Обои для школоты

Основная беда взрослых морализирующих писателей и писательниц, произведения которых, к их разочарованию, не находят отклика у того пласта читателей, для которого они кроят своих «наставления опытного ума» – в отсутствии конгруентности их восприятия с восприятием тех, для кого они взялись писать и кого взялись воспитывать.  

Шизофреник с печальными глазами Даниил Хармс мог сочинять доступные детям вещи. Потому что в какой-то части своего больного мозга он был таким же ребёнком, как и те читатели, для которых он писал свои жутковатые сказки. Ушедший на гражданскую войну в четырнадцать Аркадий Гайдар мог писать рассказы для детей – он сохранил свежесть восприятия того пацана, который взрослел с нагретым револьвером в руке. Нельзя, на мой взгляд, считать детским писателем Юрия Томина – он всего лишь был в эвакуации, порох нюхал, но не занюхивался, работал геофизиком и потом отправился воспитывать словом не сходя с ума. Потому и идеи в его в романах скорее взрослые.  

~*~  

Подростки, это вчерашние дети, ставшие чуть сильнее, приправленные возникшими гормонами, не знающими куда им деваться, жаждущие побед и гордости, чтобы было что.  

Потребитель слова для себя, попадающий в лесопарк, не видит веточек сирени, набрякших после недавнего дождя, не слышит птичек, заливающихся в кронах разных деревьев с какими-то названиями и не слушает писк полевой мыши, шуршащей жухлой листвой на склоне канавы, подле входа в свою дырку. Пацан по лесопарку прёт. Он полон энергии, которую девать некуда, он расстегнул куртку и он ищет сучки, которыми можно швыряться. Если пацану попадается булыжник на всю ладонь, он радуется. Потому что булыжником можно много раз кинуть, попасть и видно, куда он после этого попадания бухается. Нормальный, а не анемичный пацан не думает о том, что при попаданиях по стволам на коре остаются вмятины. Тот, который обращает на эти ушибы внимание – кандидат в травму. И по содержимому головы тоже. Здоровый пацан после школы по дороге домой, где опять надо прилично себя вести – вандал и партизан в одном лице. Его слышно издали, он месит обочины дорожки просто потому что ему хочется сопротивления среды, почувствовать на внутреннем сгибе лодыжечной стопы волну, как недавно ещё он ходил по луже в резиновых сапожках. Это непередаваемое ощущение нагрёба, которое повторятеся только позже, при привлечении к себе девочки, которой тоже хочется стать глубокой лужей, но виду подавать не прилично перед осознанным статусом...  

Если проходящий по краям парка пацан встретит там уже более взрослых, опознаннных им снайперски, то он сразу изобразит приличие, смирение скромного передвижения по дорожкам степенным шагом. Пьяного не до лёжки юноша опознает радаристей полицейского и обойдёт по широкой дуге. Он знает, что маньяки-клоуны встречаются только в глупых американских киношках, что паралитики-зомби не тычатся по улицам родной застройки, не вылезают из полуразвалившихся цехов старо-грибнистых коробок предприятия на окраине города, где летом можно потусоваться, хрустя рассыпавшимися стёклами и даже попробовать винцо или травку, от которых вся эта облезлая заброшка становится похожей на зону ограждения ЧАЭС, если смотреть в сторону от квартала старых девятиэтажек того века. Штрих-кодовые амёбы с растопыренными тяжами его не достают, но Танька через три парты и два прохода будит грудное притяжение, желанием ещё не называемое, но уже тревожащее неутолённостью. Так он перемещается по низу, в то время как морось уже провевает кроны парковых столбов наполнителей пространства с облетающими сором кустами, срывающейся с низких туч моросью, наползающей с востока из-за полигона ТБО покаркивающей сортировкой на ж/д, долетающей с ветром, застревающим в неназванных ветвях опор ЛЭП.  

Камень из пращи грязной руки над подпревшей подмышкой прочерчивает траекторию, пущенный энергичным навесом над ковром угловатого газона и впиливается в намокший ствол, что радует, по центру. Гранитный голыш отлетает чуть вбок, мягко взбив бугорок под выпирающими травинками.  

Сходить и наклонияться за ним или хватит дурковать, вон уже стриженка проспекта с автобусами видна? И он сходит с дорожки, ступая по пошуршивающему рванному ковру опавших наполнителей окрестности. Потому что надо отодвигать мишень, что радует, на будущее. Вот валяется снаряд в рыхлой, холодной земле с налипшей на розовую покатую голову горкой почвы.  

Нам хочется его наказать. Негоже швырять по деревьям прохожих наблюдателей камнем, дубасить нас по нашим устаревающим стволам, гуляющих парком степенных наполнителей, среди которых есть и тополя и осины и берёзы, неразличимые и этим пацаном. И дубу, взирающему на такое безобразие хочется. Изо дня в день, из года в год шляется такой исчезающий в городе меткий камнеметатель. Десятилетиями. Так что даже забытый горгул стенки ванны фонтана, с иссушенным отведённой от горла водой губами, присовокупил к своим щекам душу подобающего ему грузчика. Не могут поговорить два этих лагеря: охватывающий голыш пальцами почти подросток и окрестность. И хочется по старчески помочь укоризненому парку, где нас скребут по стволам булыжником, который раз поднятый пацаном, возвращающимся к морщинистой устарелым асфальтом дорожке. Но не хватает скорости. Даже если он оглядывается, поскальзывается ногой, почему бы ему хотя бы не упасть дальше, чем на колено, хоть вывалять бы его в грязи...  

Нет, не случится. И он, гадёныш, об этом знает, об этой тотальной невозможности набора скорости ответа. Потому пройдя ещё несколько шагов уже по этому бугристому асфальту уложения середины прошлого века примеривается, щуря глаз и склоня по галочьи голову, куда опять запулять свой детский снаряд бунта против приличий. Замечает прореху в купине раздовенного ствола какой-то породы куста перед сараем с кинутой мешаниной из старого инвентаря. Топает, раскидывая листву туда, за сарай, ведь там откроется артиллерийская позиция с перспективой по всей лужайке. Разворчививается для прицела по группе осин.  

Девочка за углом стоит в надутой розовой курточке, с ранцем за плечами, в синей вязанной шапке с блескучим тампоном над головой. В ушах наушники, каштановые волосы из под шапки лежат на плечах. Глаза прикрыты, кроссы приминают побуревшие кленовые звёзды.  

– Эй, Танька! Ты чего здесь тыришся? – рука с камнем инстиктивно прячется за спину. – Тебе же в другую сторону.  

Танюха бледно-розовая открывает глаза, пару раз хлопает веками, настраивая резкость, поворачивается на громкий звук его голоса.  

– Аллё! Почисти экран. – Он машет перед глазами Танюхи левой рукой, сметая мусор вспыхнувших после темноты деревьев в глубь отуманенного парка. Танька поворачивает мордашку к нему, вынимая из раковины уха наушник с тянущемуся к нему проводу от телефона в кармане куртки.  

– Я слушаю. Чего пристал? До туалета не дойти? – Этот скучный малёк не привлекателен ни капли. Один из шалопаев класса. Сидит где-то у окна, не отличник и не хулиган. Прыщавон. Чего ему надо?  

– Чего слушаем? – Парнишка потянулся за наушником, зажатым в пальцах, приближая прислушивающееся ухо к кнопке.  

– Лапу убрал! – Танька отстранилась, отступая к стенке сарая. – Вали давай отсюда. – Уходить Татьяне отсюда не хотелось, хотя скоро и придётся. Здесь было удивительно тихо для почти центра города, бласт эмбер диджес здесь шёл прямо в харт через тюн. Она случайно однажды нашла это место, отступив с дорожки. Наверно, какая-то особая акустика... Этот козёл всё таки дотянулся до кисти с пуговицей, схватил пальцы, притягивая сопротивляющуюся в локте руку к своему уху. Из-за спины с другой руки у него что-то упало вниз, Танька невольно наклонилась к настырному пацану. Булыжник с собой таскал, придурок.  

– Ты, урод! – Татьяна вывернула пальцы из руки, грязной, как сразу выяснилось. – Тебе чего от меня надо? – раздельно она спросила его прямо в приблизившееся лицо с шировокатыми скулами и светлыми глазами. Пацан был почти одного роста с Таней. – Вали давай отсюда! – Она выдернула другую подушечку из левого уха.  

Одноклассник нахально смотрел на неё, шаря рукой по низу её куртки, в попытке ухватить провод наушников. Татьяна вконец разозлилась, перехватила провод наушников и запихнула их в левый карман куртки. Одноклассник, (Как его? То ли Толик, то ли Денис) не уходил, стоя напротив.  

– Чего ты такая злая? – протянул он, поднимая глаза от вожделенных ушей и упираясь взглядом ей в лицо. – Уже и послушать нельзя на что ты тут примерзаешь?  

– Тебе не зайдёт. – твердо сказала Татьяна. Надо кончать этот балаган. – Пропусти. – Она шагнула чуть в сторону от этого Дениса, намеревась его обогнуть, в сторону открытого газона. Весь кайф этот дурачёк испортил. Тут он уцепил Танюху за запястье руки, упаковавшей провод с наушниками к телефону в карман. Обнаглел. Татьяна дернула рукой, разворачиваясь к дураку, полезшему ей в карман. Подняла на него близкий даже не злой, а удивлённый взгляд. – Вообще ебанулся? – Этот гад с улыбкой тащил провод наушников наружу, огибая её пальцы. Таня обходила придурка вокруг, проводок вытаскивался из кармана. Таня вспомнила, что руки у пацана грязные. Камни зачем-то носит... Правой рукой она нащупала в кармане куртки шариковую ручку с кнопкой. Не переложила.  

– И чё дальше? – Спросила его когда между ними протянался вытащенный из её кармана чёрный проводок, с выскочившей, как она почувствовала пальцем, клеммой соединения из смартфона. Только её рука удерживала спрятанный конец этого проводка внутри бокового кармана.  

– Че? Слушать буду. – пацан глумиливо наклонился к замусоленному грязными пальцами наушнику.  

Таня, решившись, ухватила ручку покрепчее и вытащив её из кармана приставила к левому глазу склонившегося разочарованного лица. – Ничего не слышно? – почти нежно спросила она. – Отпустил уши! Если я сейчас нажму... – Она не закончила, тыча эту ручку их кулака в глаз пацану, заставляя его поднять голову.  

Ну и сука оказалась эта Танька! Какая тупая! Парнишка почувствовал что-то больно упершееся под левый глаз. Другим глазом, скосившимся налево, было видно только кусок розового рукава. Что это у неё такое? Откуда взяла? Левый глаз ничего не видел кроме размытого розового пятна, заслонившего всю покрытую грязью землю. Он попробовал левой рукой сбить эту руку, которой она его подколола вниз. Правая была занята молчащим наушником, бросать эту добычу не хотелось.  

Взметнувшася левая лапа парня ударила по руке с ручкой, но этот дурак неверно оценил расстояние и ударил вскользь, так что ручка в пальцах только дёрнулась и Танька, сама от себя не ожидая, но больно уж она на него разозлилась, с силой надавила на неё вверх. Ручка, повинуясь этому напряжению столкнувшихся конечностей, легко вошла в глазницу придурка. Тот издал короткий вопль, отшатывась, выпустив наушник и хватаясь за лицо. На пути туда его левая попала Таньке по жмене с зажатой в ней ручкой, уже воткнувшуся в глазницу наклонённого к земле лица. Ноги его как-то сами подкосились в колениях, после того как в левой части головы взорвалось пятно света, пополам с глухой болью, раздавшейся подо лбом.  

– Ты чего... – замычал свозь всхлип парень. – Дура!.. Глаз!...  

– Предупреждала. – лаконично сказала Татьяна. – Сам дурак. – Она хотела было вернуть своё орудие принуждения к вежливости, но этот слюнтяй стал падать прямо ей под ноги, таща кулак с плотно засевешей в его глазнице ручкой. Ручка была довольно толстой, но короткой, удерживать её, стоя в рост стало неудобно. Татьяна почувствовала, что по коже руки что-то скользко потекло. Что это было не видно за головой склонившегося пацана, склонившегося размазнёй на коленях. Он и был-то размазнёй, а теперь... Ручку оставлять у этого дурака на хотелось. Парень что-то бормотал в землю.  

– Ну-ка, чего у тебя там? – сжалилась Татьяна наклоняясь к этому дерьму. Наушники она запихнула проводками обратно в карман. Татьяна подпихнула скорчившегося в плечо оттягивая его ближайшую ладонь от лица. Рука поддалась довольно легко, пацан продолжая что-то несвязно мычать, уминая правым боком грязную листву. Из его глазницы торчала где-то треть чёрной ручки, по носу парня на подбородок текла кровь, вперемешку с чем-то белёсым. Татьяну передёрнуло от брезгливости. Глазик, что ли? Ручку надо вынуть. Ещё оттянув изгвазданную в крови руку пацана, но стараясь отодвиуть ноги в кроссах, она сжала пальцами покрепче цилиндр ручки с держалкой за оконечность и с силой потянула на себя. Ручка упиралась недолго и стала вытаскиваться. Пацанчик было слепо ткнулся ей в кисть (вымазал своим дерьмом), но ручка уже благополучно выскользнула из глазницы, из которой сразу вслед за ней выдавилась шустрая колбаска крови.  

– Скорую.. – промычал дурачёк, отнимая вторую руку от неповреждённгой части лица. – Ты сука...  

Таня, наклонившись над лежащим, рассматривала ручку в пальцах, всю в этой гадости. Теперь кровь засохнет. Это габелла! Такая вещь... Таня отвела глаза от ручки и перевела взгляд на валяющегося.  

– Чего? Тебе, уроду, ещё и «скорую»? Как ты меня назвал?  

– Сука ты... – повторил пацан. – Ты мне глаз... – Второй его глаз, подзалитый кровью, смотрел на неё с грязного лица.  

Это уже наглость всё провосходящая. Ручка теперь на выброс и думать пользоваться нельзя. Дерьмо это тут... Ярость стала пониматься в её горле. Татьяна смотрела на валяющегося кровящего из-под прижатой к лицу руки. Что с этим уродом сделать...  

Таня подняла голову, прислушиваясь на недалёкий гудок машины. В нескольких десятках метров, за нечастыми деревьями, отсюда невидными, шумел проспект. Если это дерьмо туда вылезет, то его же кто-нибудь найдёт. Начнёт там болтать. И так сукой обзывает.  

Лежащий завозился, выпрастываясь из широких лямок сьехавшего влево в грязь школьного рюкзака, переворачивась на бок, пытаясь подобрать под себя колени. Одну руку он всё ещё прижимал к кровящей глазнице, пытаясь помогать себе правой.  

– Сука, говоришь... – пробормотала Татьяна сверху вниз, поддушенная злостью. – Никуда ты не пойдёшь.  

Жалко ручку, хорошая была. Девочка обогнула пятно крови, чтобы не попачкать подошвы кроссов, подойдя к ворочающемуся грязному уроду слева. Наклонилась, легко опрокинув чёртового пацана через поджатую левую руку на спину. Грязный серо- синий рюкзак болтался только на правой руке, мешая переворачивать урода, ещё больше раздражая Татьяну своей непроворотливостью. Она откинула сумку на ремнях к голове покалеченного. Когда удалось перевернуть этого приставалу, на левой части его лица прилипли жухлые листья топорщащейся маской. С правой части рожи из под грязи выпялился второй глаз, бегающий в орбите.  

– Ну, чего? – Спросила Татьяна. – Куда же ты? Музыку тебе послушать?  

Рюкзак ворочающегося примял учебниками и каким-то грузом ей кроссы. И это сейчас вымажет. Что же за невезение сегодня такое? Татьяна посмотрела на лицо урода. Пацан вдруг закричал прямо ей в лицо. – Сука! – Сука! – И забился, пытаясь уже резче, сильнее сгрупироваться, явно чтобы подняться на ноги, отталкивась от неё к стене сараюшки.  

Татьяна отшатнулась, быстро оглянулась кругом. Сырая влажность, с начинающейся моросью, наполняющая парк, гасила звуки, но так этот то ли Толик то ли Денис может и докричаться...  

– Что же ты, гад, всё не уймёшься? – волна злости перешла из груди выше и затопила голову. – Что же ты, гад, всё сучишь меня? Мало тебе, да? Мало?! – Таня заметила, что тоже стала кричать, высоко, зло. – Музыку тебе, сволочь?!  

Рюкзак теперь мешал подняться и калечному, он всё никак не мог скинуть его лямку с левого плеча. Татьяна заметила, что всё ещё держит грязную ручку и сидит на корточках над ворочающимся в листьях одноклассником. Решение пришло сразу – на спине-то он не быстро побегает. Она опрокинула его обратно на спину, но он, уже не пытась сохранить равновесие, бросил правую к её вороту. Таня легко откинула эту граблю. Ещё и дерётся! Девочка попробовала подняться в рост, но мешал болтающийся рюкзак, ранец этот. Он перевернуся, упав прямо на рожу уже в голос матерящегося пацана, заглушив очередную «ёбанную блядь». Таня упала коленом на этот рюкзак, вжимая его в шею лежащего. Сбоку от рюкзака мелькнул здоровый глаз опять выворачивающегося козла. Маска сползла с левой стороны его лица, но Тане уже было не противно. Она посмотрела на зажатую в кулаке испорченную ручку, извернулась и прижала её пишущим острием к правой глазнице дрянного пацана.  

– А это тебе – за блядь. – выдохнула она, вжимая эту ручку в голову дёргающегося. Всё равно уже на выброс. Правая рука парня было взметнулась от земли, из под рюкзака раздался хрип. – Так тебе, так! – бормотала Татьяна, вжимая ручку большим пальцем в невидимую сверху глазницу. На этот раз орудие её шло внутрь черепа очень туго, она не понимала отчего. Она толкала её туда до конца, вжимала пальцами изо всех сил, в дергающуюся по грязи голову под весом нажимающего на угловатый рюкзак своего веса в затылок. Слепеньким будешь, суками кидаться, слепеньким! Она запихнула ручку почти всю, когда тело под ней перестало дергаться. Ещё немного нажав, она отдышалась, не поднимась с рюкзака. Дожала? Татьяна, тяжело дыша, выпустила ручку из внешнего края кулачка. Ради какой-то удали попробовала вслепую повернуть цилиндрик в глазнице. При этом должен вылезать пишущий стержень... Пальцы соскальзывали. Ну и ладно. И так хватило.  

Татьяна поднялась с рюкзака пацана, отодвинула в сторону, свалив его на землю. Тело под рюкзаком было расслаблено, белобрысая голова уткнулась правой, невидимой стороной в разлохмаченную и заляпанную кровью траву. Переворачивать это лицо ей не хотелось. Отрубился или с концами? Лучше бы уж второе. Потому что таких уродов терпеть нельзя. Правая ладонь и поверх на тыльной стороне тоже была вся в какой-то гадости. Это даже не кровь. Сопли какие-то. Сопляк и есть. Татьяну чуть не вытошнило пока она оттирала попавшимися остроконечныим листьями клёна и фигурными, кожистыми дуба эту дрянь. В левом кармане был порядок.  

Татьяна огляделась, не потеряла ли чего и пошла через парк к дальнему выходу. Иногда она наклонялась и пробовала дотереть руки от быстро засыхающей крови. У выхода на проспект ей делать было нечего, она тут только музыку слушала. Диди джей ди ди... Не послушать теперь на ходу, наушники надо оттирать от лап этого урода. Тра-ля-ля, а как что, так сукой обзываться.  

То ли Толика то ли Дениса не дождалсь родаки домой и объявили, по прохождению срока выдержки, в розыск по области. Нашли пацанчика под вечер, уже холодного, весьма мокрого там же в парке. Согнали с него вездесущих ворон. К тому времени осенний дождь с ветром уже прошелудил весь парк и следакский пес даже вида не делал, что кого-то чует. Уголовное дело обозначили как убийство с отягчающими. Орудие убийства извлекли из черепа жертвы убийства, совершённого с особой жестокостью. Никто из прохожих ничего необычного не слышал. Погода велела спешить покинуть свежий воздух, а машины, проходящее мимо парка, сильно шумят и даже нетерпеливо гудят. Ручку опознали как продающуюся в отделах канцтоваров по всей области. Всех, купивших такие ручки, выявить было невозможно.  

Тело, зверски лишённое глаз до глубокого проникновения в головной мозг, каковое проникновение с разрушением тканей разной глубины залегания и оказалось причиной смерти, лёгло в городской морг. По прошествии года мёртвое дело переквалифицировали в несчастный случай чтобы оно статистики не портило. Класс покойного опрашивали: не замечал кто за тем пацанчиком приятелей каких чужих или неприятной внешности знакомых? Никто не замечал. Татьяна успешно доучиалсь до одинадцатого класса. Работает по части полезной всем науки, любит музыку, машину и мужа. Умеет постоять за себя. Да вы, наверное, с ней и сами знакомы. Что я вам о ней рассказываю?  

~**~  

Настоящий детский писатель поправил бы историю. Он бы поведал, что Таня только подранила глазик настырного пацанчика, бросающего камни по окрестным деревьям от невостребованности внимания. И он послушал бы её музыку, а потом бы, может, и случился бы их шоколадный первый поцелуй, на почве прослушивания диди джей ди ди. Потому что воспитательный инстинкт пересилил бы у девочки Татьяны упорное нежелание общаться с каким-то придурком от окна, на которого она глядеть-то никогда не глядела, а тут увидела бы она какой он любитель музыки. И обучала бы она его бережному отношению к окрестным стволам растолкованных ему названий деревьев, заполняющих городской парк вперемешку с растолкованными кустами. И потом случилась бы у них первая любовь с переглядываниями через полкласса.  

И вывел бы этот писатель или писательница, что вообще прекрасно с питательной точки зрения, мораль: любовь так меняет взрослеющих детей, что становятся они уважительны друг к другу и к окружающим их берёзам неизвестных пород...  

Молодежный же писатель свободных взглядов тоже пощадил бы глазик то ли Дениса то ли Толика диди джей ди ди, но не преминул бы уделить немало описаний первым внешнетелесным и внутриполостным открытиям новоиспечённой пары, где девочка Татьяна класса то ли с пятого то ли с седьмого, плюнула на свои чистенькие наушники ради того, чтобы узнать глубину внутреннего мира, наполняющего Толю-Дениса.  

Ревнитель общественного спокойствия, публицист и бичеватель недоработанности нашего несовершенного общества и законодательства предложил бы ограничить продажу шариковых ручек не достигшим возраста в 18, 21, 39, 73 – нужное вписать, и, может быть, предложил тот публицист даже ограничить продажу музона всяких групп, похожих по звучанию на диди джей ди ди, потому что эти звуки толкают детей малых на отстаивание своих интересов в ущерб их драгоценному здоровью.  

Я же оставляю свободу выведения морали этой истории самому читателю, просто прогуливаясь под сенью лип, вязов и клёнов без глазков от попавших в них снарядов.