Рождение Иисуса

Ночное небо озарилось светом,  

Поднялась с под земли звезда,  

И пронеслась по Вифлеему,  

Вдыхает голос ангела заря,  

В хлеву Мария и Иосиф,  

Рожая в сене и овёсе,  

Меж тварей и животных в ряд,  

Дитё чьи очи как горят.  

Посланик бога прошептал:  

«Ты божий сын и он тебя избрал,  

На грешну землю ты пришёл,  

Всем донести кто вас создал.  

Дары ты доброты и милосердия принёс,  

Не важны сено и овёс. »  

Так ангел в Рождество заговорил  

И в тот же миг метнулся за дарами.  

Но тот вернулся с вещими волхвами  

Те трое вещи принесли,  

Злато, царю что поднесли,  

Ладан, что богу преподносят,  

Смирна, что упокоенным выносят,  

Так зародился Иисус,  

«Новый наш царь,  

Я приклонюсь»  

Сказали пастухи тотчас,  

Когда и жизнь та родилась.  

В библейских всё страницах преподносят,  

И старики в притчи мораль выносят,  

Но мы лишь празднуем этот великий день,  

И шепчем те молитвы каждый день.  

В семь часов, после ужина, мальчишки стали собираться вместе; один за другим они выходили на улицу, заслышав, как хлопают двери соседних домов, а отцы и матери сердито кричали вслед, чтоб не хлопали так дверями. Дуглас, Том, Чарли и Джон стояли среди десятка других, пора было играть в прятки и в статуи.  

– Во что-нибудь одно,  – сказал Джон.  – Потом мне надо домой. В девять уходит поезд. Кто будет водить?  

– Я,  – сказал Дуглас.  

– В жизни не слыхал, чтобы кто сам вызвался водить,  – сказал Том.  

Дуглас пристально посмотрел на Джона.  

– Разбегайтесь,  – сказал он.  

Мальчики с криком кинулись врассыпную. Джон попятился, потом повернулся и побежал вприпрыжку. Дуглас медленно считал до десяти. Дал им отбежать подальше, разделиться кто куда, замкнуться каждому в своем собственном мирке. Когда они разогнались вовсю, так что ноги уже сами несли их, и почти скрылись из виду, он набрал полную грудь воздуха и крикнул:  

– Замри!  

Все окаменели.  

Медленно-медленно Дуглас двинулся по лужайке туда, где в сумерках, точно железный олень, замер Джон Хаф.  

Вдалеке стояли как статуи другие мальчики, руки у них подняты, на лицах застыли гримасы, одни глаза горят, точно у чучела белки.  

А Джон – вот он, один, недвижимый,  – и никто не может прибежать или заорать вдруг и все испортить.  

Дуглас обошел статую с одного боку, потом с другого. Статуя не шелохнулась. Не вымолвила ни слова. Глядела куда-то вдаль, и на губах ее застыла легкая улыбка.  

– Ну, Джон,  – сказал Дуглас,  – смотри не шевелись. Не смей даже глазом моргнуть. Приказываю: стой тут и не сходи с места ровным счетом три часа.  

Губы Джона шевельнулись:  

– Дуг…  

– Замри,  – приказал Дуглас.  

Джон снова устремил взгляд на дальний край неба, но теперь он уже не улыбался.  

– Мне надо идти,  – шепнул он.  

– Не шелохнись! Правил, что ли, не знаешь?  

– Никак не могу, мне пора домой,  – сказал Джон.  

Статуя ожила, опустила руки и повернула голову, чтобы посмотреть на Дугласа. Они стояли и глядели друг на друга. Остальные мальчишки тоже зашевелились и опустили затекшие руки.  

– Сыграем еще разок,  – сказал Джон.  – Только теперь водить буду я. Разбегайтесь!  

Ребята побежали.  

– Замри!  

Все замерли. Дуглас тоже.  

– Не шевелись. Ни на волос.  

Он подошел к Дугласу и остановился рядом.  

– Понимаешь, иначе никак ничего не получится,  – сказал он.  

Дуглас глядел вдаль, в предвечернее небо.  

– Еще на три минуты всем застыть как истуканам!  – сказал Джон.  

Дуглас чувствовал, что Джон обходит его кругом, как только что он сам обходил Джона. Потом Джон сзади легонько стукнул его по плечу.  

– Ну, пока,  – сказал он.  

Что-то зашуршало, и Дуглас, не оборачиваясь, понял, что позади уже никого нет.  

Где-то вдалеке прогудел паровоз.  

Еще долгую минуту Дуглас стоял не шевелясь и ждал, чтобы утих топот бегущих ног, а он все не утихал. Джон бежит прочь, а его слышно так громко, словно он топчется на одном месте. Почему же он не удаляется?  

И тут Дуглас понял – да ведь это стучит его собственное сердце!  

«Стой!  – Он прижал руку к груди.  – Перестань! Не хочу я это слышать! »  

А потом он шел по лужайке среди остальных статуй и не знал, ожили ли и они тоже. Казалось, они все еще не двигаются. Впрочем, он и сам только еле передвигал ноги, а тело его совсем застыло и было холодное, как камень.  

И вдруг он вскинул сжатый кулак и яростно погрозил лужайкам, улице, сгущающимся сумеркам. Он весь покраснел, глаза сверкали.  

– Джон!  – крикнул он.  – Эй, Джон! Ты мой враг, слышишь? Ты мне не друг! Не приезжай, никогда не приезжай! Убирайся! Ты мне враг, слышишь? Вот ты кто! Между нами все кончено, ты дрянь, вот и все, просто дрянь! Джон, ты меня слышишь? Джон!  

Точно фитиль привернули еще немного в огромной, яркой лампе за городом, и небо еще чуть потемнело.  

Дуглас стоял на крыльце, рот его судорожно дергался, лицо кривилось. Кулак все еще грозил дому напротив. Дуглас поглядел на свою руку – она растаяла во тьме