Реповое поле

Бывший следователь районной прокуратуры, а ныне заместитель редактора газеты для детей и юношества "Кибальчонок", Е. Е. Стульчиков клал. Клал аккуратно, блюдя миллиметр за миллиметром: парочку долек сервелата на ломоть ржаного хлеба; потом помешал сахар в стакане в мельхиоровом подстаканнике, наблюдая за тем, как там кружит полумесяц лимона; потом повернулся в другую сторону, к окну, и стал подпевать радио, которое стояло на подоконнике; потом вернулся к бутерброду и положил на колбасу ломтик сыра, прикусив при этом кончик языка; потом снова помешал чай; потом снова к радио, как в дверь постучали.  

– Тук-тук! Извините.  

– А?  

– Можно?  

Редактор Стульчиков отвернулся от радио. Там, из двери, торчала какая-то голова, взъерошенная, неухоженная, с худым лицом и большущими черными глазами. И еще темными кругами под ними. И еще в очках.  

– Кого?  

– Извините. Можно... к вам?  

– Вы по какому вопросу, товарищ?  

– Я... это... по поводу рукописи.  

– Какой рукописи?  

– Моей...  

– Гражданин! Вы читать умеете? Там же написано: "ОБЕД".  

– Где, простите?  

– На двери. Табличка.  

– А... извините. А когда можно?  

– После обеда. Написано же!  

– А... опять извините.  

И дверь призакрылась.  

Стульчиков вздохнул. А потом стал намазывать масло и перчить бутерброд из солонки.  

– До свиданья, лето. До свидания, – подпевал он через проступившую слезу. – На тебя напрасно я надеялась...  

*  

Спустя час и четыре минуты.  

– Тук-тук! Извините. Можно?  

– Да, заходите.  

– Я по поводу рукописи.  

– Присаживайтесь. Слушаю вас.  

Молодой человек присаживался на край стула, который был по эту сторону стола, и теперь они, посетитель и редактор, смотрели друг на друга через баррикады бумаг – гору всевозможных историй и событий.  

– Гм! – кашлянув в кулак, начал посетитель. – Я приносил рукопись.  

– Ну?  

– Две недели назад.  

– Ну?  

– Историю.  

– Ну?  

– Там... про бабушку с дедушкой...  

– Кого?  

– Про бабушку с дедушкой.  

– Так это вы написали?  

– Угу.  

– Читал, читал! Только что читал! Где же она? Очень понравилось! Прямо-таки!  

У посетителя аж отлегло от сердца, и даже некая свежесть на щеках проступила. Тем временем редактор искал рукопись, приговаривая:  

– Такие штуки... нашей газете... нашей... газет-т-те... черт, понатаскали хламу! Весьма пригодятся. Юношество, оно, дорогой товарищ, крайне... твою ж мать! Я гварю, крайне полезны. И воспитательны. Уф! Нашел. Так. На чем это я? Неважно. Рублей на восемьдесят потянет ваша повестушечка. А то и на все девяносто! А? Как вам такой расклад?  

– Я, собственно...  

– Вы кем работаете?  

– Я?  

– Да.  

– Младшим научным сотрудником. В одном НИИ. Но, знаете...  

– И какая ваша зарплата?  

– Чья? Моя?  

– Да.  

– Ну, рублей восемьдесят.  

– Вот видите! Тут вам и лирика, и поэзия, и... этот... верлибр, и детектив, и драматургия, и естествознание, и изобретательство, и история, и киберпанк даже! И критика, – отхлебнул чай, – и любовный роман, и мемуар, и мистика, и оккультизм, и пародия, – снова отхлебнул чай, – и постапокалипсис, и постмодернизм, и... – отрыгнул, – приключения, и психология, и публицистика, и реализм, и... – протяжно отрыгнул, – стимпанк, и сюрреализм, и фантастика, и философия, и фэнтези, и даже хоррор с чёрным юмором, эзотерикой, эпосом, эротикой... и всё на свете! Ик! Кстати, что такое "верлибр"?  

– Верлибр – это...  

– Неважно! В общем, грандиозненько! Рублей на сто, не иначе. Вы знаете, где окно бухгалтерии?  

– Нет, но я...  

– Ага. Секундочку. – Редактор Стульчиков еще раз отпил чай, чтобы промочить горло, вернул стакан на прежнее место и весь обратился во внимание.  

– Я... некоторым образом... приносил сказку.  

– Кого?  

– Сказку.  

– Какую сказку?  

– Про репку.  

Редактор Стульчиков нахмурился. Он схватил рукопись и, прочтя на титульном листе, произнес:  

– Грозный, Иван Четвертович. Повесть "Я спасу тебя, Франция! ".  

– Нет, не я. Я вообще не пишу под псевдонимом.  

– Что вы мне тогда голову морочите!  

Тут открылась дверь, и в проем нырнула женская головка в парике.  

– Котик, я уже...  

– Закройте дверь! – Потом, опомнясь: – Не сейчас. Не сейчас.  

Дверь громко захлопнулась, и Стульчиков поморщился.  

– Как ваша фамилия? – сказал он.  

– Яков Сильмариллионович.  

– Такая длинная?  

– Ой! Это имя-отчество. А фамилия моя – Фынфиков.  

– Кого?  

– Это – по матери. Мамина фамилия. Дело в том, что папа моего отца, мой дед, был лично знаком с Толкиеном...  

– Кого?  

– С Толкиеном. Джоном. Рональдом. Руэлом. Так вот этот Толкиен...  

– Как же, как же, знаю. Знатный был тракторист. Черт! Найти не могу. Как, говорите, вещь называлась?  

– "Про репку".  

– Это сказка такая?  

– Угу.  

– Странное какое-то название для сказки. Репка. Черт те знает, что здесь мне понавалили!  

– Там, знаете, рукопись... такая. Бумага в клетку.  

– Минуту. Вот! Тит Сигуртович?  

– Нет, не я.  

– То есть как не вы? Яков, Тит Сигуртович. Вот же! Сказка. Называется "Мы открылись. Сейчас закроемся".  

– Нет. У меня про репку.  

– Тьфу! – и редактор Стульчиков принялся за поиски по-новой.  

*  

Спустя шесть минут.  

Стульчиков листал страницу за страницей. Как и было обещано, бумага была в клетку. Текст же начиркан от руки, однако ж каждая буква нашлепана по отдельности. В общем, проделан был околотитанический труд. Всюду помарки, везде пометки из красного карандаша.  

Кто ж это? Танька? Нет, не Танька. У Таньки почерк кривой, крупный. А здесь – не иначе, как Светлана Афанасьевна, литературный редактор. Тетка сурьезная, дело свое знающая (и страшная, как жаба).  

– Так, – вздохнул Стульчиков, листая страницу за страницей. – В ваших показаниях вы заявляете, что мышку съела кошка. Так?  

Автор почесал затылок и пожал плечами.  

– Так, – сказал он.  

– Следом, судя по вашим показаниям... тьфу ты! Читая текст предъявленной вами сказки, выясняется, что кошку съела Жучка. Так?  

– Так.  

– Ладно. А это тогда что?  

– Где?  

– Вот. Тут. Кошка говорит мышке: "хочешь, я превращу тебя в велосипед и съем без соли на обед? ". С ваших слов записано верно?  

– Да. Но это... я позаимствовал...  

– Кого?  

– Из кукольного театра.  

– Плагиат то есть?  

– Всё в пределах допустимого.  

– А при чем тут велосипед? Имеется ли в виду наша велосипедная промышленность?  

– Никаких намеков.  

– Ясно. Поехали дальше. Вы заявляете... то есть пишите, что Жучку съела внучка. Так?  

– Ну... да.  

– А вот и не "да"! Где это видано, чтобы внучка ела Жучку?  

Автор снова пожал плечами.  

– Иногда такое происходит.  

– Где это?  

– В некоторых селениях.  

– Каких еще селениях?  

– Джекичановка, например.  

– И что там? Прямо-таки внучки едят Жучек?  

– Да. Иногда.  

– Бред! – Потом, вздохнув, перелистнул страницу. – Ладно, поехали дальше. Ага! Уже интересно! Вы пишите, что внучку съели бабушка с дедушкой. А потом дедушка стукнул бабушку в живот, перерезал ей горло и выдавил еёшние глаза в стакан с водкой. Так?  

– Да. Всё так.  

– Отлично! Детективчик. Гм... впрочем, что за ерунда? Что это? Дедушка выпил водки из стакана и закусил глазами, как оливками. А сам тоже умер, потому как водка была отравлена мышьяком. И что такое оливки?  

– Оливки – это...  

– Неважно! Не пойдет.  

– Почему?  

– Сыровато. Надо, чтобы убийца до конца произведения оставался неизвестен. Понимаете, Яков Сколопендрович?  

– Я Сильмариллионович.  

– Неважно! Понимаете? Тогда всё будет как у... этой... как бишь ту тетку звали?  

– Агата Кристи?  

– Во-во!  

– Да, но я... у меня...  

– Отлично!  

– Сказка...  

– Неважно. Агата Кристи. Вы будете наша советская Агата Кристи!  

– Я не хочу быть Агатой Кристи.  

– Бросьте, Яков Сейсмостойкович...  

– Сильмариллионович.  

– Хорошо. Вы, знаете что, там, по коридору, возле туалета, есть дверь. А за этой дверью располагается редакция журнала... не помню точного названия... кажется, что-то вроде "К вопросу о разведении советской женщины". Попробуйте обратиться туда.  

– А как же вы?  

– Кто? Мы? Ну, как вам сказать, Яков...  

– Сильмариллионович, – поспешил подсказать автор.  

– Да. Для нас это слишком просто. Сказка. Репка. А нам бы сейчас что-нибудь такое, что-нибудь вроде той вещицы, про Францию, пока иностранная делегация в городе. А вам лично я желаю дальнейших успехов. Всех благ! До скорых встреч.  

На пороге, уходя, автор Фынфиков не преминул вставить:  

– Верлибр, между прочим, – это в разной степени свободный от жёсткой рифмометрической композиции стих, занявший довольно широкую нишу в европейской, в частности — англоязычной, поэзии XX века. Это тип стихосложения, для которого характерен последовательный отказ от всех «вторичных признаков» стиховой речи: рифмы, слогового метра, изотонии и изосиллабизма (равенства строк по числу ударений или слогов) и регулярной строфики. Иными словами, верлибр есть свободный стих.  

– Кого?  

– А оливки – это плоды окультуренного вида масличного дерева — Оливы европейской. В соответствии с международной терминологией, существуют оливки чёрные — зрелые плоды оливкового дерева и зелёные оливки — не дозревшие плоды оливкового дерева. В русском языке в обиходной речи оливками называют плоды зелёного цвета, чёрные оливки именуют маслинами.  

И не успел Стульчиков что-то сказать, как дверь довольно громко захлопнулась. Поднеся стакан ко рту, но потом убрав его, Стульчиков сказал (тоже довольно громко):  

– В жопу твою Википедию!  

*  

В субботу весь НИИ отправился на картошку.  

В автобусе пели песню под гитару, и кто-то сказал, что собирать будут не картошку, а лук. И еще кто-то потом вспомнил фильм "Луковое поле" с замечательным Джеймсом Вудсом в главной роли. Потом долго еще, вплоть да самого колхоза, беседовали на всякие культурные темы, затронув не только вопросы кино, но также театра, литературы и телевидения.  

*  

Колхоз назывался "Три колоска".  

К общему удивлению, поля были засажены никаким не луком, а репкой. И казалось, ее сто лет никто не убирал. Из-за долгих дождей вымыло почву, так что весь урожай повылазил наружу. Корнеплоды были огромных размеров, они были похожи на трупы слонов, выброшенных на берег. Репа гнила, плоды были изъедены сквозными туннелями. Время от времени из них выбегали суслики и, становясь на задние лапки, глядели вдаль.  

Когда приехал автобус, и сотрудники высыпали наружу, суслики спрятались.  

А потом видели мужчину, который бежал по полю, снимая с себя одежду и разуваясь. Его звали, ему кричали:  

– Яша! Яша! Ты куда? Стой, дурак, простудишься...  

Но Яша был уже совсем голый. И бежал. Бежал.  

Он думал, наверно, что пробежит так до остановки сердца, однако ж добежал только до автобусной остановки. А там, это уже другая история.