Как мы встречали папу

Мы с мамой поехали в аэропорт, встречать папу.  

Папа наш был полярник и иногда, между вахтами, прилетал домой, чтобы побыть с нами, потому что мы семья.  

Мы поехали на автобусе, даже не попив чаю.  

В зале аэропорта никого не было. Самолеты к нам летали редко. Городок наш был маленький.  

Мы сначала смотрели табло. Потом мама разговаривала с тетенькой из справочного окошка. А я сказала, что хочу кушать. А мама сказала, чтобы я потерпела. И потом она еще с кем-то разговаривала, а я побежала играть. Я сначала играла в классики.  

Прыг-скок! Прыг-скок!  

А потом побежала на улицу, посмотреть, как растут цветы.  

Цветы на улице не росли, и даже на клумбе не росли. Зато была лягушка. Она делала так: квок-квок! Я присела на корточки и взяла веточку, чтобы потрогать лягушку. Но лягушка ускакала.  

А когда я подняла голову, то увидела, как там ничего нет. Только небо и облако.  

Потом вышла мама и стала ругаться, и говорила, чтобы я далеко не уходила, а то придет бабайка.  

А я спросила:  

– Мам, а скоро папа прилетит?  

Мама сказала, что скоро, вот я опять вымазалась!  

Мы зашли обратно в зал. Мама купила мне пирожок с картошкой за пятнадцать копеек. Тетенька в белом халате завернула его в бумажку, дала мне и сказала:  

– Кушай, родная.  

Я снова хотела играть, но мама меня не пускала. Поэтому я сказала, что хочу пи-пи, и мы с мамой пошли в туалет.  

А потом я снова захотела кушать, и мама снова купила мне пирожок за пятнадцать копеек, но уже с капустой. Этот пирожок был вкуснее.  

– На, держи, маленькая!  

– Что надо сказать тетеньке?  

– Спаси-и-ибо!  

– Ах ты умница! Сколько ей?  

Мама сказала, сколько мне, и они с тетенькой в белом халате еще о чем-то говорили.  

Наступил вечер, папа все не прилетал и не прилетал.  

Мы с мамой сидели возле стены, и я от нечего делать болтала ножкой.  

А потом я снова захотела кушать. Мама купила мне пирожок с творогом. Я покушала и снова захотела. Купила с ливером. Покушала и захотела спать. Но проснулась и снова захотела кушать. А у мамы уже не осталось монеток, и тетенька куда-то делась, только еёшний закрытый лоток остался. Я стала хныкать, а мама стала ворчать. Потом мы вышли на улицу, подышать свежим воздухом, но там уже стемнело и стало прохладненько.  

Мама что-то искала в канаве и нашла старый тапок.  

Я кушала тапок, он был пыльный и солёный. Мне бы чем запить! Мама стала плакать, и я пила ее слезки и думала: какая странная у меня мама, всё плачет и плачет. А папа все не летит и не летит. Тапок сверху был шерстный, а снизу резинный – жевать, не разжевать. У меня аж рот заболел. Насилу проглотила. И снова захотела. И лягушка в кустах говорила: квок-квок! И на небе появились звездочки, и я стала кушать звездочки, и они во рту жглися, а мама даже не сказала, чтобы я подула. А потом мама умерла от горя, да и похуй. Мне-то что! Я хотела кушать, и чтобы папа прилетел. И даже теперь, когда пишу эти строки, то жру обои, срываю со стены лоскуток за лоскутком, и засовываю в рот и запиваю остывшим чаем, и рука уж болит писать, и мне похуй, и папа больше не прилетит, я так думаю.