третий глаз

Третий месяц мне снятся  

только убийцы и мертвецы,  

приходящие по осколкам своё собирать лицо.  

Я говорю им, что это только мой сон.  

С о н. С о н.  

Что я не хочу их видеть, что я им не рада,  

что я их не звала,  

не соглащадась на этот сумасшедший бэд трип.  

Они ходят по моей квартире,  

самоуправство и откровенный бардак.  

Говорят, чтобы я точила ножи, что им пригодятся ножи.  

Они рассуждают на языке насилия  

и так много знают о смерти.  

Я их спрашиваю, что за сволочь дала им ключ.  

Они говорят, что время – не врач,  

смерть – тоже повод для новых встреч,  

а вот мироздание – не приятное место для душевного времяпровождения.  

Я частично согласна, из-за них теперь по ночам тяжело спать.  

Всё кричат и кричат, всё ищут свои лица.  

Как будто куда-то торопятся.  

Интересно, а после смерти вообще есть куда торопиться?  

И сначала я им не верила,  

а потом стала находить  

их ресницы и веки, их печальные зрачки,  

брови их чёрные.  

Ищещь проездной в рюкзаке,  

натыкаешься на чей-то глаз,  

а он смотрит так дико, жестоко и жутко,  

пялится, злой и презрительный.  

Они ползают по ночам на коленях под моей кроватью.  

Они ищут свои зрачки и ресницы.  

Они спрашивают, не находила ли я их губы.  

Не унес ли их случайно кто-нибудь другой? Не обрек ли на поцелуи?  

Что мне им ответить?  

Что они лунный свет, я ночная тишь?  

Так напуган бог наш,  

что вдруг обрёк нас на смерть и не знает вообще, как это теперь исправить.  

Он шептал мне "прости", я стояла за ним в очереди в продуктовом.  

Он покупал молоко по акции, я тихо, но отчётливо сказала ему "ублюдок".  

Я так им и говорю, спрашиваю их "Кто это вас так? Он? ".  

Они отвечают уклончиво, говорят, что скорее общество.  

Предалагют мне спорить о литературе.  

Говорят мне о роли текста и его социальной миссии.  

Я не ведусь на их провокации, иногда я читаю вслух  

что-нибудь скучное на латыни о том, что мертвецы должны оставаться в могилах.  

Они считают это пошлым и крайне банальным, заявляют,  

что лучше бы мы говорили о литературе абсурда:  

о Кафке, о Камю и об Эдварде Лире.  

Я им отвечаю, что пусть кто-то из них воткнёт себе в горло нож, для чего-то же я их точу,  

и тогда только говорит о высокой значимости литературы,  

о конструкции текста.  

И если им так не нравится то, что я здесь о них пишу,  

пусть готовят ответ,  

каждый может быть ****ым критиком.  

Они сердятся и заявляют, что это как минимум несправедливо,  

особенно пока они ещё не нашли свои глаза.  

Только не цветет мое черное сердце,  

не тоскует по их утратам, не пропитывается к ним жалостью.  

Так они откровенно безлики, что я вдруг чувствую власть.  

А ведь может быть, что я чей-то глаз  

отнесла в ломбард или подарила соседскому мальчику – красивый горящий глаз?  

А ведь может быть, что я чьи-то губы отдала другому лицу,  

обычно такому серьёзному и печальному?  

Или, может, ресницы чьи-то всё прячу и прячу у себя под подушкой,  

чтобы они щёки мне щекотали во сне?  

Они мне говорят, что бог найдёт меня.  

Что он тоже расколет моё лицо.  

Что я тогда буду делать? Они же мне отомстят.  

Или мы будем на равных, что вполне справедливо.  

Им нравится слово "справедливость".  

Наверное, раньше они были либерально настроены.  

Что касается бога,  

они просто не знают, что лучше,  

когда бога совсем нет, чем когда есть такой.  

Что касается бога,  

да я вижу, бог, вот он спрятался за гардиной,  

и кричу я "бог! "  

и злобно зову его "бог! ",  

говорю ему "бог, прекращай уже эти свои бесчинства".  

Он прислал телеграмму, что был бы рад если мог,  

что немного обижен на моё поведение в супермаркете.  

Что напуган, в следующий раз обязательно вызовет полицию.  

Даже не пришёл лично, гад.  

Кажется, я в итоге нашла его первой.  

Не цветёт моё чёрное сердце, не чувствует.  

Сердце моё не цветок.  

Не розарий.  

Не одиноко чахнущий чертополох.  

Не растение, расцветшеее вдруг посреди зимы с удивленным вопросом "Где я? Почему я одно? "  

С меня опадают мои социальные роли.  

Слетают, как макси. Капают на пол с лица.  

Всё только прячу и прячу чужие зрачки по своим шкатулкам,  

всё только злю и злю этих людей,  

так что они уже не кричат зловеще ночью,  

а только сидят в углу, растроенные.  

Не предлагают больше говорить о литературе.  

Желают "спокойных снов" и "приятного аппетита", но как-то совершенно неискренне.  

Я смотрю на них и, как злой заговорщик думаю,  

может не возвращать им то, что осталось?  

Может, мне бы пошёл третий глаз?