Пули, отлитые в полночь

Когда я впервые увидел тебя, подумал, что так и должна выглядить Афродита, что у неё должны быть те же жгучие чёрные волосы, белоснежная кожа, почти сияющая, губы, всегда печально улыбающиеся, лицо без единого недостатка, изюминка-родинка на щеке. Не мог удержаться и не спросить, почему такая прекрасная девушка гуляет одна в лесу. Когда ты повернулась, мне показалось, что ты призрак: так странны были глаза, так расплывчата идеальная фигура, облаченная в белое, колышущееся на ветру платье. До сих пор задаюсь вопросом, почему, когда ты меня увидела, не убежала, и даже не сделала своей жертвой? Хотя последнее ты и так совершила: я был пленен за секунду. Я был весь твой, когда мы гуляли под покровом ночи, когда ты невероятно красиво пела на незнакомом мне языке, но даже так я понимал, что это что-то очень тоскливое.  

Ты всегда грустила, когда смотрела на меня, грустил и я, днём, ведь тебя не было рядом. Меня привлекала только ночь, потому что только ночью я мог увидеть тебя, дневной свет стал мне противен. Мне также не нравилось, когда во время наших поцелуев в какой-то момент твое тело ускользало сквозь мои пальцы, а ты становилась расплывчатой и медленно исчезала. Я не мог так. Ты сказала, что есть решение. Я был на седьмом небе от счастья и согласился, ведь единственное, что для меня в мире существовало — это ты. Ты и была всем моим миром.  

Твой укус в шею был такой сладкий, потом почувствовал боль от двух впивающихся клыков, затем — агонию. Я был в конвульсиях, шея ныла, а кожа горело. Казалось, тело объяло пламя, что убьет меня медленно и мучительно. Это прошло не сразу, после я почувствовал себя другим. Потом ощутил огонь внутри, огонь страсти, но я не знал, что в дальнейшем будет только пламя греха, адский огонь, на которое я сам приговорил себя, когда стал таким же, как ты.  

Оказалось, кроме тебя есть и другие, такие же призрачные и живущие лишь во тьме, невидимые для людей, за исключением случаев, когда вы сами этого захотите или потеряете бдительность. Я так до конца и не понял про вашу расу подробнее, пусть стал таким же, для вас я все ещё иной и не следует мне знать лишнее, так как в любой момент могу стать прежним, стоит убить в свете луны серебряными пулями, отлитыми в полночь, того, кто меня обратил. Но мне было достаточно предположения, что вы — иномирная раса, лесные духи. Идея убить тебя казалась мне нелепой — я был готов больше сорваться со скалы, чем навредить тебе.  

Минуты, проведенные с тобой в ночном лесу — блаженны. Только потом я стал замечать, что для того, чтобы коснуться чего-то, нужно прикладывать усилия, которые спустя время все равно бесполезны. Когда мы, держась за руки, бежали по городу у леса, люди не видели меня, даже когда я хотел. Я не знал, что обращённых невозможно видеть вообще. Все старые знакомые, родня, дом, прошлая жизнь, остались позади, и я только потом стал понимать всю потерю. С приходом рассвета я растворялся, как дымка, сознание возвращалось только в те секунды, в которых солнце уже село за горизонт. Как бы не старался увидеть солнце, не мог. Впервые мне стало тоскливо по солнечным лучам, ведь думалось, мне будет плевать на него, если рядом будешь ты.  

Навсегда запомню ту ночь, когда ты привела меня к девушке, идущей по улице на краю леса. Я пришел в ужас, стоило увидеть, что ты укусила ее в шею, не обращая внимания на визг, и стала высасывать кровь.  

«Попробуй, тебе тоже необходимо», — какие мерзкие слова! Но я не мог воспротивиться появившейся щекочущей жажде. Мне стало в сто раз лучше, когда я вкусил кровь, сначала кажущейся противной, словно ржавое железо, а потом солёной. Но потом стало только хуже. Что я натворил? Что я за чудовище?  

Я думал, точнее, верил, искренне верил, что смогу все это пережить, если мы будем рядом… Но это скорее было убеждение самого себя на основе старых мыслей наивного юноши, выцветших, как краска под солнцем. Этот укус проклял меня навеки. Или нет?  

Я уже не помню, как добыл серебряные пули и пистолет.  

Вообще вся прожитая монстром жизнь вспоминается расплывчато. Зато четко помнится, что держать пистолет было тяжело, и страшно: вдруг, если не убью тебя быстро — он упадет из рук? Да, мне даже не было тяжело душевно. Ты испортила всю мою жизнь без предупреждения, воспользовалась мной как вещью, недостойной знания правды. Сделала из меня зверя, убить которого внутри меня и вернуть прежнее состояние возможно только лишь тогда, когда я убью твоего зверя. Но вместе с ним умрёшь вся ты. Это одновременно и избавление, и месть.  

— Ты же любил меня, — в твоих глазах — мольба и грусть, — Или все слова были лишь притворством?  

— Любил. Но ты сама сделала меня полным чудовищем с холодным сердцем, которое не может любить, — объяснял я. Ведь на самом деле, куда делась вся пылкая любовь?  

— Как раз-таки нет, — лицо стало безмятежным, словно тебя нисколько ничто не волновало, — ты все ещё человечен. А вы, люди, всегда в первую очередь думаете о себе, в этом и дело.  

Когда начался рассвет, я нисколько не жалел, что пустил в тебя несколько пуль и слушал твой крик.