Зверь

Валерий Радомский (Уходящий)  

ЗВЕРЬ (поэма)  

Столы накрыты. Из окон день вуалью  

скользит по стенам, тени в клочья рвёт.  

Давно уж гости собрались, ждут Валю –  

девчонку паренька, что в Армию идёт.  

Все ждут, но, время не теряя,  

аккорды льются звонко. Эх, душа!..  

Как тут – звонок... И тишина – немая,  

Лишь кто-то прошептал: «Пришла…».  

Открыли дверь. Вошла девчонка робко.  

По-быстрому разделась, причесалась,  

и в зал вошла. Сказала:  

– Здрасьте! – громко. – Вы, уж, извините –  

задержалась…  

…И зазвенел хрусталь, вместив вино и слезы,  

Разлив печаль …до глубины души,  

разговорив мальчишеские грёзы,  

словами матери:  

– Не забывай, пиши!..  

Отец грозил:  

– Смотри мне: будь мужчиной!  

Под козырёк брал это призывник,  

а сам смотрел в глаза своей любимой,  

и взглядом умолял её: «Дождись! »  

Поник отец: он болен был серьёзно…  

Дождётся ли отец, – Борис не знал,  

и оттого, печалясь, беспокойно  

его к себе, как сына, прижимал.  

Гуляли гости, а с заходом… – пели,  

да так, что было слышно их в саду,  

где призывник Борис, словно шинелью,  

объятьями грел Валю-сироту…  

И целовал. И клялся – не позволить:  

быть оскорблённой ей прежней нуждой…  

– Вот стану, стану…, – грозно молвил,  

– Тогда узнаешь ты!.. «Постой-постой…», -  

ответит ему Валя. Голос дрогнет,  

она подставит губы – поцелуй  

дыханьем обожжёт... Вдохнёт, умолкнет,  

договорит потом:  

– …Целуй! Целуй!  

И снова будут клясться …до рассвета:  

он – за неё умрёт, она – спасёт,  

А надо будет- воскресит! Ведь летом  

закончит медицинский… Дождь прольёт.  

Откуда ему взяться – не понятно?  

Хотя пора, выходит, – долг зовёт!  

Борис уедет… Но своих приятно  

он удивит, когда отслужит год.  

«Я стану украинским офицером», –  

услышит мама, как-то.  

– Слышь, отец: Боря звонит!  

– … «Вот это – дело! – услышит в трубке сын –  

Ты молодец! »  

Курсантом МВД он станет в мае,  

когда сирень тревогой опоит:  

Валюша, девочка его, переезжает  

В столицу… Он же – не велит!  

Не встретятся они и годом позже,  

Когда болезнь отца отпустит в рай…  

За кухонным столом мать осторожно  

Напомнит сыну прошлогодний май:  

– Не знаю, Борька, что с ней приключилось, -  

сказала тихо, руки развела. –  

Стала врачом. На вид была счастливой,  

и комнату поблизости сняла.  

Как, вдруг, с порога – в слёзы и прощаться.  

Кулон вишнёвый в руки мне дала…  

Сказала гордо, – стала членом братства,  

а вот какого – я не поняла…  

…Да вот же он – кулон (Борис увидит  

вишнёвое сердечко в серебре)  

– Просила не снимать, носить и помнить,  

Что любит. Крепко-крепко! В декабре  

она вернётся и готова будет  

женою стать тебе – только скажи.  

Сержант Борис Батюк подарок сунет  

В свой чемодан, услышит в след:  

«Служи! ».  

Декабрь накроет Киев чёрным смогом.  

Утонут в криках улицы, дома.  

А на майдане под призывы «С Богом! »  

сражается гражданская война…  

На баррикадах – те, кому нет мочи  

мечтой кормиться лишь; не замечать,  

как их правитель, точно пёс средь ночи,  

глодает то, что должен им отдать.  

Отдать по праву – веру в справедливость!  

Отдать по чести – нивы и поля!  

Отдать из прошлого – мечту, что дедам снилась,  

чтоб по закону все: воля, земля!  

…Рвутся меха страстей, а гнев – им в тему…  

Не первый день фронт держит оборону,  

на линии огня – щиты и шлемы  

защитников порядка по… Закону.  

И Валя видит их – она живая,  

в отличие от многих побратимов.  

Она довольно в жизни настрадалась,  

и потому – из сотни херувимов,  

сошедших с неба, чтоб убить заразу,  

расползшуюся по её стране.  

…Вот снова дробь щитов: шеренгой, сразу,  

берут в кольцо.  

– Ко мне, братья! Ко мне! -  

зовёт она. И побратимы рядом, -  

кто «ультиматум» выплюнул, как кровь,  

в лицо врагу. И «сотник» Валя с матом  

грозит:  

– Ну, подходи… Лишь тронь!  

Щиты и шлемы – чёрное на сером,  

Ряды смыкая, немоту хранят.  

Но наступают. Окружают. Пеплом  

пересыпает ветер кровь ребят,  

что на снегу прощались и прощали  

своих убийц… Ах, сколько ж было их!  

Майдан не пал. Ведь и ему прощали -  

нет в смерти истины «от сих до сих».  

Но… близко враг, слышны шаги, дыханье.  

Ну что ж, майдан готов в последний путь…  

Но перед этим: «Вот вам на прощанье…», –  

и Валя подожгла льняной лоскут.  

И бросила в того, кто ростом выше –  

бутылка лязгнула, разбившись, и бензин  

Взорвал лицо врага… И было слышно,  

как враг, крича, страдал… Один,  

другой и третий, побратимы,  

пожгли огнём лишь снег и пустоту.  

Щиты и шлемы, молча, отступили.  

А тот пылал, – ворвавшийся в толпу.  

«Он умирал – как странно, – на пороге  

майдана за Достоинство и Честь?!  

Но в это ж время на циновке в морге  

лежали побратимы… И сберечь  

их жизни – был обязан, по закону! » -  

так «сотник» Валя думала. Майдан  

сполз с баррикад – все целы. «Слава Богу! » -  

Пролепетал ещё совсем пацан…  

Одна она осталась на погосте  

войны миров, где бьются свет и тьма…  

Ей было горько, страшно, и от злости  

себе ж кусала руки. И сама  

себя корила, вспоминая, –  

ведь врач она, и кто она теперь?  

А ветер в стонах рядом, подвывая,  

Как будто отвечал ей: «ЗВЕРЬ! »  

Валя спустилась вниз. Пылали шины.  

Медянкой серой уползала мгла.  

Споткнувшись, поползла к тому мужчине -  

кто ростом выше был, кого сожгла…  

Свернувшийся клубком, лицо прикрывший,  

Лежал, не двигаясь, он, будто бы уснул.  

Шлем укатился… Щит раздавлен…  

– Слышишь? Эй, ты!..  

А он молчал. Дул тот же ветер и остервенело  

швырял то дым, то тлеющую ткань.  

– Эй ты! Эй, ты!.. – Валин, несмело,  

голос дрожал в предутреннюю рань.  

И не дождавшись слов в ответ, ни стона,  

«сотник» коснулась своего врага:  

снег под его спиной шипел. Иконой  

ей показались открытые глаза….  

Взгляд отвела. …Рвала мундир, рубаху  

– что не сгорело в «щент», но жгло ладони.  

К груди припала: дышит?! …Нет! И с маху  

ударила по сердцу… Точно кони,  

сорвались в ней весь ужас вкупе с криком:  

– Дыши! – приказывала.  

Эхо повторяло…  

Потом просила, умоляла… Мигом,  

Вдруг, стала отползать – и закричала.  

Да так неистово, что …загремело  

небо над майданом, заискрилось…  

Щиты и шлемы – чёрное на сером,  

попятились назад и – растворились…  

«Победа! », «Ми здолали!.. » – побратимы  

торжествовали, обнимаясь, плача.  

А «сотник» Валя по другой причине,  

Заголосит под голос: «Пливе кача…»  

Там, на груди врага, она увидит  

Свой медальон, что вишня в серебре…  

Падёт пред павшим, головой поникнет-  

и нет несчастней в небе, на земле.  

– Борис, да как же это…, как же!..  

Хлынут слезы  

на медальон, на грудь – роднее нет!  

Лица любимого коснётся. «Боже! » «Боже! »  

И станет омутом серебряный рассвет.  

И на коленях, из души рыдая,  

стояла Валя – ветер стяги рвал –  

крестясь, волала без конца и края:  

– Прости мне, Господи!..  

Но Бог молчал.