Ангарск-18

Маша открыла глаза, посмотрела в окно, за которым проносились леса, поля, потом снова закрыла и пристроилась на плече мужа. Саша открыл глаза, посмотрел по сторонам, будто вспоминая, что он здесь делает, потом закрыл глаза и положил голову на голову жены.  

Спать в автобусе было не так чтобы очень удобно. Но они оба, уставшие за эти четыре часа, что провели в дороге, всё ж спали.  

Стекла снаружи облепили капли, однако дождя как такового не наблюдалось. Только тучи ползали, отчего было темно, как вечером.  

*  

– Поедем в объезд, – услышала Маша голос водителя (тот с кем-то разговаривал).  

*  

Когда она снова открыла глаза, то за окном был туман. Пахло горелым. Маша подумала, что они проезжают мимо какого-то промышленного города. Саша тоже проснулся. В этом году ему исполнилось сорок три.  

– Где мы? – спросил он у кого-то из пассажиров.  

Маша в разговоры не вслушивалась, но, кажется, сказали, что дорогу там перекрыли, и теперь едут через военный городок. Крюк примерно в двадцать кэмэ.  

– До темна должны успеть, – заметил пассажир, сидевший на один ряд позади.  

Странно, подумал Саша. Он не мог припомнить, чтобы через военные городки прокладывались магистрали.  

*  

Чем дальше ехали, тем сильней был запах.  

Такое ощущение, что жгут сырую древесину.  

Автобус въезжал в ворота. Пассажиры видели, какие они. Ворота, заборная сетка – определенно, время не пожалело ни металла, ни краски. Унылое запустение.  

Они проехали мимо одноэтажного здания, на котором большие "АВ-ОВО--АЛ" качались то ли от ветра, то ли под собственным весом. Недостающие буквы лежали здесь же, на земле.  

Автобус проехал дальше.  

Потом водитель притормозил и, выглянув из окна, спросил у какого-то черненького мужичка, что это за город. Тот ответил, что, мол, Китай-город.  

– Чего? – сказал Саша Маше, и оба хихикнули.  

Мужичок, который был одет во все черное (то ли черное, то ли грязное) переходил через дорогу. Больше никого здесь не было. Ни машин, ни людей. В руке мужичок нес алюминиевый бидон, в котором обычно хранят молоко. Вскоре он исчез в тумане.  

*  

Автобус заезжал на заправку, которая пристроена была сразу за автовокзалом.  

Хотя какая там заправка – будка да две колонки со шлангами.  

Водитель взял денег, каких-то бумаг, вышел со своей стороны и побежал в туман, закрыв лицо воротником брезентовой куртки. Там и остался.  

Некоторые пассажиры стали выходить, чтобы размяться. Как только открыли двери и стали выходить, в салон пахнуло горелым.  

Маша сказала, что хочет пи-пи. Она тоже вышла, вслед за ней спрыгнул на землю и ее муж. Оба с растерянностью глянули друг на друга.  

Получается, туман был из дыма?  

*  

Защищая нижнюю часть лица носовым платком, она проходила мимо будки, за которую собиралась зайти. Водитель ждал возле окошка.  

– Сейчас подойдет, – сообщил он, и она, улыбнувшись в платок, кивнула.  

Нет, подумала, здесь посторонний мужчина. Да еще заправщик явится с минуту на минуту.  

Маша решила не ходить за будку, но пройти дальше, в здание автовокзала. Там наверняка должен быть туалет. Тем более и дыра в сетке забора зияла большущая. Когда Маша коснулась металла этой сетки, то увидела сажу на своих пальцах.  

Как же? – подумалось ей. – Как люди могут здесь жить?  

*  

Здание пустовало.  

Не было никого. Кругом только мусор и запустение.  

Маша искала вход, – обычно в зданиях автовокзалов входы-выходы сквозные, – но тут услыхала голос. Она обернулась. В тумане кто-то разговаривал. Это был детский голос, и Маша могла биться об заклад, что там разговаривает девочка.  

– Вот тебе трупики! – говорил голос. – Вот тебе! Вот тебе!  

У Маши болела голова, она кашлянула в платок. В горле першило, и стали слезиться глаза.  

Скорей бы сходить – и обратно в автобус!  

– Вот тебе трупики! Вот тебе! Вот тебе трупики!  

Наконец, в тумане показалась девочка. Лет семи-восьми, никак не больше. Она держала игрушку. Мягкая игрушка. Зайчик с опавшими ушками. Совсем грязненький. Это с ним девочка говорила. Она волокла его за собой, держа его за лапку, грозила пальчиком и приговаривала:  

– Вот тебе трупики! Вот тебе трупики!  

Потом произошло то, что Маша, стоявшая чуть поодаль, восприняла, как должное. Зайчик словно бы ожил. Он зашевелился и стал теперь передвигаться на собственных лапках. Он вырвался из девочкиной руки и побежал, горько плача. И столько в этом плаче было безысходности и обиды, что Маша и сама сейчас была готова расплакаться. В то же время она понимала, что игрушки не могут просто так оживать и передвигаться на собственных ногах, но девочка и зайчик скрылись в тумане.  

Потом другой голос, мужской, низкий, прокуренный:  

– Так-то у меня сердце золотое, и я много чего понимаю и даже могу ощутить.  

Маша обернулась.  

Там действительно стоял кто-то. Какой-то дяденька, с небритым лицом, метра с два высотой. Не исключено, что тот самый заправщик. Большие грязные пальцы были покрыты... даже не волосами, а шерстью.  

– Я очень чувственная натура, – говорил мужчина, – поэтому меня легко тронуть и даже... секунду...  

Маша посмотрела вниз, там кто-то лежал. То ли ребенок, то ли карлик, с лысой головой. Ноги мужчины были обуты в кирзовые сапоги, и он сильней надавил на голову правым сапогом, будто хотел совсем раздавить. Послышался треск черепной кости под гладкой кожей, и Маша увидела, как из уха потекла темная струйка, такая темная, почти черная.  

– Чувственность. Мягкость, – говорил небритый рот, обнажая грязные кривые зубы. – Ах!  

Рука приподнялась, и на вытянутый волосатый мизинец сел маленький оранжевый жучок с черными пятнышками на спинке.  

Издалека послышались звуки:  

БИ-И-ИП! БИ-БИ-И-ИП!  

Это водитель сигналил, приглашая пассажиров вернуться в автобус.  

– Божья коровка! Улети на небо...  

И тут Маша, которой в этом году исполнилось тридцать шесть, почувствовала, как меж ног струится теплое. Маша описалась.  

*  

– Простите, – говорил Саша, блуждавший в толпе, – вы моей жены не видали? Не видали? Моей? Жены?  

Никто не видал, все садились в автобус. Саша пробрался в салон, он думал, что Маша уже там. Искал, но не мог найти.  

– Панночка померла, – передавал один пассажир другому, а тот третьему. – Панночка померла...  

Так происходило, пока они рассаживались.  

– Панночка померла. Панночка померла.  

Когда же очередь дошла до него, то он, Саша, сам не зная почему, передал эти слова женщине, севшей впереди него, а та – другому.  

Волна шепота проходила по салону.  

Потом "панночка" почему-то превратилась в "баночку".  

– Баночка померла. Баночка померла.  

Саша встал и подошел к водителю, тот пытался запустить двигатель.  

– Вы, – сказал Саша. – Вы же видели! Моя жена! Маша!  

– Да?  

– Она хотела... сходить. Туда. Возле будки...  

– Да?  

– Вы ее видели?  

– Баночка померла. Баночка померла.  

– Да. Она потом пошла на вокзал, – просто ответил водитель. Ему наконец удалось завести мотор.  

– И что? Она там?  

– Вы можете сойти, – предложил водитель.  

– Надо ее подождать! Вы не можете! Мы не можем...  

– Баночка померла...  

– Или езжайте с нами.  

*  

– Решайте!