Старый Алжир

Николай Егорыч налил себе чаю, так, как любил – крепкий, с двумя ложками сахару, но без молока и лимона (тем более что за лимонами надо было стоять в очереди, а на это у Николая Егорыча сил не хватало). Потом из кухни прошаркал в зал, чтобы успеть к телевизору. Кресло с покрытыми растрескавшимся лаком подлокотниками было одно, так что Николай Егорыч уселся прямо в него и стал смотреть.  

К своим 64 годам он вдруг осознал, что за всю свою жизнь так нигде и не побывал. Не был он и на юге, не был и на севере, не встречал рассвета на берегу Байкала, не преодолевал километры в знойных песках Кара-Кума. И песню о дружбе под гитару у ночного костра тоже не слушал. Поэтому пристрастился к "Клубу кинопутешествий". Больно ему нравилось слушать красивый голос Юрия Сенкевича о всяких африканских странах и прочих интересностях, которые, оказывается, бывают на этой планете.  

Сегодня Юрий Александрович рассказывал о знатном мореплавателе Туре Хейердале, только вот когда надо было поднести чашку ко рту, чтобы маленько отхлебнуть, за окном стало слишком светло для этого времени суток. Николай Егорыч отставил чашку на край стола, поднялся и спешно, шатаясь от старости, прошаркал к окну. Жил он на седьмом этаже, так что было хорошо видно прямо до горизонта.  

Там из столба огня, дыма и пепла вырастало большое яркое облако.  

Зрелище было настолько удивительным, что Николай Егорыч даже приоткрыл рот, чего раньше не делал. Он спешно запахивал полы халата, когда окно со звоном бьющегося стекла распахнулось, и в комнату ворвался порыв горячего воздуха. Все, что лежало на подоконнике – все попадало на пол, и листы бумаги для пишущей машинки, разлетелись по комнате, как большие испуганные бабочки. А ваза, подаренная учениками по случаю юбилея, грохнулась на пол и разбилась, расплескав воду на тапочки Николая Егорыча.  

Всё утро, весь день и вечер Николай Егорыч пролежал на полу, в луже мочи, которую напустил по такому случаю. И даже когда наступила ночь и стало совсем темно, Николай Егорыч продолжал лежать, хотя никакого окна не распахивалось, и никакой вазы не разбивалось. Экран телевизора показывал помехи, а глаза старика, так за все это время ни разу не моргнувшие, смотрели в потолок, будто бы там было что-то интересное. А внутри головы медленно, с оглушительно грохочущим безмолвием, проворачивалось тяжелое яркое облако, и мальчик в летней кепке приходил, чтобы сказать "привет" не шевелящимся ртом.