Город как почтовый ящик

Стою в длинном коридоре, где полно народу. Все бабы, что неудивительно для женской консультации. И хотя учусь в десятом классе, стало быть, и моя пора пришла ходить на приемы в такие дома. Сесть, конечно, негде, все лавки забиты. Бабы, разных возрастов и социальных групп, молчат или читают. Или изредка перекинутся друг с другом парой словечек, несильно громко, сообразно обстановке.  

Стою прислонясь плечом к стене, на которой стенд с изображением женщины в разрезе. Читаю, что там написано.  

Вдруг, какие-то два мужика в белых халатах. Спешат. Проходят мимо. Заходят в тот кабинет, куда нам очередь.  

Через какое-то время выводят оттуда старушку. Совсем старенькая старушка, лет девяносто. Держат за руки, волокут, а она упирается. Платок на воротник съехал. В руках кошелка. Старушка упирается, поворачивая голову то на одного, то на другого; идти не хочет, так что им, двум амбалам, приходится прилагать усилия. А она всё повторяет:  

– Не имеешь права! Старший приказал! Не имеешь права! Старший приказал...  

Они же ее не слушают, волокут дальше.  

По пути старушка теряет с ноги галошу, пытается повернутся, чтобы посмотреть на эту галошу. Может быть, даже в последний раз. Орет им:  

– Тапок! Тапок, блядь! Хуеплёты недобитые! ТАПОК...  

Я, другие женщины, следим за этой картиной с каким-то оцепенением.  

И уже из зала регистрации слышен старушечий голос:  

– Я Сейлор Мун! И я требую уважительного к себе отношения! Пусти, гной ебаный! Я Сейлор Мун...  

*  

Стою на остановке в ожидании автобуса. Вижу, как одна женщина ведет за руку мальчишку лет четырех-пяти. Или даже не ведет, а тащит. А он что-то такое лепечет, только вот женщина не обращает внимания. Когда проходят мимо, слышу:  

– Мам? Мама? Мам, слышь? Мам? А чем... а чем... а чем плотник отличается от столяра? А? Мам? Мама? Ну ма-ам...  

– Отстань!  

– Мам, а правда, что Лев Николаевич в детстве был девочкой?  

– Какой еще Лев Николаевич?  

– Толстой. Лев Николаевич Толстой... и Пушкин тоже, Александр Сергеевич? Правда, мам? Ну правда, мам? И звали их Зита и Гита...  

– Вот я тебя сейчас оставлю здесь, и потопаешь один! И пусть тебя бабайка заберет...  

Мамаша тащит свое дитя дальше, а оно продолжает морочить ей голову.  

Подъезжает мой автобус, "пазик". Расходятся створки, приглашая войти. Оттуда, из салона автобуса, слышится песня. И никак эта песня не из радио, но кто-то там, какие-то молодые люди, веселые и дружные, поют под гитару:  

Нет кита, нет кита,  

Нет кита, не видно,  

Вот беда, вот беда,  

До чего обидно!  

В этот самый момент, входя на ступеньку, вдруг понимаю, что могу написать рассказ. Не знаю пока, про что. Но вижу лето, стадион, японские болельщики следят за матчем по футболу. Но только вот один электрик (или водопроводчик, додумаю потом), который жевал свой гамбургер, перестает жевать его и начинает думать о чем-то таком, что не имеет отношения к футболу. Вижу отчетливо, как ночью, запершись в туалете, он пишет что-то ручкой на бумаге. Не дает ему покоя овечка, бегущая краем моря.