Учитель истории

..«Ведь мне сегодня пятьдесят.. Черт дери, полтинник.. И я, — никто.. Разве я хотел им стать? Наверно я просто хотел остаться собой. Вот так оно всё и вышло, — рассуждал Марафет, сидя на чердаке шестиэтажного дома, под деревянными стропилами крыши, за которыми всё ещё чернела ночь с фонарями и звёздами.  

По паспорту, который он давно потерял, или продал, а честно говоря, не помнил, его звали Матвей. Хотя, его давно не звали, ни так, ни куда нибудь ещё, а звали по прозвищу, которое он получил среди таких же как он. После того случая, когда он жахнул «Шипр», и благоухал им пару дней. «Шипр» оказался не таким стойким, как его прозвище..  

Во времена Союза, которые с этого чердака, ему казались волшебными, он был обычным учителем истории. Теперь, он подкармливал крошками хлеба голубей, прилетавших сюда днём. Дом был старый, жёлтый, из прошлого века, со слуховым окнами, и он жил здесь незамеченным уже целую неделю. Голуби прилетали как по расписанию, и дрались с залётными воробьями за крошки, которые он рассыпал. Птицы старались особо не шуметь, чтоб не выдавать его присутствие жильцам. Сам он кормился на рынке, с раннего утра таская и разгружая, подметая и убирая, и ещё разным-прочим неинтересным, зарабатывая себе на еду и пьянство. За квартиру ему платить было не нужно, потому что за неё платила жена, которая осталась в ней, разведясь, с ним, тут же выйдя замуж, за его бородатого коллегу- физика.. Бывшего подводника второго ранга в запасе. С тех пор у него тоже была борода, и ничего больше. И он жил с этим всем, в разных местах, всё в том же городе. На зиму он перебирался в «танки» теплотрасс, думая о своих новых коллегах из тёплых стран, что с климатом, тем повезло больше. Он не вступал в длительные сношения с работодателями. Он их не терпел, и они его тоже, но всё же терпеть приходилось всем, потому что, так уж всё устроено, и не только на рынке. Он старался держаться особняком, и скрывать своё местонахождение от всех. Но его находила милиция, потом полиция, дворники и собутыльники. Ему приходилось время от времени менять дислокацию, и город это позволял. Людей он не любил, бывал гоним ими, и старался держаться от них подальше. Ему вполне хватало самого себя. И некоторые, его действительно не замечали, потому что, завидев, старательно отворачивались.  

«Люди вообще, мало что замечают, – рассуждал Марафет, открывая третий флакон боярышника, — им некогда. Они работают, творя рай и ад, собственными руками, и потом всё спихивают на Бога. Торгуют библиями, и религиями. Овощами для "фруктов". И фруктами, для "овощей. " Устраивают сезонные распродажи благотворительности, подменяя её тарелкой супа. Требуя взамен налоговых льгот, и отпущение грехов. Разбивают свои лбы, о пол церкви, о вечность, об асфальт, и лобовые стёкла дорогих машин. Он усмехнулся подумав, что наверно по этому, некоторые стёкла так и называют.. «Что мне до людей? То же, что и им.. Все мы мухи, считающие себя орлами, — сделал он неожиданный вывод, несколько высокомерно, с некоторым пафосом, как в прошлом, стоя на кафедре в школе, заканчивая урок.. Впрочем, он тут же отметил это и про себя, с какой-то безжалостностью, устало выпустив дым. Сам, давно уставший от себя, и жизни. Ему пришла в голову мысль, а не порхнуть ли ему самому орлом с этого чердака в вечность.. Да хоть куда,.. лишь бы отсюда.. Потом пришла другая; что сегодня он, как-то чрезвычайно ясно мыслит, хотя и несколько витиевато. Будто пьёт, не дерьмо, а изысканно-печальную трезвость..  

В бутыльке оставалась ещё треть спиртовой настойки, и он решил, что решит, когда её не останется..  

Ночь не торопилась, и он тоже не торопился, вглядываясь красными глазами в свою затёртую память, страдавшую амнезией. В свою историю, ведомую только ему. Она была одета как он, в лохмотья, пропахшая улицами, и мусорными баками..  

Уже брезжил рассвет, а он так и не нашёл ничего ценного, что бы не обесценилось. Не нашёл дефицита, заглянув под все прилавки. Только слабый инстинкт самосохранения, пищал мышью загнанной в угол. Он напоил это серое, слабое, испуганное животное остатками спирта, и шагнул из окна, ступив на первый солнечный луч, пробившийся к нему из-за городских крыш..  

Голуби, прилетев необычно рано утром, сделали круг, над старым домом, пёстрой толпой, каретой скорой помощи, и канареечной машиной. Улетев, они уже не возвращались, и воробьи победно чирикали им вслед..