Хочешь верь, хочешь не верь - в троллейбусе еду

Хочешь верь, хочешь не верь, в троллейбусе еду.  

После вчерашних чрезмерно обильных возлияний, тело жёстко мстило мне утром. Голова разваливалась на куски под воздействием какого-то гигантского шара с шипами, который медленно перекатывался в черепной коробке, в желудке работал беспощадно насос, а в глазах муть зелёная плавала как лягушачья тина в заброшенном пруду. Не хватало только комаров, но и они тут же заныли в ушах, стоило лишь оторвать голову от подушки. Я с трудом встал и потащился в ванную, где, открыв кран напился всласть, оросив пылающую сахару внутри. Почистив зубы, полез под горячий душ и долго стоял под ним ублажая взбунтовавшееся, непослушное тело, понемногу начиная приходить в себя. Наконец, глаза прояснились, насос в желудке понемногу глохнул, а чудовищный шар в голове закатился куда-то в левый висок и сжался до микроскопических размеров чёрной дыры тревожно затихнув. Но всё равно, прежней лёгкости не было, горячий душ помог, но не совсем и я решил воспользоваться старым как мир принципом – Similia similibus curantur, т. е лечить подобное подобным. Наскоро сварив кофе, выпил чашечку, затолкнув в сопротивлявшийся желудок крохотный бутерброд с сыром и колбасой, оделся, и выйдя на улицу двинулся по направлению к разместившейся рядом с моим домом пивнушке с дивным названием «Нужная гавань».  

Было около десяти утра, когда я вошёл в хибару, громко называемую пивным баром и сразу окунулся в хмельной дух, царивший здесь и сулящий скорое, и такое желанное излечение от похмельных страданий всякому кто вчера переборщил. Заведовал здесь пожилой армянин по имени Гурген. Он был однорук, но это не мешало ему ловко и сноровисто пользоваться культёй своей, когда он разливал пиво. Возможно поэтому, я так предполагаю всего лишь, он носил звучную кличку Гурген – «бриллиантовая рука», а может потому, что культя его, открывая и закрывая пивной кран, приносила ему немалые деньги. Подойдя к стойке, я попросил Гургена налить мне большой бокал. Известив, что пиво только привезли, Гурген взял здоровой рукой чисто вымытый бокал и поставив тот под краник стал медленно наполнять его, не отрывая от меня сурового взгляда.  

– Уж кого, кого, а тебя Алекс не ожидал я увидеть здесь так рано, – скрипучим голосом начал Гурген терзать мою совесть и удручённо покачивая головой, подозрительно глядя на меня спросил,  

– Разве тебе не надо на лекцию в Университет?  

В силу своей работы пивником Гурген знал очень многое о своих клиентах, кто хоть раз заглядывал к нему в заведение, не говоря уже о тех, которые прописаны были здесь постоянно. Он как Мюллер из «17 мгновений..» собирал информацию о каждом кто переступал порог его вотчины, может стучал, а может просто был любопытен, не знаю, да и всё равно мне было тогда. Я был уже на пятом курсе, абсолютно уверен в себе и стукачей, и вообще кого-либо не боялся. Мир был у моих ног и мир тогдашних лет был доброжелателен. Прокашлявшись я хмуро взглянул на Гургена и расплатившись банально соврал,  

– Сегодня лекций не будет, препод заболел, – Гурген «бриллиантовая рука» обречённо кивнул, выдал сдачу и тут же забыл обо мне уткнувшись в газету недельной давности. Я же от стойки отходить не спешил. Подождав немного пока пена в бокале чуть осядет, взялся за литровую посудину и мигом проглотил половину свежего, приятно щекочующего распалённое нутро моё, ячменного напитка. Лишь после этого, заказав ещё бокал к столику, огляделся и решил присоединиться к одиноко сидевшему, опрятного вида старику по имени Николыч.  

Мы были соседями с Николычем, здоровались при встрече, вежливо беседовали ни о чём, делились новостями, какие и кто из нас считал важными, смеялись, балагурили, когда травили анекдоты, коих у Николыча всегда была в запасе тьма тьмущая, в общем были почти приятелями, несмотря на существенную разницу в возрасте. Николыч относился ко мне доверительно, считал, видимо за своего, всегда улыбался завидев меня и тут же, взявши за локоток таинственным голосом начинал рассказывать новый анекдот.  

Лёха, звал он меня и ни в какую не соглашался называть Алексом. «Алексей, ещё куда ни шло, но больно официально, Алёшей – тоже звать не будешь, не маленький ты уже, но Лёха – самое то, а всякие Алексы, да Юстасы – шмустасы, не наше это всё, фрицевское. Ни к чему» говаривал он мне поучительно и заботливо. Меня это не задевало, Лёха так Лёха, лишь бы «Дусей» не звали, да и к безобидному Николычу относился я хорошо и уважал того не только за преклонный возраст, но ещё и за доброту к животным бездомным и щедрость к забулдыгам – алкоголикам, которые считали Николыча своим ангелом спасителем. Он не презирал последних, относился к ним ровно, мудро полагая, что абсолютно никто не застрахован от губительной алкогольной ловушки.  

Некая странность его, из-за которой, вероятно, соседи сторонились Николыча меня не смущала (у всех в шкафу есть спрятанный скелет), и не мешала моему приветливому обращению с ним. Странность эта заключалась в том, что время от времени, а происходило это в аккурат после редких, но длительных запоев Николыча, тот кардинально менялся, всех сторонился, никого не узнавал, и, если кто здоровался с ним в такую минуту, смотрел настороженно и недоверчиво, как человек совершенно здесь чужой и не понимающий, как он вообще тут оказался и чего от него хотят. Подъездные бабульки наши, неисчерпаемая кладезь информации для участкового, заметив Николыча в такие дни, крутили корявыми пальцами у виска и злобно шипели: «свихнулся старый дурак совсем», всем своим видом выказывая осуждение не обращавшему на них никакого внимания Николычу. А мужики, грустно и с тайным страхом, провожая его взглядами, многозначительно заключали: «не иначе, как «белочка» наведываться к Николычу начала». Потом проходило время, и он становился прежним приятным Николычем, с улыбкой встречающим всех и каждого. И похоже было, что он абсолютно ничего не помнил о своём недавнем состоянии, как будто не он был совсем, а кто-то другой, незнакомый, в его теле. Природное обаяние Николыча быстро восстанавливало его пошатнувшийся авторитет и все, знающие его хорошо, опять относились к нему тепло и дружелюбно.  

– Лёха! – обрадовался Николыч, завидя меня и предложил присесть, заботливо протирая влажный от пролитого пива, покоцанный стол забытым кем-то носовым платком.  

– Как дела? Ты как тут? – и тут же догадавшись по моему лицу причину моего сегодняшнего опускания на социальное дно, поправился,  

– А, ну да, ну да. Садись давай, приложись, только залпом не пей, подожди пока «провалится», – хлопотал он надо мной, пока я допивал, первый на сегодня бокал пива.  

– Но знай, коли не хочешь продолжения вчерашнего больше трёх бокалов не пей, а иначе запой – многозначительно заключил Николыч и подняв свой бокал торжественно произнёс,  

– Здравы будем!  

– Будем! – поддержал я его понемногу веселея.  

Чудесное, свежее пиво проникнув в мою кровь, отфильтровало всё негативное, оставшееся от вчерашней разнузданной вечеринки, и добравшись до мозга установило в нём позитивное, мирное отношение к действительности. Приятная лёгкость членов вернулась, хотелось смеяться и говорить о чём-нибудь интересном. И даже вечно недовольный Гурген, в паре со своим племянником Абигашкой, который помогал ему в работе, начали становиться вполне приятными людьми в моих глазах. В смурной забегаловке заиграли солнечные лучи и жизнь моя, такая больная поутру, снова начала искриться всеми красками. Николыч, глядя на меня, довольно хмыкнул и начал чистить сушёную тарашку, признаться довольно редкую в наших краях. Ловко и быстро отделив мясо от кожи с чешуёй он оторвал приличный, жирный кусок и протянул мне.  

– Слышь дед. Поделись рыбкой, – послышался чей-то грубый голос позади нас. Я обернулся и увидел мужика из соседнего с нашим дома, сварщика Гену. Ещё совсем не старый, Гена этот, которого все звали «крокодилом», но, как я полагаю не за схожесть его имени с мультяшным персонажем, а благодаря его конфликтному и ненасытному до скандалов характеру, развалившись за соседним столиком в компании какого-то хмыря, нагло и с вызовом, в уже полупьяных глазах, смотрел на Николыча, требовательно протянув руку. Николыч не любил Гену, сторонился всячески, ходили слухи, что «крокодил» пару раз наезжал на старика, сам Николыч ничего об этом не говорил и не жаловался никому, просто избегал того, стараясь не сталкиваться с этим злым ханыгой. С тут же упавшим настроением Николыч поприветствовал «крокодила» и протянул тому почти половину рыбины. Довольно усмехнувшись, «Крокодил» засосал огромный кус тарашки и прямо с костями, жуя довольно, буркнул,  

– Алкаш старый, таранькой где-то разжился, чудила.  

От слов этих Николыч съёжился ещё больше и стал напоминать маленького воробушка одиноко сидящего на ветке в хмурую погоду. «Вот же гандон, испортил настроение старику, чмо болотное» подумал я и открыл было рот, чтобы сказать «крокодилу», что я о нём думаю, но тихий голос Николыча остановил меня,  

– Лёха, Лёх. Не надо, тормозни. Бухой он уже, заскандалит, не дай бог. Не тронь гавно, как говорится, – и Николыч торопливо допил свой бокал и со словами «ещё по пиву? » встав, засеменил к стойке бара.  

Я, убедившись, что старик нас не слышит, повернулся к «Крокодилу» и на его языке, тихо, но со злостью сказал,  

– Тронешь старика ещё, жопу порву. Ясно тебе, пидор неотё…..нный?  

Захлопав мутными глазёнками Гена ошарашенно посмотрел на меня,  

– Ты кому это сказал, шкет? Да я тебя щас по полу размажу, – заревел «крокодил» и начал приподниматься со стула, поступая именно так, как я и ожидал. Росту немалого, «крокодил» был крупным мужиком и, видимо, надеясь «на здоровье», как говорится, был вполне уверен, что именно это он и сделает, с грохотом отодвинул стул, на котором сидел и грозно направился ко мне. Он был в курсе, что я студент, учусь в Университете и считал меня, что свойственно быдлу, обычным «ботаником», которого он враз заломает. Одного не знал Гена «крокодил», что с шестнадцати лет я занимался боксом, а до этого прошёл суровую школу уличных драк, которую щедро и бескорыстно предоставил мой родной городок, где почти каждый третий из мужчин прошёл через зону.  

Я встал тоже и приготовился встретить «крокодила» прямым правым и уже наметил точку на его мерзкой роже куда вмажу, но резкий голос Гургена всё остановил.  

– Эй ты, Гена кажется, сядь на место и не базарь, не то ментов вызову. А ты Алекс? Завязывай. Харэ тут бучки устраивать. Не стыдно тебе? Без пяти минут юрист, а туда же. Нашёл себе ровню. Он же фуцын и пих-пах. Сели, сели и продолжаем спокойно пить пиво. А кому невтерпёж – валите на улицу и там разборки устраивайте, нечего тут бодаться и клиентов расшугивать.  

С этими словами Гурген в сердцах шмякнул бокалом о стойку и рявкнул,  

– Абигашка,. Приберись тут, со столов собери. Чего застыл? – и Гурген, смачно, по-армянски, произнёс фразу, которая в вольном переводе звучала – «мать вашу», потом посмотрел на меня и добавил, тоже по-армянски,  

–Не в твой адрес Алекс, не подумай.  

Язык этот я знал благодаря соседству и приятельским отношениям с товарищем моего детства Юркой Газаровым, чистому армянину, предки которого лежали на местном кладбище моего родного городка под могильными плитами датированными семнадцатым веком. Знал совсем немного, но достаточно для общения.  

– Всё ровно, Гурген, – ответил я тоже по-армянски и уселся на прежнее место, где уже Николыч, с блестящими от гордости глазами, придвигал мне огромный бокал с пивом, увенчанный пышной пенной шапкой. Усевшись, я затылком ощущал крайнее недовольство разъярённого «крокодила» и знал, что тот не успокоится пока не сотворит какую-нибудь гадость и не отомстит. Назвав его пидором, я нанёс тяжелейшее оскорбление этому быку и хочешь, не хочешь, но, если он предъявит, мне придётся отвечать. Из посетителей пивной мало кто слышал мои слова, но одно – два уха уловили, это точно. А значит весть эта, что «крокодила» назвали пидором, быстро разнесётся по микрорайону. Ладно, поживём увидим, подумал я и решил не заморачиваться и беспокоиться о дальнейшем. Что будет – то будет.  

Тем временем Николыч с целью разрядить обстановку видимо, решил рассказать анекдот. За вражеским столом царила угрюмая тишина, затылок мой тревожных сигналов не подавал, и я начал расслабляться. Подошли ещё знакомые, столик наш заполнился и Николыч, хлебнув добрый глоток пива начал.  

– Так вот братья и братишки мои. Тяжела жизнь мужика женатого. А если он ещё по командировкам мотается, то тут хана, жди беды, все напасти да измены ждут его от супруги вредной. Шептуны донесут, но то слова. Гораздо хуже, когда на месте, так сказать преступления, ловит бедолага свою благоверную, но вместо справедливого наказания покорно подставляет уши для липкой лапши, – Николыч обожал артистичные вступления. У него короткий анекдот приобретал форму моноспектакля, со вступлением, монологом и последующей моральной заключающей. Нам слушателям это нравилось, и никто не возражал. Тем более, Николыч никогда не повторялся, каждый раз рассказывая только свежие, смешные анекдоты. Предвкушая занимательную историю и не дураки посмеяться, мужики притихли и оставили разговоры, с интересом уставившись на рассказчика. Николыч продолжил.  

– Вот например, возвращается мужик из долгой командировки домой. С вокзала решил не звонить жене, решил сюрприз преподнести. Подъезжает он значит к дому. Отворяет дверь в квартиру. И что ж он видит? А видит он туфли мужские, пальто, тоже мужское и шапку. И всё это явно не его размера и ему не принадлежит. Появилась жена в халатике спешном и после «здравствуй – здравствуй, добро пожаловать, наконец-то вернулся» на вопрос резонный чьё это имущество, ни мало не смущаясь отвечает: «хочешь верь дорогой, хочешь не верь – тебе к празднику предстоящему прикупила, по сходной цене». Ну ладно, думает мужик, хоть и кольнуло подозрение, раздевается и проходит в комнату. А там брюки чьи-то на стуле, пиджак на двери висит, рубашка с носками на полу валяется. И всё это, опять-таки не его. Подскочившая жена снова начала заверять: «хочешь верь, хочешь не верь – тебе на день рождения приготовила». Ну тут уж бедолага наш не выдержал и начал с криком «где он? » шарить по квартире. Всё обыскал, всё обшмонал и добрался наконец до шкафа гардеробного в спальне. Открывает он дверь значит с молотком наизготовку и видит в нём бессовестного голого, который держится за пустой плечик и глядя на молоток в руке мужика нашего заявляет: «хочешь верь, хочешь не …, – но договорить Николыч не успел. Потому что брошенный с силой и прилетевший откуда-то из-за мой спины тяжёлый пивной бокал, попав старику прямо в висок наповал свалил его. Николыч опрокинулся со стулом на пол и повернувшись набок конвульсивно задергал ногами.  

Раздались крики, среди которых я расслышал – «Алекс, сзади! ». Мгновенно повернувшись и чуть присев, я увидел стоящего в метре от меня «крокодила» с ножом в руке. Тот с дикими глазами, мерзко кривя рот заорал,  

– Везучий ты сучёнышь нерусский, не в старика я метил, но ничо, щас вспорю тебе брюхо, – и надвинулся на меня. Не теряя ни секунды, я встретил его прямой ногой со всей силы, точно в «солнечное сплетение». Гена «крокодил» громко хрюкнул и грохнулся, уже с серым лицом, прямо на стол, за которым ещё сидел его хмырьного вида товарищ. Подскочив к валявшемуся «крокодилу» я для большей верности костяшками пальцев ткнул того в горло и поглядев на начавшего уже блевать оскотинившегося подонка начал было уже звереть, но чьи-то крепкие руки оттащили меня прочь.  

– Николыч. Как там Николыч? – задохнулся я и вырвавшись из рук устремился к окружённому со всех сторон мужиками старику. Те подвинулись, и я увидел его тело, ставшее каким-то внезапно страшно нелепым, неестественно пустым как манекен. Он лежал на спине, седые волосы его разметались, и чья-то милосердная рука прижимала носовой платок к бьющей кровью ране на виске.  

–Николыч, ты как? Держишься? Держись, скоро «скорая» приедет, всё будет хорошо, – говорил я автоматом, а сам понимал, что ничего уже поделать нельзя, череп старика был проломлен, да и «скорую», когда очень нужно не дождёшься.  

– Кто? Как? – Прошептал Николыч и чуть повернув голову хрипло добавил,  

–А.., – и приспустив веки затих.  

Прошли годы, профессию свою я оставил, отработав всего год и занявшись бизнесом. Жизнь шла своим чередом, не сладко, не горько – обыкновенно. Мне часто приходилось бывать в компаниях, где обязательно находился кто-то обожавший рассказывать анекдоты и всякий раз, как только рассказчик открывал рот, я под любым предлогом вставал и удалялся на время рассказа, потому как никак не могу простить себе то утро моей молодости в обшарпанной пивной с дивным названием «Нужная гавань».