Интервью

– Мы готовы, – сказал Михаил Громов, на нем была белая рубашка с короткими рукавами и узкие серые джинсы. – Вы как?  

– Честно говоря, волнуюсь, – сказал я, скрестив руки на груди. – Это же мое первое интервью, и я…  

– Не беспокойтесь так, – поспешил утешить меня Громов, он говорил спокойно, но в то же время быстро. – Если запнетесь – ничего страшного, – вырежем или переснимем. Не думайте, что вы один такой. Все волнуются.  

– Хочется в это верить. – Я набрал в легкие побольше воздуха и сказал: – Я готов.  

Мы сидели в мягких креслах, в просторной комнате, которую интервьюер, Михаил Громов, называл студией. В нескольких метрах стояло несколько человек. Там стоял оператор, уж его-то грех не увидеть первым; затем молоденькая брюнетка с худым лицом, которая гримировала мне недавно-появившиеся прыщи и шрамы. Все остальные… я без понятия, кто они, что они тут забыли. По их равнодушным взглядам я не мог понять цель из нахождения здесь, кроме как получить мой автограф.  

– И так, – сказал Михаил Громов, вытаскивая небольшой планшет и смотря в объектив камеры, – всем привет! Сегодня у нас в гостях – юный по меркам нашего времени, – автор детективного романа, который за первую неделю стал на одно полосу с такими романами, как «Девушка в поезде», «Темные тайны» и «Нож». Речь, конечно, о романе «Доктор», и сегодня с нами его автор…  

Я был взволнован, чувствовал капли пота на спине. Не надо было надевать кофту с джинсовой курткой, простой футболки было бы достаточно. Когда Михаил Громов назвал мое имя, я заставил себя посмотреть в камеру, улыбнуться. Вообще я был рад, что у меня решили взять интервью, и не абы кто, а «Ворлд детективс», специализирующаяся на авторах, которые пишут детективные романы. Когда они мне позвонили (удивительно, что не написали на эмейл или ВК), я сразу согласился. Еще до того, как книга поступила в продажи, я смотрел интервью, где гостями были Ю Несбё, Гиллиан Флинн, Борис Акунин, Ник Пиццолатто, Роберт Гэлбрейт и многие другие, даже Донцова. Мне нравились интервью, многие интересные вещи всплывают при разговоре.  

Мое первое интервью выпало на июнь, за пару недель до заключительных экзаменов в колледже.  

– Мы начнем с простых вопросов, – сказал Михаил. – Если вам понадобится попить воды или перекусить, то устроим небольшой перекур.  

Я кивнул.  

– Да, разумеется.  

– Отлично, – широко улыбнулся интервьюер. – Что ж, первый вопрос: когда вы решили, что можете стать писателем?  

Так было сразу и не вспомнить. Я напряг извилины, порылся в воспоминаниях.  

– Помню, что интерес к писательству у меня возник в школе, – начал я, бегая глазами в разные стороны. – Это было… как бы сейчас не соврать… в классе этак в седьмом. Конечно, тогда меня можно было смело называть плагиатором, поскольку не было как таковой оригинальности в историях. Получалось что-то среднее между «Властелином колец» и «Звездными войнами», – я усмехнулся, поражаясь собственным словам.  

– Вы совмещали средневековье с космосом?! – удивился Громов.  

– Нет-нет, ни в коем случае. Я брал разные моменты и смешивал их, вставлял в свой сюжет. И так продолжалось, примерно, до десятого класса.  

– А дальше? – наклонился ко мне Громов.  

– Дальше тоже были сворованные идеи, но я расставлял их так, что мало к чему можно было бы придраться.  

– И в какой момент вы обрели свою собственную оригинальность?  

– Я хорошо помню тот момент, – сказал я, чувствуя, как окунаюсь в прошлое. – Помнится, тогда был ноябрь, и шел я со своим другом после кинотеатра. Мы заскочили в канцелярский магазин, чтобы купить тетради. Мой друг потратил деньги на тетради, ручки и карандаши… а я на ежедневник. У меня всегда возникал некий ступор, когда я смотрел на чистые листы бумаги. Это, понимаете, волнующе, особенно, когда ты вырос и должен понимать, твое ли это дело – писательство. Вот тогда-то я написал первые слова «Доктора» и почувствовал, что в голове выстраиваются свои собственные мысли, герои. Сюжет. Это ни с чем непередаваемое чувство, когда ты волен писать то, что ты хочешь.  

– У вас получилось просто отлично, – согласился Михаил. – Я сам только начал читать вашу книгу и захватывает она не просто, как детектив, а как драма. Прям сам вспоминаю себя в школе, все эти контрольные и диктанты.  

Было приятно это слышать.  

– Я сейчас дам себе небольшую вольность: у меня есть вопрос, который может попасть в видео, если вы хотите.  

– Спросите, и я решу, – улыбнулся я. Мне нравилось, как говорил Громов.  

– Ваши персонажи являются полностью выдуманными?  

– Нет, разумеется, – помотал головой. – И я прошу вас не брать весь мой ответ.  

– Хорошо, – кивнул Михаил.  

– Да, герои, можно сказать, не выдуманы. Если позволить себе такую роскошь, то я, как Алексей Иванов с романом «Тобол», взял настоящих, существующих людей. У него, конечно, исторический роман, но и у меня, если так подумать своя история. А у каждого автора свое усмотрение: будет ли он придумывать своих собственных персонажей или будет брать настоящих людей из своей жизни, меняя им имена.  

– А вы меняли имена своим?  

– Многим, практически всем. Единственные, чьи имена я оставил – это основные персонажи, детективы.  

– То есть мы можем встретить их на улице, но не будем знать, что это именно они.  

– Да, так и есть. Единственный момент, хочу заметить, что персонаж по имени Оксана… все же не совсем реальный. Я поменял девушке имя, оставив только первую букву ее имени. В принципе, как и с остальными второстепенными героями.  

– Зачем вы так сделали? – недоумевал интервьюер.  

– Без понятия. Хотя с прототипом Оксаны есть отдельная история, но я могу рассказать ее вам после окончания этого интервью.  

– Да, как скажете, – согласился Михаил. Возникло молчание, поняв, что я закончил ответ на вопрос, Громов спросил: – А кто-нибудь читал ваши рассказы в школе или в колледже?  

– В школе было дело. Однако многие просто говорили, что прочтут, но какой там. Вообще я выглядел, как какой-то графоман, который бродит со своими текстами по школе, говорит «прочти», «оцени», «что скажешь, написал» и так далее. Выглядел я, наверное, как дурак.  

– А из взрослых? Учителя? Родители?  

– Ни в коем случае, – помахал ладонями, словно отгонял дурное. – Я был… двоечником, если честно. Да, окончить школу я смог, но исключительно потому, что меня тянули по многим предметам. По русскому языку у меня можно было ставить «2», но благо учительница, которая у меня преподавала, ставила «3». Это, знаете, Михаил, напоминало безумство.  

– Почему это? – тихо произнес Громов.  

– Безумцы – они будут до последнего верить, что правы, они сделают все, чтобы доказать свою правоту. И сейчас, оглядываясь назад, я вижу себя таким. Тому мальчику неважно, какие преграды на его пути, его приоритеты направленны на одну лишь цель – написать книгу. Я бы сам сказал: «Он безумец, он не осилит написание».  

– Но вы осилили, – парировал Михаил.  

– Да, потому что книга стала для меня жизненной целью. Что бы люди ни говорили, я продолжал писать. Конечно, не было и ступоров, запоев на несколько месяцев.  

– И что вам помогало?  

– Во-первых: книги. Стивен Кинг говорил: «Если у вас нет времени на чтение, то и нет времени (и навыков) для письма. Это простая истина. Во-вторых: друзья. Да, было время, когда эти люди были для меня, как лес для лесопилки, – простой смысл существовать. Но со временем я начал видеть не просто людей, источники вдохновения, а нечто большее. Не знаю, как это объяснить, но скажу одно: когда тебя окружают правильные люди, а ими могут быть многие, то ты всегда будешь чувствовать, что в тебе есть силы двигаться дальше.  

– И что вам помогло больше?  

– Относительно грамматики и прочего – книги, но духовно – здесь уже друзья, семья. Я считал, что одинок, пока не понял, что меня поддерживают, пусть и по-своему.  

Михаил приоткрыл рот, но тут же уставился в планшет.  

– К каким бы авторам вы себя приписали? – спросил он.  

– В смысле? – спросил я.  

– Есть авторы, которые, чья аудитория взрослые, у кого-то дети или подростки. Куда бы вы себя зачислили?  

Я задумался. То, что было в романе не могло подойти для детей, но и всем взрослым бы не подошло, так как история на любителя. Для подростков, наверное, но и здесь тоже не уверен.  

– Мне кажется для молодежи в возрасте от восемнадцати до двадцати трех, максимум до двадцати пяти лет.  

– Практически взрослые люди, – заметил Громов, он скрестил ноги.  

– Ну, согласитесь, что детям и подросткам это читать нельзя. Хотя, кто уж станет отрицать, что современные подростки не хотели бы читать подобное, если у них есть интерес к чтению.  

– Согласен с вами. А вам это нравится, что подростки могут без всяких проблем найти подобный материал?  

– Нет, конечно нет, – помотал головой, пока не почувствовал, как один шейный позвонок хрустнул. – Сейчас дети вообще многое узнают через интернет, я в их возрасте знал только, что в сети есть новый фильм в хорошем качестве или игра. А теперь, смотрю я, чем интересуются дети и подростки, школьники, коротко выражаясь, и пугаюсь. Все эти Фэйсы, Элджеи, Углеводороды…  

– Оксимерон, – поправил Михаил.  

– Верно. Все они не хило так промывают мозг детям! Сейчас даже половое воспитание не успевает вступить в силу, так как дети либо наслушаются всякой херни о сексе, либо просто врубят порно.  

У меня пересохло в горле, я взял бутылку воды со столика, который стоял между мной и Михаилом Громовым. Отпил пару глотков.  

– Не будем делать перекур? – поинтересовался интервьюер.  

– Нет, все нормально, – ответил я. – В общем, молодое поколение оценит роман, но я этого не хочу, пусть дорастут.  

– Хорошо. – Михаил посмотрел в планшет, затем снова на меня. – В аннотации романа сказано, что история имеет зачатки автобиографии, можете назвать пару моментов, которые действительно с вами происходили?  

Я задумался, надо было пролистать в голове все события, которые были написаны.  

– Игра с мячом в классе, – сказал я. – Разумеется, тогда ни в кого не попадали, но написал так потому что надо было ознакомить читателей с персонажами и их взаимоотношениями.  

– Помню, помню, – кивнул Михаил.  

– И еще один, это… мой день рождения, передача подарка – ежедневника. Я мог бы еще сказать, что я описал последний звонок и выпускной, но углубляться в это как-то не хочется, потому что там всего понемногу.  

– Угу… Если бы вас спросили, какой ваш любимый момент в романе, какой бы вы назвали?  

– У меня есть два любимых момента. Но больше всего мне нравится эпизод, когда мой герой не может признаться в своих чувствах Оксане перед ее одноклассниками, и дружба разрывается. Это прям было написано в тот день, когда нечто подобное произошло со мной. По классике как правильно? – персонажи влюблены, встречаются. – Но не у меня. До этого даже не дошло. Наверное, этим этот фрагмент мне и нравится. Подобное мало кто пишет, всем хотелось бы дать ложную надежду, чтоб потом ее забрать. Я так не хотел. В жизни такое редко случается. Ты либо становишься второй половинкой другого человека, либо изначально попадаешь во френдзону.  

– Из личного опыта? – На лице Громова пронеслась тень ухмылки.  

– Да. Чужие истории я рассказывать не хочу, а их достаточно, что можно целый сборник сопливых историй написать.  

– А вы бы его написали? – Улыбка во все зубы.  

– Учитывая, какой трэш сейчас распространяют в жанре романтики, то нет. Первый такой роман, романтический я читал… в классе одиннадцатом. После этого пришлось пройти курс реабилитации – прочитать Достоевского.  

– Что это за романтика такая? – насторожился Громов, испытывая интерес.  

– Трилогия «50 оттенков», а после этого «Идиот» Достоевского.  

– И как, помогло?  

– Не особо, но жаловаться не хотелось. Я и до этого не читал русскую классику, а после «Идиота» я вовсе подходил к выбору насторожено.  

– У вас есть какой-нибудь любимый классик? Среди отечественных.  

Задумался, почесал затылок.  

– Трудноватый вопрос, – вздохнул я. – Думаю, большую симпатию у меня вызывает Булгаков. Сразу скажу, что не читал «Мастера и Маргариту». Вместо этого я прочитал «Морфий», «Записки юного врача» и «Собачье сердце».  

– Многим нравится «Мастер и Маргарита», – заметил Михаил.  

– Просто потому, что эти «многие» не читали ничего, кроме этого романа, – усмехнулся я. – Больше вам скажу: у меня нет ни одной книги из школьной программы. В школе я отставал по литературе только потому, что не читал книги, которые нам задавали. Писал сочинения, аргументы, тесты, полагаясь на пересказы одноклассников.  

– Неужели вы были единственным, извиняюсь, раздолбаем в классе?  

– Не извиняйтесь, сам себя таким считаю, – махнул я. – Нет, не единственным. Практически никто не читал «Войну и мир» и «Тихий Дон». Есть, конечно, парочка людей, но осилили они романы только после окончания школы.  

– Тогда, что вы делали на уроках литературы?  

– Я читал, но именно то, что сам хотел. Если мы говорим о классиках, то мне нравятся зарубежные авторы. Артур Хэйли, Рэй Брэдбери, Оруэлл, Берджесс и многие другие. Я бы перечислил, но лучше перейти к другим вопросам.  

Михаил Громов кивнул. Проскользнув пальцем по экрану планшета, он спросил:  

– Как отреагировали ваши родители на ваше творчество?  

– Очень нейтрально, я бы сказал. С одной стороны, они рады, что я не пью, не курю, не тусуюсь, где попало. Однако, когда я начинал скатываться в учебе, а я даже не поднимался в ней, они тут же начинали говорить, что писательство – это ничто. Я говорил им, что согласен с ними, пока не начал учиться в одиннадцатом классе. Как раз, когда я начал писать что-то свое, пришло озарение: возможно, у меня получится достичь высот в писательстве.  

– А какая сейчас реакция у вашей семьи?  

– Практически никак не поменялась.  

Мы усмехнулись друг другу. Я сделал глоток воды.  

– В детстве вы могли хоть немного представить, что будете писателем?  

– Нисколько, – помотал головой. – В детстве я не думал о будущем. У меня был комп с играми, и я тупо рубился в них. Потом начал смотреть сериалы, кино, видеть в этом какую-ту духовную составляющую моей жизни. А там и интерес к книгам пришел. В общем, я был ребенком без перспектив, беззаботным мальчиком, который редко выходил гулять с друзьями. Это, конечно, волновало родителей. Моя необщительность, а не отсутствие в детском возрасте перспектив на будущее. Помню, когда мне было лет так девять-одиннадцать, мама водила меня к психологу, но это не поменяло положения. Зато деньги просадили конкретные. С тех пор я предпочитаю просто быть терпилой или решать проблемы.  

– А зачастую как поступаете?  

– Терплю.  

– Каким образом?  

– Смотрю сериалы и читаю, уж на это у меня всегда найдется время.  

Михаил находил мои слова забавными. Из увиденных мной интервью, никто подобного раздолбайства не показывал на камеру. В это время, когда все следили за своим имиджем, я его вообще не имел.  

– А с чем это может быть связано, имею ввиду вашу отстраненность? – спросил Громов.  

– Я сам не знаю, – скривил рот в арку. – Меня достаточно стебали в школе, мне было боязно произносить хоть что-то, пока меня не попросят. Паршиво еще было то, что я не интересовался тем, чем другие интересовались.  

– Например.  

– Спорт. Вот тут я вообще ноль. Просто не понимаю, что такого интересного в футболе. Поражает еще то, что наши люди почему-то смотрят его! Мне кажется это глупостью: смотреть на бегающих мужиков, который то и дело что умеют пинать мяч и за это грести хорошие бабки. Это очень парадоксально и нелогично, как по мне. Просто многие другие люди, других профессий имеют не меньше прав получать такие деньги. Возьмем хотя бы медиков, потому что сам по факту являюсь им, фельдшером. И, если сравнивать, то это несправедливо – давать охренеть какие деньги за то, что у тебя просто есть ноги. И получать такую мизерную зарплату за собственные мозги и умение спасать человека. Конечно, подобных осуждений я не выговаривал в школе или в колледже, поэтому не лез туда, где мог сорваться. Пожалуй, это один из моих недостатков.  

– Гнев?  

– Именно. Он в каждом человеке есть, не спорю, но агрессия, осуждения в чужой адрес – это просто неотъемлемая часть меня. Это тоже отталкивает людей от меня.  

– И вы с этим не хотите ничего делать? – удивился Громов.  

– Нет. В наше время лучше быть колючим. Вот еще причина, почему я считаюсь интровертом.  

– А вы пробовали говорить с другими о кино или книгах?  

Я растянул улыбку, настолько наивное предположение, что это спасло бы.  

– Разумеется, – ответил я. – Но здесь я начинал сторониться потому, что человек… скорее любит смотреть русское кино.  

– Вам не нравится отечественный кинематограф?  

Я засмеялся.  

– Отечественный что? Ха-ха-ха!.. Юмор у вас на высоте, Михаил! Нет, мне он не нравится. Я вообще считаю, что у нас нет как такого кино вовсе. Министерство культуры дает деньги чуть ли не каждому фильму, который потом облеван зрителями. И это уже происходит несколько лет подряд.  

– А почему так, как вы считаете?  

– Думаю, кино для наших режиссеров стало дойной коровой. Люди просто идут в кино развлечься, готовы отдать деньги на фильм, который в итоге не несет в себе ничего, кроме бухих людей, которых можно встретить во дворе, мата, быдло, просто моральных уродов. Кино задумывалась, как развлечение, но теперь я вижу в нашем кино простой высер и мусор. Я не ругаю актеров, которые, кстати, тоже могут привнести в кино ложку дегтя своей актерской игрой. Плохих актеров не бывает, бывают плохие роли и КВНщики.  

– Сами вы в последний раз какой русский фильм смотрели?  

– Дайте-ка вспомнить… Я мало русских фильмов смотрю, но помню, что смотрел «Завод» Быкова. Вот что-что, а Юрий Быков мой кумир среди российских режиссеров! Думаю, вы сами это знаете, так как его фильмы только и хвалят наши люди.  

– А Бондарчук?  

– Здесь все сложно, честно. Мне не хочется его обсирать, как плохого режиссера, но и отличным его не назовешь. Средненький такой, чьи фильмы на один разок. Хотя в техническом плане он неплох, стоит признать.  

– Вы говорите о фильме «Сталинград»?  

– И о «9 роте» в том числе. Технически все хорошо, операторская работа тоже неплоха. Но, блин, сюжет «Сталинграда» – это бред. С похода к «9 роте» я вообще в недоумении.  

– А как бы вы поступили?  

– Взял бы и показал Сталинградскую битву, чтобы название фильма было оправданным. А в «9 роте» убил бы шестерых человек, как это было в реальности. И не добавлял бы ту сцену с Белоснежкой.  

– Не понравилась? – усмехнулся интервьюер.  

– Да. И вообще не нравится тот факт, что фильмам с подобными сценами приписывают рейтинг «12+». Даже возьми «Собибор» Хабенского, который я считаю получше «Сталинграда». Там человека живьем поджигают, издеваются над пленными. Да, это было в реальности, но ребенку это нужно показывать в таком возрасте? Нет.  

– А вы бы сколько поставили?  

– Рейтинг «16+». Чтобы по справедливости, как с зарубежными фильмами. Возьмем «Дюнкерк» Нолана, где нет крови. Рейтинг «16+», а из-за чего? Потому что нерусский фильм. Элементарно: русский фильм, где есть сиськи и секс, ставится рейтинг для подростков, а где представление снято для подростков, то тут для людей, которые давно вышли из этого возраста. Паршивенько все это.  

– В России много проблем.  

– Они есть в каждой стране, только в нашей проблемы с логикой еще.  

– А в каком бы фильме вы хотели бы сняться?  

– Не знаю, честно. Потому что пересматриваю любимые фильмы и думаю, что с моим участием они бы были тем еще тряпьем. Лучше я останусь верным своему ремеслу, и может, рискну как-нибудь написать сценарий. К моей книге, если кому-то вдруг стукнет в голову мысль снять сериал или фильм, или к какому-нибудь детективу.  

– Вы настолько уверены в своих силах?  

– Я не уверен до конца, но в жизни нужно делать рискованные поступки, чтобы доказать себе, что ты чего-то добился.  

– А если провал?  

– Провал тоже достижение. Если он, конечно, не повторяется.  

Михаил кивнул, соглашаясь с моими мыслями. Он заглянул в планшет и задал следующий вопрос.  

– Что вы будете делать дальше, у вас есть мысли насчет новой книги? – спросил он. – Потому что в конце романа ясно написано, что это не конец.  

– Не конец, – кивнул я. – У меня есть мысли по этому поводу, но ничего сказать не могу, поскольку еще ничего не разработано, и я сам себе не дал «зеленый свет» началу второй книги. Скажу вам, что она будет не хуже первой, гарантирую.  

Настала маленькая пауза, в ходе которой Михаил Громов сделал несколько глотков воды. Меня не мучила жажда, и я ждал следующий вопрос.  

– А о чем вы мечтаете? – вдруг спросил Михаил.  

Я не ожидал подобного вопроса.  

В помещении тишина, я качаю ногой вперед-назад, думая о мечте. Мечта – это не банальная вещь типа «мир во всем мире, без войн» и т. п. Это своего рода божество, к которому ты тянешься, веришь в него и делаешь все, чтобы стать ближе к нему.  

– Я мечтаю… м-м-м… меч-таю… Я мечтаю о том, чтобы поменяться в более лучшую сторону.  

Давно пора притворять эту мечту в реальность.  

Михаил Громов смотрел на меня, как обычно смотрят на человека, который просто мечтает. Мне так казалось, потому что я мало кому рассказывал, о ком я мечтаю.  

– У нас начинается блиц из простеньких вопросов, – объявил Михаил.  

– Я готов, – я чувствовал себя раскрепощенным.  

– Любимая книга?  

– «Исчезнувшая».  

– Любимый фильм?  

– «Властелин колец».  

– Любимый сериал?  

– «Игра престолов».  

– Три самые красивые актрисы?  

– Я же должен назвать, опираясь на внешность, а не на актерский талант?  

– Угу.  

– Элизабет Олсен, Эль Фаннинг… Лили Рейнхарт.  

– Три лучший актера из молодого поколения?  

– Логан Лерман, Том Холланд, Дилан О’Брайен.  

– Три лучших из старого поколения?  

– Хью Джекман, Константин Хабенский, Бенедикт Кембербетч. Черт, очень трудно выбирать.  

– Три лучших российских актера?  

– Хабенский, Саша Петров, Серебряков.  

– Лучший зарубежный автор из мертвых?  

– Теодор Драйзер.  

– Лучший зарубежный автор из живых?  

– Стивен Кинг.  

– Лучший русский автор из мертвых?  

– Булгаков.  

– Лучший русский автор из живых?  

– Алексей Иванов.  

Михаил Громов отложил планшет, выгнулся до хруста в позвоночнике.  

– Мы закончили, – сказал он. – Спасибо вам, что уделили время.  

– Это вам спасибо, – сказал я.  

Мы пожали руки друг другу.  

Михаил задержал меня еще на пару минут, я рассказал ему о прототипе Оксаны, и многое для него стало понятным. В конце я ему объяснил, почему во многих ответах имелись дыры – их мог заткнуть прототип девушки.  

– Наверное, ваша мечта, скорее, связана с ней, – сказал Громов, когда я собирался уходить.  

– Да, ведь в большинстве своем мы стремимся понравиться другим людям. Себе-то мы и так нравимся.  

Я вышел из студии.