слове он махнул рукой сверху вниз так убедительно, что я понял – есть что ему мне рассказать.  

– Только будь другом. Сходи за пивом. В голове каша, а водки этой противной уже не могу больше. И рыбки, рыбки вяленой возьми.  

Я пошел в местные магазинчик с красочным названием «Суперлавка» и взял шесть бутылок «Жигулевского» и пару воблы. Сели. Поколотили воблой по столу, как принято, налили. Выпили по кружке. Налили по второй. И он, наконец, тряхнув своей, еще курчавой с проседью в пятьдесят с небольшим лет головой, начал свой удивительный рассказ, который я Вам, мои Уважаемые читатели, привожу почти дословно.  

 

– Меня зовут Прохор, – начал он. – Отца моего звали Федор. Стало быть, я Прохор Федорович. Деда тоже, как и меня, звали Прохор. И так до восьмого колена, все мы Федоры, да Прохоры… А фамилия наша Пшенкины. Мы тут, в Мошкино, с незапамятных времен живем, сколько село наше стоит. Точно. А рядом с нами, вон в этом доме за белым забором, главные мои враги живут – Ерофеевы. Анатолий, сосед мой – жук, каких поискать, жадный очень. И все они Ерофеевы такие. Вражда между нами началась после того, как невесту моего деда Прохора Татьяну, первую красавицу на селе, выдали замуж за Семена. До революции, при старой власти, они зажиточно жили, даже по нашим скромным меркам богато. Отец Семена, прадед Анатолия, лавку держал. Да еще шкурами приторговывал. Должно быть, воровал. Точно воровал. А наша же семья была всегда беднотой перекатной. Дед рассказывал, что прадед его, Федор Прохорович, старьевщиком был. По деревням ездил, старье собирал и в город на фабрику сдавал, на переработку. Вот значит, и выдали невесту деда за богатого. А уж такая сильная любовь, говорят, была у них с Татьяной. Бабка моя Степанида Ильинична, царство ей небесное, лямку трудную тянула. Детей много, двенадцать человек, и всех обуть одеть надо, поэтому у помещика нашего, у Акиньшина, прачкой подрабатывала – исподнее их стирала.  

Прохор взял сигаретку, помял ее своими натруженными рабочими пальцами и ловким оточенным движением бросил себе на язык. Потом отхлебнул пивка, тяжело вздохнул и продолжил.  

– В девятнадцатом году во всю кипела у нас гражданская. Помещиков раскулачивали, добро их отнимали. Мой дед в Красную армию, понятное дело, пошел воевать, Семен Ерофеев от армии скосил как-то по здоровью, и по хозяйственной части где-то прикормился. А потом пропал, сгинул. Ни могилы, ничего не осталось. А дом у них был самый лучший на селе. Не то, что наша лачуга. Куда там! Мой дед Федор контузию на войне получил в девятнадцатом году. По этой причине в начале двадцатого его комиссовали из действующей армии и направили на железную дорогу обходчиком, а потом сигнальщиком. Так он всю жизнь на Ярославской дороге и работал. Потом и отец мой здесь работал, и я. Рабочая династия у нас.  

Отец, уже перед самой своей кончиной, двадцать лет уж скоро как, рассказал мне, что однажды дед подвыпив, рассказал ему свой самый большой секрет. Дело то было в середине двадцатого года. В один из дней, обходя и проверяя вагоны теплушки, он заметил, что доски на одном из них как-то странно отходят одна от другой. Ему это показалось очень подозрительным. Он дернул одну, которая похилее, и обнаружил тайник. Забрался. И под сеном, под досками, нашел старую жестяную банку. Или коробку. Открыл ее и обомлел. Монеты царские, новенькие. Полная коробка. Или банка. Точно он не знал. Тут черт деда и попутал. Сховал он ту коробку от товарищей по борьбе. Спрятал. Его конечно бы к стенке поставили, если что обнаружилось, но пронесло. И вроде бы закопал он ее в нашем саду. Где точно, никто не знал. В сорок первом дед пошел на фронт в числе первых. В числе первых и погиб геройски под Москвой, унеся с собой тайну места захоронения банки. А сад у нас, сами видели, огромный. Сам отец мой в эту историю не очень верил. Потому как знал, дед Прохор большой балагур был, любитель выпить, загнуть что-нибудь этакое и крепко приврать. Об этом все знали. Вот и отец не поверил. Подумал, сбрехнул, наверное, дед по пьяному разговору. Прошло двадцать лет.  

– Ну, давай допьем пивко, – сказал Прохор, – как мы ее, воблу, ловко уговорили!  

Да, действительно, вобла у нас быстро ушла, хороша оказалась. Разлили остатки пива.  

– А в прошлом году стал я сад перекапывать, – продолжил он. – Вдруг слышу, что-то стукнуло железным звуком. Что такое? Что за ерунда? Я про историю эту, конечно, в тот момент и не вспомнил. Копаю. Смотрю – коробка жестяная. Ржавая вся уже. Принес домой, открываю. Мать честная! Вот, главная штука, подфартило! Серебряники царские – пятьдесят штук. Заныкал я их от государства, как и дед мой когда-то в двадцатом. Только жене своей Любе рассказал. Но она у меня – кремень. Сдал я их. Как? И не спрашивай. Не скажу! Братве местной. Хорошо ребята денег отвалили. Видишь дом? Новый, месяц назад как отделку закончил. Старую свою «четверку» я Олегу, мастеру нашему сельскому, на запчасти продал, а себе «Шкоду» новую взял. В гараже стоит. Вот он клад дедов! – постучал он по стенке бани.  

Я глянул в окно. И правда, дом у Прохора был отличный. Большой, красного хорошего кирпича, в два этажа с террасой. Крыша крыта мягкой кровлей. Две трубы. Пожалуй, один из лучших на селе, не считая коттеджей московских.  

– Подвезло! – заметил я.  

– Подвезло? Да я всю жизнь, как проклятый на железке вкалывал. С малых лет. Ветеран труда скоро. А дома нового не мог себе позволить. Так в старом отцовском доме, что после войны он срубил, и жили. Малость подлатаем крышу и живем, через десять лет опять подлатаем и дальше живем.  

А где денег взять было на новый дом? Семья, двое детей. Любка вон моя красавица, что в жизни видела? За тридцать пять лет только один раз на море были, и в дом отдыха наш по рабочей профсоюзной путевке съездили пару раз. Все! И то, только по тому, что я на дороге работаю и нам путевки и проезд бесплатно раз в год. Ну, я и подумал, кому-то все, а нам? Вон Ерофеев, как новые времена наступили, в кооператоры подался. Разбогател паразит, иномарку купил подержанную. Тогда таких машин ни у кого в селе не было. Потом, правда, потерял все разом, разорился от жадности своей.  

Хоть дом на старости лет у меня свой будет, подумал, и детям в наследство будет, что оставить. А бог не выдаст – свинья не съест!  

– Рисковый ты мужик, Прохор. Я бы не смог так, – сказал я усмехнувшись. А впрочем, кто знает? – Так ты с этого запил-то, что ли, со страху перед расплатой?  

– Да будет тебе! Какой страх. Ты дальше слушай. И сам тогда вывод делай, главная штука, с чего я запил.  

 

– Сосед мой, Ерофеев Толян, всю жизнь мне завидует. Любку мне простить не может. А тут, как новый дом я поставил, по селу весть разнеслась – мол, Прохор дедов клад нашел. Государству не сдал и на это дом и построил. Кто тот слух разнести мог? Ума не приложу. Об истории этой, что отец мне рассказывал, никто знать, казалось, не мог. Но все же кто-то знал. Проверяющие приходили, полиция. Все честь по чести. Глядели. Искали. Хотели с миноискателем сад обойти, но я не позволил. С какой такой радости? Где постановление? Но постановления такого никто не выдал. Догадки все. Подтверждения документального, что клад был, нет и не было никогда. А на нет и суда, фиг тебе вот! Отвязались вроде.  

А на прошлой неделе мы с Любой моей поехали в наш станционный профилакторий, отдохнуть недельку. Приезжаем обратно. Смотрю, а забор наш вроде как ближе к нашему дому на метр стал. Передвинут вроде. Пошел, посмотрел. Точно, передвинул забор зараза Анатолий. Ну, я к нему. Ты что говорю, собака, делаешь? Что своевольничаешь? А он дурнем прикинулся – ничего мол, не знаю. Как положено по кадастру, так и стоит. Сейчас я тебе, псу оборванному, покажу кадастр! Какому такому кадастру говорю, собака лохматая? Наутро взял ломик и снес часть забора к чертовой матери. Он полицию вызвал. Представляешь? Передвинул забор без спросу, да еще властям нажаловался. Короче, я этого дела так не оставил и в сельсовет наш, в управу написал. А пока забор восстановил, как раньше стоял. А он все не унимается. Вызвал инженеров геодезических. Стали те участки перемерять. Потом адвокат приходил. Противный такой, хлюпкий, в пиджаке и в очках. Сказал, что у них есть данные, что все эти сорок лет забор на целый метр неправильно стоял. Вот те раз! Раньше было правильно, а тут неправильно. Сомнение мне тогда в голову закралось. Что-то тут не чисто! Ну, адвоката, понятно, он купил, но чтобы этот жук скобарь, просто так, из-за метра стал тратиться? Не поверил я. И правильно сделал.  

Признаться, на этом месте его рассказа, мне стало интересно и подозрительно забавно. Не кончится все это добром, чувствую я своим писательским чутьем.  

Тут в дверь постучали. Люба на пороге стоит. Обрадовалась, что Прохор в порядке, залепетала, заплакала.  

– Ты иди, Любань, ступай, я скоро буду, – сказал ей Прохор. – Вот договорю с человеком и приду через минуту, другую. Люба весело, кокетливо поглядев на него, пошла в дом.  

– А вчера стал я в сарае разбираться. Я в доме, когда потолок старый разобрал, балки старые выбрасывать не стал, в сарае их сложил. Крепкие балки, дубовые, еще сто лет прослужат. И с ними еще старье всякое сложил. Тогда, когда разбирался, что там – не заметил. В спешке разбирал. Устал. А тут смотрю, портфель что ли, или точнее баул. В стародавние времена, знаете, доктора с такими ходили. Открыл. Бумаги старые. И среди них письмо. Конверт старый, труха одна, а содержимое конверта хорошо сохранилось.  

Скупая мужская слеза сверкнула в глазах Прохора.  

– Вот это письмо, – протянул он мне два старых листка бумаги. – Читай.  

– Нехорошо как-то, – ответил я, – чужое письмо. Семейное ваше.  

– Нет, ты читай, – сказал он, – разрешаю.  

 

Пересказывать содержание всего письма я Вам, Мои дорогие читатели, не стану. В конце концов, Прохор его разрешил прочитать только мне. Но расскажу вкратце его содержание своими словами и приведу дословно только последние две строки.  

Пишет то письмо бабка его Степанида Ильинична дочери своей, тетке Прохора, должно быть, чувствуя, что дни ее сочтены. И про между разного, сообщает вот что:  

«…Перед близкой кончиной моей признаться хочу тебе, доченька, в грехе моем смертном. Согрешила я с соседом нашим Семеном. И сын мой Федор, брат твой, не от отца твоего Прохора, а от Семена. Черт меня попутал. Но я сотворила такое безбожие твоему отцу в отместку! За то, что он кобелина, всю жизнь Татьяну, жену Семена любил. А на селе слух был, что Семен взял Татьяну в жены уже беременной. И что сын ее Иван, не мужа ее Семена сын, а отца твоего, блудливого Прохора…А еще скажу я тебе, свет мой Маруся, что он, отец твой, поганец жуткий, нас на бедность и голод обрек. Нашел он или украл где две банки железные с деньгами. Одну с серебряными, другую с золотыми монетами. И чертов паразит их попрятал, а мы с голоду мыкались, траву жевали в тридцатые. Только перед своей кончиной, на смертном одре, он мне признался в этом грехе своем. И сказал, что закопал он те банки. Одну в саду нашем, а другую под забором. Вот такой паразит твой отец, царство ему небесное. На этом остаюсь, мать твоя Евдокия…Точка. Клякса».  

 

– Почитал я письмо и чуть с дивана на пол в бане не рухнул. Вот суки, бабы, думаю, что с нашим братом делают! Да и мы кобели, не лучше их!  

Отдаю обратно письмо Прохору. У того слезы вот- вот ручьем польют. Лица совсем не осталось.  

– Ну чего, – говорю ему, – горевать теперь. Ну, было. Не твоя ж вина, а бабкина. Тебе, что теперь кручиниться? За ее грехи расплачиваться?  

– Да ты что, читал не внимательно? Иль не понял ничего, писатель?  

Ведь я сердцем чувствовал – не просто так Анатолий, собака, забор стал двигать! Он и баба его Мария знали эту историю про банки. И что две их было, а не одна. Она, жена его, Машка, и разнесла по селу весточку про банку. Наверное, бабка Евдокия в любовных объятиях Семену Ерофееву рассказала. А он сыну своему, Ивану, а тот уже Анатолию. Все они – гадюшник Ерофеевский этот – знали всё эти долгие годы. И ведь никак это никогда не проявлялось. А как я новый дом поставил, тут он и решился. А послезавтра суд.  

Я стал его, как мог утешать.  

– Подожди ты убиваться, Прохор, – говорю я ему, – надо посмотреть, чем дело окончится, что суд решит, тогда уж и думать. Я уверен, что суд твою сторону примет. И земля вместе с кладом, то есть со второй банкой, на твоей стороне сада останется. Только, если откопаешь и найдешь вторую часть клада дедова, придется в этот раз его государству отдать. Но тебе по закону четвертая часть клада положена! Что горевать-то?  

– А что если ему, – отвечает мне Прохор, – не только про вторую банку, а еще и про эти семейные истории известно? Что его папаша от моего деда Прохора. А мой отец его деда Семена сын. Тогда ты прикинь, что получается. Я теперь по отцу – Ерофеев. А Анатолий, стало быть, по отцу Пшенкин. А участки земли-то, они в те давние года в сельских талмудах по отцам записывались. А потом, после войны, по наследству по отцовской линии передавались. Без всяких там кадастров. Понимаешь? Теперь, как ни крути, положение мое – раком ставленое в ситуацию.  

Если я суд проиграю, то вторая банка на его стороне окажется! Мне-то копать, пока суд не закончится, нельзя. А если выиграю и клад на моей стороне останется, так он потом новый иск подать может, историю нашу семейную выложить! А как родство наше перепутанное откроется, так выйдет, что земля моя неправильно мне по наследству досталась. Она его теперь, нового Пшенкина! И дом мой новый и метр земли со вторым кладом, все ему отойдут, главная штука.  

А вот это поворот. Вот это история, думаю. Это на брата нашего, Уильяма тянет…  

– Слушай, – говорит Прохор, – прошу тебя, друг писатель Львович, приходи на суд, поддержи морально. Люба моя про вторую банку ничего не знает. А про то, что я теперь Ерофеев, а не Пшенкин, и сказать, признаться, не знаю как. Стыдно.  

Ну, прямо жалость меня взяла к семье Прохора. И от чего людям такая забота-напасть прикатила, думал я? Видно, так жизнь устроена, что найденное счастье в один миг может несчастьем обернуться.  

Возвращаясь домой, идя по нашей единственной мощеной в селе Центральной улице, я оглянулся, проходя мимо их окон. В окне было светло. За прозрачными тюлевыми занавесками отчетливо просматривался силуэт Любы, а напротив нее, на переднем плане, фигура Прохора, сидящего около дымящегося на столе самовара.  

Сколько времени прошло, подумал я. Почти сто лет скоро. Сколько поколений за это время сменилось, событий разных произошло. А грехи предков наших, любовь и измены их, до сих пор витают над старым селом Мошкино.  

Пойду на суд. Поддержу Прохора. Да и любопытно, чем это дело закончится…  

 

 

 

 

 

| 286 | 5 / 5 (голосов: 4) | 20:06 16.05.2019

Комментарии

Sara_barabu11:43 28.06.2019
Замечательно :)
Ulyana219:51 05.06.2019
Очень знакомы и близки мне такие истории. Всю жизнь живу в латвийской деревне. Ох, такие страсти иногда кипят...Мне понравилось.
Sall01:12 24.05.2019
Новый Анискин.

Книги автора

ПРОВИЦИАЛЬНЫЕ ИСТОРИИ
Автор: Lvov
Рассказ / История Публицистика
Нравы провинциального городка
Объем: 0.1 а.л.
08:33 11.03.2022 | оценок нет

ПРЕДНОВОГОДНЕЕ
Автор: Lvov
Стихотворение / Поэзия События
Предновогоднее. События.
Объем: 0.015 а.л.
15:18 06.12.2021 | 5 / 5 (голосов: 2)

Держи дистанцию (Песня. Исполняется на блатной манер)
Автор: Lvov
Стихотворение / Поэзия
Аннотация отсутствует
Объем: 0.062 а.л.
08:23 28.08.2020 | 5 / 5 (голосов: 3)

Прочь...
Автор: Lvov
Стихотворение / Поэзия События
Аннотация отсутствует
Объем: 0.009 а.л.
10:20 23.03.2020 | 5 / 5 (голосов: 6)

Мальчишкам 2060 -х годов
Автор: Lvov
Стихотворение / Поэзия
Аннотация отсутствует
Объем: 0.051 а.л.
16:31 08.01.2020 | 5 / 5 (голосов: 3)

Дорога
Автор: Lvov
Стихотворение / Поэзия
Аннотация отсутствует
Объем: 0.057 а.л.
14:41 17.07.2019 | 5 / 5 (голосов: 5)

Смешанный лес
Автор: Lvov
Рассказ / Проза Сказка
Лес - наша колыбель, наша жизнь. Хвойные и лиственные, северные и горные, все леса хороши, Но скажу Вам откровенно - лучше наших среднерусских смешанных лесов, во всем мире не сыскать.
Объем: 0.854 а.л.
08:51 11.07.2019 | 5 / 5 (голосов: 3)

Авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице.